- А что касается данного вами мне эпитета "все покупающий", то позвольте напомнить, что деньги, которые я вам давал, обозначали совершенно продуманный и безусловно законный акт покупки явно продажного человечешки… Цена могла показаться чрезмерно высокой, но я этим, по существу, выкупал из бесчестия и возможности дальнейшего запятнания драгоценное для меня имя "Дантес!" Мое, мое собственное, родовое имя! Через вас я выкупал это имя у выродка-пройдохи, который не погнушался трижды сменить родину, убить свояка-брата, менял, как перчатки, свои политические воззрения и, несомненно, предал бы вас с такой же легкостью, как уже раньше трижды продавал своих хозяев. И все это - от праздности и легкомыслия, от фатовства и фанфаронства, от честолюбия и тщеславия. Но также и от жадности, от желания жить сытнее, роскошнее, беспечнее, шумнее, нежели тысячи и миллионы других!
Ему послышался какой-то шорох в направлении большого, ранее не замеченного им шкафа, расположенного во внутренней стене комнаты. Но острота и напряженность беседы с новым императором Франции помешала придать этому значение.
Он продолжал:
- Не только потому, что он носит такое же имя, как я, не только потому, что мне пришлось неслыханной ценой оплатить это совпадение, не денежной, нет, не теми миллионами, которые я вам предоставил, хотя и это имело свое значение. И вот, я настойчиво и последовательно караю его за то первобытное бездумье, за ту дикарскую бессовестность и пустоту, которая толкнула его на убийство великого русского поэта. В его лице я хочу покарать дичайший из пережитков человечества - кровавое увенчание спора или ссоры поединком! Что может быть нелепее, как в области личных отношений между людьми, так и в области отношений между народами, разрешать споры и разногласия посредством оружия! Сколько целых народов погибло из-за этой нелепой, идиотской традиции. Ореол чести должен быть полностью отнят у этого варварского обычая, перенятого людьми у коршунов…
- Нет, это вы коршун, граф, вы - безжалостный коршун, и вас надо убить, как убивают коршунов, мирные, безобидные поселяне…
Эти слова доносились сзади, от секретной двери, которая так была похожа на шкаф. Для полноты впечатления она была увенчана бронзовым бюстом Юлия Цезаря, но сейчас из-под этого бюста на Эдмона смотрело знакомое лицо - лицо Жоржа-Шарля!
Император сделал взмах рукой и вскрикнул:
- Я не просил вас появляться, барон!
Но Жорж-Шарль с характерной для него смесью дерзости и подобострастия, возразил:
- Ваше величество, я не могу позволить этому человеку ни его вызывающий тон, ни тем более те вызывающие мысли, какие он швыряет вам в лицо!
- Но мы так обязаны ему!
- Императоры не имеют обязательств, - изрек Жорж-Шарль, и выдернув из отворота сюртука пистолет, несколько менее громоздкий, чем прежние дуэльные, направил его на Эдмона:
- Вы запретили мне три вещи, любезный граф, покупая меня у принца Луи: называться бароном, заниматься политикой и стреляться… Пока принц не стал императором, мы с ним точно соблюдали эти условия, но, как я уже сказал, императоры не имеют обязательств. Теперь я снова открыто именую себя бароном, император назначил меня членом государственного совета, и вот вам третье: сейчас вы получите давно ожидаемую пулю!
Эдмон повернулся к новому императору Франции:
- Я не верю ушам: вы назначили его в свой государственный совет? Так ли это?
Наполеон Третий на этот раз густо покраснел, почти потемнел:
- Мне нужны преданные люди…
- В том числе и наемные убийцы? - едко спросил Эдмон. Пожалуй, он с этого и начинал как будто.
С молниеносной быстротой, вонзясь как бы гипнотизирующим взглядом в глаза Жоржа-Шарля, Эдмон приблизился к нему, каким-то неуловимым точным движением выбил левой рукой пистолет из руки бывшего кавалергарда, а правой рукой нанес ему невиданной силы пощечину. Она была наверняка намного сильнее, чем та, которую он сам когда-то получил в незабываемом московском трактире.
Жорж-Шарль упал, как пораженный громом.
- Вы убили его! - воскликнул Наполеон Третий, видя, что Жорж-Шарль не шевелится, даже не дышит.
- Возможно, - равнодушно уронил Эдмон. - Пора было это уже кому-то сделать. А, кроме того, он - моя собственность, месье-л’эмпрер, вряд ли у вас есть основание порицать и преследовать меня за это. Помните лучше о ваших собственных обязательствах.
Он повернулся и пошел к выходу. Вслед ему грянул выстрел: Жорж-Шарль, очнувшись, поднял пистолет и наудачу выстрелил.
Эдмон остановился и небрежно бросил:
- На сей раз вы промахнулись, сударь… Но платеж за прежнее с вами произведен полностью. Вы получили то, что вам причиталось. И я могу теперь спокойно уведомить об этом того, кто переложил на меня эту довольно почетную обязанность.
ЭПИЛОГ
Утро на Средиземном море прекрасно. Недаром столько лучезарных мифов родилось на этой розовой муаровой ряби и бело-золотистой пене, что ожидает восходящее солнце у попутных, встречных островов на гранитных рифах и песчаных отмелях.
Легчайший ветерок - альпийский бриз, почти всегда участвует во встрече солнца. Если пену порождает утренний прибой, то нежную рябь на розовой воде рассвета как раз и делает этот ласковый ветер - детище доброго божка Эола, а не сурового Посейдона, обрушивающего на лоно моря страшные бури.
Островок Монте-Кристо мог быть когда-то пристанищем-убежищем финикийских мореплавателей в часы такой неистовой бури, когда и голой скале рад швыряемый рассвирепевшей стихией утлый кораблик. Но он не был неприглядно голым: щедрое солнце издавна одело его в благородный зеленый наряд миртов и лавров, никогда не теряющих листву морских дубов и золотого зноелюбивого дрока. Здесь мать-природа, Иштар финикиян давала своим сынам и кров пещер, и достаточно пищи: в звериных норах, в птичьих гнездах, в рыбьих зарослях-заплесках…
Эдмон Дантес граф Монте-Кристо был тоже - еще более заботлив и доброжелателен к своим гостям. Он давно уже построил здесь удивительно скромный по своей внешности, не дразнящий ничей завистливый взор из мало-мальского отдаления, но вместе с тем и весьма комфортабельный островной замок. Не всякий моряк и не во всякую трубу мог распознать с морской глади этот искусно построенный замок, половина которого как бы врастала в гранит островка, в его высокие, обомшелые утесы, а башни и выступы сливались с очертаниями древних скал.
Веранды и террасы замка тоже были как бы подготовлены природой заранее, оставалось их включить в контуры замка, плотно и удобно связать их с живым телом этого необыкновенного "шато".
Птицам, летящим весной из солнечного Египта в хмурую Скандинавию, этот маленький островок мог казаться лишь неким бугорком или пятнышком на необозримой голубой глади Средиземного моря. Но для двух с небольшим десятков его жителей он был вполне достаточным пространством для существования.
Трое сверхметких стрелков, старший егерь-лесник и два его помощника не ведали скуки, то очищая массив вечнозеленого дуба, заросли лентиско и мирта, то готовя дичину для своей островной коммуны, то зорко приглядываясь к какому-нибудь подозрительному парусу, болтающемуся в окрестностях островка. Свои паруса - двух рыболовных баркасов, тоже не подверженных безделью и скуке, были им достаточно хорошо известны, чтобы хоть на миг спутать их с чужаками-контрабандистами, или мелкими пиратами-хищниками, еще кое-как доживающими свое время на Медитеррании, уже почти полностью очищенной от пиратства и корсарства былых времен строгими корветами военных флотов. Испания, Франция, Италия, Греция, Австрия и даже Россия, не считая морской владычицы Британии, владевшей такими твердынями, как Гибралтар, Мальта, Кипр - меньше чем за столетие почти полностью выветрили память о тунисских и алжирских морских разбойниках, о таких, к каким когда-то попал в долгое рабство великий Мигель Сервантес!
Островок Монте-Кристо мог наслаждаться более или менее прочным покоем, тишиной, безмятежностью. Только от стихий, от природных бурь и гроз не был он огражден чем-либо, но жители островка отнюдь не сетовали на это, не обижались. В бесчисленные знойные дни десятимесячного каждый год лета, когда даже бризы с материка не смягчали духоту, налет самой страшной грозы с яростным ливнем был приятен, отраден, доставлял удовольствие, малознакомое жителям менее солнечных мест.
В такие минуты и часы Эдмон, Гайде, их дети и гости, как правило, не покидали просторную крытую веранду замка.
Широкий, неоглядный вид открывался с веранды. Замок, построенный на самой высокой точке островка, был так искусно вделан в скалы, что и в сильнейшую подзорную трубу можно было не различить его с моря. Но зато сидящие на просторной веранде могли заметить любой бриг или шхуну, не говоря уже о дымящихся, хотя все-таки и редких пароходах.
Верный слову и договору Жюль делал заход на островок в каждый свой рейс, шел ли он в Венецию, или на Кипр, или в полюбившийся ему Порт-Саид, на шумную и многолюдную стройку Суэцкого канала, куда всегда было много хороших, выгодных грузов.
Сейчас в один из предзакатных часов долгого июньского дня 186* года отлично знакомый жителям островка пароход "Монте-Кристо" также вошел в маленькую, уютную бухту, которая была почти целиком видна с веранды замка.
- Кто-то приехал к нам, - предположил Эдмон, и как вошло у него в обычай, направился встречать приехавшего, еще не узнанного издали.
Минут через десять он возвратился с гостем. Высокий, в пышной шапке жестко-вьющихся седеющий волос, лет изрядно за пятьдесят, но несколько чрезмерно румяный - предрасположенность к апоплексии - он шумно появился на веранде:
- О, как здесь чудесно! Наконец-то я добрался до вас, мои милые островитяне! Так давно-давно мечтал об этом.
Он с нежной почтительностью поцеловал руку Гайде, чмокнул в лобик выскочившую десятилетнюю очаровательную Мерседес и раскинул руки, чтобы обнять Александра:
- Иди сюда, мой мальчик, мой крошка-крестник!
Александр с некоторым недоумением и даже обидой проворчал:
- Какой же я "крошка"? Мне уже семнадцатый год…
- Но я помню тебя трехлетним когда-то в Париже… Не обижайся, родной!
- Но кто вы такой, сударь? - стараясь быть вежливым, хотя бы по тону, спросил Александр.
Гость раскланялся всем своим массивным телом:
- Я твой тезка, тоже Александр!.. Ха-ха-ха! Вот что значит давно не видеться! Я, прости за нескромность, писатель, льом-де-леттр! Писал кое-что о твоем папе: "многострадальный граф"…
- О! - вскричал удивленный Александр. - Это ваше произведение, сударь? Так я страшно рад увидеть вас воочию, живого…
Гость продолжал весело хохотать - и плечами, и животом, и даже ногами, пожалуй. Но слова, изрекаемые им теперь, были уже довольно серьезны, даже значительны:
- Да, я еще жив пока что и просто счастлив, что успел увидеть своего героя и его семью в полном благополучии и благоденствии. Правда, я прочил ему еще большую, почти мирового значения роль…
Он на секунду остановился и, продолжая улыбаться, посмотрел в глаза Эдмону, как бы спрашивая: "Можно ли?"
- Роль, равную роли знаменитого и прославленного сейчас Лессепса, вдохновителя и создателя величайшего сооружения эпохи, сооружения, которым будет вправе гордиться наш девятнадцатый век! Но я доволен уже и тем, что отец твой, милый мальчик, все же причастен к этому грандиозному историческому делу! Впрочем, как опасается мой друг Виктор Гюго…
Александр не удержался, прервал гостя:
- О! Месье Гюго ваш друг?
- И какой еще! Самый главный, возможно! Самый авторитетный во всяком случае… Так вот он, к сожалению, считает, что постройка Суэцкого канала, детища твоего отца и Лессепса, может вместо блага принести человечеству бедствия, оказаться яблоком раздора между народами и государствами…
- А что, возможно, что он и прав, - теперь уже Эдмон прервал гостя полузадумчивой репликой.
- Хочется все же надеяться, что он не прав, - горячо и без улыбки на сей раз возразил массивный гость. - Я раз побывал на Суэцком перешейке и убедился, что человечество оказалось бы врагом самому себе, если бы не соорудило искусственного пролива между Азией и Африкой. Возможны раздоры из-за этого блистательного сооружения, но польза, которую он сулит множеству стран, неисчислима и не подлежит сомнению.
- Был уверен в этом и я когда-то, - все так же задумчиво произнес граф Монте-Кристо. - Потому-то я так и загорелся этой идеей, так много вложил в нее: и энтузиазма своего, и надежд, и денежных средств…
Гость подхватил:
- Да, и даже побаивался, что эта, как вы называете "затея", отвлечет вас, мой друг, от главнейшего, что свело вас, сблизило, сроднило, от мести Каину нашего времени, мерзкому авантюристу, убившему безжалостно и беззаконно моего родича по имени - великого русского поэта тоже Александра Пушкина… Ведь он тоже африканского происхождения, как и я! Мы оба могли быть наглядным примером и доказательством тех сил, какие таятся в Солнечной крови Африки! Мстя за Пушкина, полного иноплеменника для вас, мой Эдмон, вы смывали пятно не только со своего родового имени "Дантес", но и со всех ваших европейских сородичей. Вы тем самым сблизили детей Африки с питомцами высоко цивилизованной Европы, лишь злейшие враги из них смотрели и продолжают смотреть на африканцев, как на нечто низшее, обреченное на вечное унижение и рабство! О, нет, и я, и Пушкин из своего гроба, благодарно приветствуем вас, Эдмон Дантес, за вашу настойчивость и неумолимость в отношении выродка, носящего то же имя, что и вы.
Гайде, до этого молчавшая, сочла нужным присоединиться к разговору:
- Но то, шер метр, о чем вы говорите с таким восторгом, отняло у Эдмона и его семьи немало драгоценных лет, подвергало и его не раз тяжкой опасности, а тем самым и нас, кому он так дорог! Месть имеет свой вкус, свою сладость, но созидание неизмеримо важнее и радостнее. Вы опасались, месье Александр, что движущая сила мести, лучше сказать возмездия, - уступит место в душе Эдмона энергии созидания, строительства, не так ли?
Гость полусмущенно кивнул:
- Были такие моменты, признаюсь… Но возмездие состоялось, и все это - уже достояние прошлого…
Эдмон подтвердил:
- Я давно уже не слежу за судьбой этого человека. Я посчитал свою задачу осуществленной, шер метр, доставив по назначению то, что ему было предназначено, при таком свидетеле, который уж вряд ли стал бы с ним нянчиться после этого… При императоре Франции… А если он, император Франции, все-таки продолжает с ним нянчиться, значит, и он того же поля ягода, башмак той же пары.
Гость пожал плечами:
- Гюго, на которого мне никогда не надоест ссылаться, держится именно такого мнения. Он считает, что даже недолгое "соратничество" Наполеона Третьего с убийцей великого поэта Пушкина сделало его, императора Франции, таким же вовеки неизменимым преступником.
Граф Монте-Кристо помедлил и сказал:
- Сознаться, я охладел к Суэцкой стройке после того, как узнал, что Лессепс породнился с Наполеоном Третьим через свою кузину Евгению Монтихо. Когда она вышла замуж за новоявленного императора, Лессепс предпочел столкнуться именно с ним, со "свояком", предоставив тем самым как раз Франции права на то, что должно было быть международным достоянием. Мое ненужное руководство и финансирование Лессепс предпочел променять на громогласное покровительство французской империи. А покровительство превратилось в обладание. А единоличное господство Франции над Суэцким каналом в ущерб и обиду Великобритании, Германии, России, Италии, Австрии - может очень дорого обойтись и самой Франции и ее захватливому, любящему помпу и рекламу повелителю…
Не без горечи, он продолжал:
- Я долго любил и уважал Лессепса, но он не устоял перед соблазном взять в компаньоны ни много, ни мало как императора. А император, в свою очередь, соблазнился столь великолепным и ошеломляющим "приобретением!" То, что не удалось Наполеону Первому - обеспечить для себя прямой и короткий путь в Индию - по суше - вдруг как подарок сваливается на голову Наполеону Третьему из гениальных и услужливых рук Лессепса. Можно ли было устоять перед таким искушением?! Но и Наполеон Третий, как и его предшественник номер один, тоже посчитавшийся со своей тягой в Индию через Москву, может сильно пожалеть об этой сделке. Напади сейчас кто-нибудь на него, на Францию - быть и ему и Франции в тяжелом, смертоносном одиночестве.
Все трое вздохнули: и гость, и граф, и Гайде. Только юный и еще довольно беззаботный тезка гостя Александр Дантес, с покоряющей наивностью спросил:
- А почему всем этим императорам обязательно нужна Индия? Нам, например, совершенно достаточно нашего тихого маленького островка Монте-Кристо!