Короче говоря, только мы вернулись назад, на север, к реке Паудер, тут возвращаются наши воины, которых выслали вперёд - разведать что к чему, - и говорят, что недалеко отсюда на берегу Ручья Вздорной Женщины обнаружили большое стойбище Ворон. "Если это большое стойбище - там должно быть много лошадей" - сказал Горб. Тень, который непосредственно ездил на разведку, говорит: "Эти Вороны очень богаты лошадьми. Таких красивых коней я нигде не видел, Я целый день прятался в кустарнике, чтобы взглянуть на них".
"Я слышал тебя" - сказал Горб и вздохнул. Потом воины отправились к Старой Шкуре Типи советоваться, а мы, мальчишки, всей ватагой побежали следом.
Когда вождя ввели в курс дела, он спросил у Тени:
- Тебе нужны лошади?
Тень с ужасно печальным видом кивнул головой и сказал:
- Никогда ещё я не был так беден.
Старая Шкура Типи задал тот же самый вопрос всем по очереди, и от каждого получил тот же самый ответ. Потом засунул руку себе за пазуху, нащупал там что-то и заговорил: "Я получил эту медаль за то, что поставил свой знак под мирным договором между нами и Воронами. На ней изображено лицо Старшего Вождя белолицых, который живет в их главной деревне. Я сказал ему, что не стану воевать с Воронами, покуда солнце не перестанет ходить по небу, а я слов на ветер не бросаю. Но ни один из вас не ставил свой знак на той бумаге, и ни один из вас не носит на шее эту медаль. Я думаю, что Старший Вождь бледнолицых не узнает, кто вы. А из лошадей я больше всего люблю пинто".
В общем, когда забрезжил рассвет, отряд был уже готов. Все собрались в типи Тени. Там были: Тень (Что Он Заметил), Холодное Лицо, Жёлтый Орёл, Птичий Медведь, Большая Челюсть. Стояла осень, и ночи были уже прохладнее, но все, кто шёл в набег, разделись догола, чтобы одежда не мешала им быстро сделать своё дело. Мы, мальчишки, так и вертелись вокруг воинов, которыми восхищались всей душой. Мы просто из кожи лезли вон, лишь бы оказать им какую-нибудь мелкую услугу: поточить нож, уложить стрелы в колчан и т. д., и вдруг Младший Медведь подходит к Тени и говорит: "Я готов идти с вами". Тень как раз завязывал потуже свой мокасин, и, не поднимая головы, просто сказал: "Ладно".
А Младший Медведь опять говорит: "Я много раз пробовал - воровал мясо у женщин". Это он про игру нашу говорил, а игры у индейцев все с дальним прицелом - готовят мальчишек к серьёзному делу. А играли мы так: женщины режут бизонье мясо тонкими ломтями и развешивают его на веревках из кишок - сушиться на солнце, а мы крадемся незаметно, ползем на животе - змеей извиваемся, потом - хвать кусок мяса - и бежать! Кто больше украл - тот и молодец, а каждый кусок считается за лошадь - вроде как угнал. А если женщина заметит тебя да легонько стукнет палкой по спине - значит, ты убит и из игры выбыл. Вообще-то, Младший Медведь в этом деле был чуть ли не хуже всех: сила-то есть, но ловкости да сноровки - никакой. Но ему ведь шёл четырнадцатый год - сколько же можно в мальчиках ходить? ещё немного - и всё, пиши пропало. Вот он и лез на рожон: "А два дня назад я убил бизона", Ну, об этом и правда все знали, потому как его отец после охоты по всей деревне ходил и распевал песню об этом подвиге, а потом устроил настоящий пир.
- Я слышал об этом, - сказал Тень. - Можешь идти с нами.
- Я сильнее всех мальчишек в деревне, - не унимался Младший Медведь.
- И, наверное, болтливее всех, - отозвался Холодное Лицо, который стоял рядом и пытался приладить у себя за ухом маленький узелочек с амулетами - на счастье, - мы, наверное, останемся здесь, а ты один отправляйся в лагерь Ворон и скажи им речь - они любят хвастунов.
- Можешь идти с нами, - сказал Тень, - если не будешь много разговаривать. Шайены лучшие из людей на всей земле, они самые храбрые воины, их женщины красивее всех на свете и добрее, а земля их - прекрасна. Это известно всем, даже нашим врагам. Шайен знает, что он Шайен, и ему незачем об этом болтать.
Ну, это меня взбесило не на шутку - ещё и посильнее, чем Младший Медведь, который вздумал навязываться в набег со взрослыми! Дело в том, что мне Шайены, честно говоря, нравились - ей-Богу, нравились! И мне порой казалось, что я им, наверное, и в подметки не гожусь, и я чувствовал себя среди них каким-то бедным родственником. Но это их дурацкое высокомерие! Оно мне каждый раз напоминало, что я, Шайен, белый человек… Нет, вы только подумайте: лучшие из людей па всей земле! Боже правый, да если бы Колумба сюда не занесло, у них бы и ножа железного не было! А лошадь-то, лошадь кто им привез?..
Рядом со мной стоял Маленькая Лошадка, и я вдруг наклонился и прошептал ему на ухо: "Я иду с ними". А он отвечает: "Я не иду". И вылез из типи наружу. Насколько помню, это был первый признак того, как повернется потом его жизнь.
Я шагнул вперёд и сказал: "Можно я пойду с вами?"
Вообще-то, состояние духа у меня было неподходящее для такой опасной затеи, где нужна сплоченность - чтобы все, как один. Мною-то двигали совсем другие чувства. Шайены посмотрели сначала на меня, потом друг на друга. Лет мне было около тринадцати, на вид - козявка, да и только. Да ещё у меня были рыжие волосы, голубые глаза, а кожа… - ну, ясное дело, я был грязный, и загорел, конечно, порядочно, да ещё весь в ссадинах и царапинах, но при всем при том - Шайен я был белый, белесый, как рыбье брюхо.
По моим понятиям, могли бы они, конечно, и сообразить, что затея эта довольно-таки опасная, раз уж Вороны водят дружбу с бледнолицыми, и кой-кому наверняка не суждено вернуться из этой экспедиции живым. Могли бы, конечно, и сообразить, что рискованное это дело - брать с собой Бог знает кого - чужака какого-то. Да к тому же ещё щегла неоперившегося.
Но Тень сказал: "Ладно".
Вот так: краснокожему только дай возможность выбирать - и он наверняка выберет не то. Пусть каждый делает, что хочет - вот и весь его выбор. Особенно это касается Шайенов: у них ведь нет никакой процедуры посвящения в воины. Хочешь быть мужчиной - делай то, что делают мужчины, вот и вся процедура, и никто не станет тебе мешать, и ничто тебя не остановит - разве только враг.
Глава 6. НОВОЕ ИМЯ
Я сбросил ноговицы, куртку и с ног до головы вымазался чёрной краской, чтобы моя белесая спина не выдавала меня лунной ночью. Тут опять прибежал Маленькая Лошадка - притащил целую шкуру черного волка, да такую большую, что я мог накрыться ею весь - с руками, ногами и головой. Я решил, что это неплохая мысль: как раз мне на лицо волчья морда свисала спереди, и я мог смотреть через дырочки от глаз.
Выехали мы все семеро, как только совсем стемнело, и миль двадцать скакали рысью по степи, в высокой траве; потом спешились и ещё мили три прошли пешком, ведя лошадей под уздцы. Эти три мили идти было трудно, потому как местность изменилась - пошли овраги, поросшие кустарником, все время приходилось карабкаться по склону - то вверх, то вниз. На небе только молодой месяц, да и тот за облачком спрятался, как за ширмой, и, похоже, решил эту ширму через все небо с собой протащить. Так что я руки своей - и то не видел, она ведь чёрным была намазана. Но Тень шагал уверенно, словно днём, а я шёл четвертым; лошадь свою пустил вперёд - пусть сама выбирает дорогу.
Мы добрались до глубокой лощины, которая вывела нас к Ручью Вздорной Женщины, и там, за ручьем увидели деревню Ворон. Типи светились изнутри, словно фонари, потому что в каждом горел костёр, а шкуры, которыми их кроют, со временем становятся почти прозрачными, как вощанка, и порой ночью, стоя снаружи, сквозь шкуру удается разглядеть обитателей. Ну, для этого мы были слишком далеко, но вообще зрелище было здорово красивое, игрушка да и только; а ветерок дул от них к нам, из деревни тянуло жареным мясом. Рядом со мной Жёлтый Орёл, потянув носом, сказал: "Может быть сначала сходим к ним в гости?" Да, мы могли бы мирно и открыто прийти к ним в деревню, и пришлось бы этим Воронам кормить нас - никуда бы они не делись. Так уж у них, у индейцев, заведено.
- Лошадей оставим здесь, - сказал Тень, - ты и ты, останетесь стеречь, - он положил руку на плечо мне и Младшему Медведю.
Меня это устраивало. Но Младший Медведь начал возражать, да так горячился, что чуть не плакал. Это взбесило Желтого Орла. Я плохо знал этого воина - он только несколько месяцев назад прибился к нашему стойбищу - но у него была громадная коллекция скальпов, а ещё капсюльный карабин, что в те времена было у Шайенов большой редкостью. Довольно долго это было единственное огнестрельное оружие в нашей деревне, и толку от него не было никакого, потому как капсюли закончились, а белых мы избегали, даже торговцев, как и учил нас Старая Шкура Типи. Правда, Лакоты и другие кланы Шайенов время от времени устраивали небольшие набеги на переселенцев, что двигались по Орегонскому Тракту, забирали у этих эмигрантов кофе, не дожидаясь приглашения, а иногда и все остальное впридачу. В коллекции у Желтого Орла я заметил несколько скальпов, которые для Поуней или Арапахов были слишком светлыми. Небось, и карабин принадлежал одному из хозяев этих волос.
Орла вывело из себя недостойное поведение Младшего Медведя и он принялся его бранить: "Ты прожил уже достаточно зим, чтобы понимать, что опытный воин у Шайенов знает лучше, чем мальчишка, как воровать лошадей. Дело не в том, кто храбр, а кто нет: среди Шайенов трусов нет. Тебе сказали остаться здесь, потому что кто-то должен стеречь лошадей; это не менее важно, чем идти в деревню Ворону, и ты знаешь, что добычу мы разделим поровну. Вот Маленькая Антилопа - он не жалуется. Он лучший Шайен, чем ты, хоть он и бледнолицый".
За всё это время никто не проронил ни слова, а Жёлтый Орёл говорил еле слышным шепотом, но когда он умолк, наступила такая пронзительная тишина, словно после страшного крика.
Младший Медведь был, конечно, не прав, но Орёл совершил более серьёзную ошибку. С того самого дня, как я остался жить у Шайенов, ни один из них ни словом не обмолвился о моём происхождении. Даже Младший Медведь, который меня ненавидел, ни разу себе этого не позволил. Об этом просто не говорили - краснокожие твёрдо верили, что эти разговоры приведут к беде, и Жёлтый Орёл сразу понял свою оплошность.
- Я не должен был этого говорить, - сказал он, обращаясь ко мне. - Моим языком владел злой дух.
Я в этот момент как раз натягивал на себя волчью шкуру, которая в дороге болталась у меня за спиной на шнурке; я приладил волчью шкуру мордой себе, на лицо и попытался смотреть сквозь дырочки от глаз. Было темно, и плохо видно, и все вокруг казалось волосатым.
- Я не думаю о тебе плохо, - был мой ответ, - потому что ты недавно живешь в нашей деревне.
- Я не думаю, что сегодня подходящая ночь, чтобы воровать лошадей, - проговорил Тень, и начал было разворачивать своего коня, а остальные забормотали что-то себе под нос, соглашаясь с ним, и последовали его примеру.
- Нет, - сказал Жёлтый Орёл, - это я отпугнул удачу. Она вернётся, если я уеду.
И он вскочил в седло и поскакал в ту сторону, откуда мы приехали.
- Я останусь здесь и буду стеречь лошадей, - с раскаянием в голосе проговорил Младший Медведь, опустив голову. - Вместе с этим.
Он имел в виду меня.
На том и порешили. Ему отдали поводья трёх лошадей, и мне - столько же, а чтобы нас не заметили из деревушки, если вдруг выйдет луна, мы с ним прижались к левому склону лощины, которая глубиной была футов семь или восемь - самый раз, чтобы укрыть и людей, и лошадей. Четверо Шайенов, все - здоровые крупные парни, зашагали через ручей вброд, направляясь в сторону деревни Ворон. Через минуту их было уже не видно, а через две - и не слышно, А вскоре месяц, наконец, выглянул из-за облачка, за которым прятался, и стало чуть-чуть светлее, но ненамного - кусты по-прежнему не отбрасывали тени.
Я сидел в своём волчьем костюме, в котором было тепло, очень довольный, что взял его с собой, и ни капли не жалел, что не я крадусь в эту минуту в деревню Ворон. Ну, а если бы мне пришлось отправиться туда - лучших спутников, чем те четверо, и придумать было нельзя. Як этому моменту начал немного соображать, что Шайены имеют в виду, когда говорят о смерти: я начал понимать, что такое преданность друзьям. Одного я только не мог понять - как это: я умру, а жизнь будет продолжаться без меня?..
Теперь, когда все ушли, Младший Медведь опять начал ныть.
- Напрасно они меня оставили, - ворчал он. - Надо было взять меня с собой. Ты бы здесь один справился.
- А я думаю, - отвечаю я, - что это ты справился бы здесь один, а я мог бы пойти с ними.
- Ты бы испугался, - не унимается он. - Твоей храбрости хватает только на игру. Но Ворон не обманешь. Здесь надо быть настоящим мужчиной.
Он стоял, выпятив грудь колесом, как обычно, хотя уже не был таким крепышом, как раньше, а превратился в долговязого подростка.
Уж не знаю, на что бы я отважился в этот момент, лишь бы не дать этому краснокожему переплюнуть меня. Может быть, бросил бы поводья, да махнул бы рукой на лошадей - раз уж он не хочет их стеречь - и побежал бы во вражеское стойбище вслед за четырьмя Шайенами, чем погубил бы себя и на друзей своих навлек бы смертельную опасность.
А спасся я очень любопытным образом. Вдруг в лощинку сверху прыгает огромный индеец-Ворона - откуда он взялся, не знаю - и своей боевой дубинкой бьет Младшего Медведя по башке - тот так и рухнул без чувств. И все это - в полнейшей тишине, потому как спрыгнул он в своих мокасинах прямо в песок - почти бесшумно, а дубинка об голову Медведя стукнула так тихонько - чок! - словно камушком угодили в пень.
Я и глазом моргнуть не успел, а этот индеец-Ворона уже выхватил нож, а левой рукой изо всех сил тянет Медведя за косички - чтобы скальп сразу отрывался по надрезу.
Я бросился на него - на меня-то он, видать, внимания не обратил, потому как решил, наверное, что Медведь с живым волком разговаривает - для индейца это вполне в порядке вещей. Так вот, бросился я на него, запрыгнул ему на плечи, и вишу, словно на дерево карабкаюсь, потому как роста он громадного, просто чудовище какое-то, и жилистый весь, мышцы железные, а кожа - как дубовая кора. Ну вот, сижу я на нем - и не знаю, что мне дальше-то делать с этим зверем. Из лука уже не выстрелишь - слишком близко, да и бросил я лук, когда прыгал на него. Шарю я рукой у себя на боку - рукоятку ножа хочу нащупать - ищу, но волчья шкура вся перекрутилась, и ничего я теперь найти не могу.
Ну, а Ворона, конечно, не то чтобы стоит и терпеливо ждёт, что я там придумаю. Он плечами только повел, здоровый, чёрт, и сбросил меня - на другой конец лощины. При этом я своим собственным коленом угодил себе в подбородок, в глазах у меня потемнело и - я отключился…
В себя пришёл ровно через секунду, когда лезвие его ножа надрезало кожу у меня над правым ухом и поехало дальше по кругу - к затылку.
Я дёрнулся, и он ножом задел мне кость. А звук при этом такой гнусный, что до самых кишок продирает.
Надо вам сказать, что волосы у меня были, конечно, подлиннее, чем в те времена, когда я жил со своей белой родней, но Шайен не такие длинные, как у краснокожего. По той простой причине, что они у меня от природы растут, как скрученная проволока: стоит мне месяц не стричься, и стану я не похож ни на индейца, ни на белого, ни на мужчину, ни на женщину, а буду смахивать на брюхо того козла, который полежал на своём собственном дерьме. Волосы у меня, да будет вам известно, имбирно-рыжие были, а чем сильнее скручивались, тем темнее становились, а отрастая, приобретали бурый оттенок, а от обильного смазывания бизоньим салом местами отливали зеленью.
Вот потому-то я, как только они до середины шеи дорастали, брал ножик да отхватывал себе причёски - то там, то сям. И вот этот самый Ворона, который уже начал было, скальпировать меня, вдруг на долю секунды усомнился, потому как почувствовал левой рукой что-то не то: явно не шайенские волосы.
А я, словно во сне, словно зачарованный наблюдал со стороны, как мне отрезают верхушку головы, и кровь тёплой струйкой забегает мне в правое ухо. Но то, что он замешкался на мгновение, вывело меня из этого забытья, и я начал лихорадочно соображать. Побороть его я не мог, оружия у меня не было, Младший Медведь, похоже отдал концы; остальные Шайены уже, конечно, в деревне - слишком далеко, чтобы спасти меня, а если я подниму шум - всполошится вся деревня, и нам всем тогда конец. Это был тот самый случай, ради которого Старая Шкура Типи и рассказывал нам, мальчишкам, историю про то, как Маленький Человек дрался с людьми-Змеями.
Старик знал, что рано или поздно она нам пригодится. Я просто не мог допустить, чтобы какой-то Ворона одолел меня, Шайена!
Я рванулся изо всех сил, оскалил зубы и прошипел: "На-зе-ста-э!" - "Я Шайен!" Если бы я мог прокричать это по всем правилам, как боевой клич - конечно, получилось бы убедительнее. Но шуметь было нельзя - я уже сказал, почему. И что бы вы думали сделал этот Ворона? Он опустил ноги, присел на корточки и прикрыл рот ладонью левой руки, потому что от изумления у него отвалилась челюсть. Когда я вырвал голову из его рук, он большим пальцем левой руки чиркнул меня по лбу, и стёр слой чёрной краски, сделанной из сажи и бизоньего жира, отчего на лбу у меня осталась белая полоска. Понять он меня, конечно, не понял, потому как Вороны и Шайены говорят на разных языках, но он заговорил словно бы в ответ, и к тому же по-английски:
- "Маленький белый человек! Обманул бедный Ворона! Ха-ха, обманул - здорово! Ты хочет есть?"
Он испугался, что я обижусь, потому как, видите ли, Вороны всегда американцам, - то есть, белым, - пятки лизали. Вот и этот туда же, хотел отвести меня к себе домой. Конечно, его вины тут нет - ни капли. Он был ни в чем не виноват. Его смерть легла тяжким грузом на мою совесть, я потом всю жизнь мучился. Он, видать, бродил где-то ночью один, по своим делам, а возвращаясь, наткнулся на меня и Младшего Медведя. Дальше действовал тихо, потому как не знал, сколько тут нас ещё поблизости прячется. Но в тот момент я этого, конечно, знать не мог. И объяснить ему ситуацию - так или иначе - времени у меня не было. И уж совсем никак нельзя было мне идти к нему в гости, в деревню. И даже разговаривать - так громко - не мог я ему позволить.
Вот и пришлось мне его убить. Взять и убить - такого милого приветливого парня. К тому же, выстрелить ему в спину, что ещё страшнее. Поднимая с земли свою волчью шкуру, которую потерял в борьбе, я нащупал свой лук и колчан. Индеец-Ворона как раз полез вверх по склону лощины - забрать лошадь, которую оставил наверху…
Три шайенских стрелы вонзились ему в спину - танг! танг! танг! - одна за другой, строго по прямой вдоль позвоночника. Руки его упали, и огромное тело сползло вниз по склону, уперлось мокасинами в дно лощины и застыло в неподвижности.
Первый раз я отнял человеческую жизнь, и - уж не знаю, как вы отнесётесь к такому заявлению - этот раз понравился мне больше всех, которые последовали потом. Я спасал своих друзей, а за это краснеть не приходится. Да и, в конце концов, он ведь уже почти скальпировал меня - наполовину! И хоть потом он стал премило улыбаться, всё равно - такое не забывается, уж вы поверьте. Вся правая сторона головы и шея у меня были, липкие, как патока, от крови - моей крови, такой родной и дорогой мне - и мне было страшно прикасаться к голове; я боялся, что мой надрезанный скальп сейчас оторвется и отскочит. Тут в глазах у меня потемнело, и я провалился в черноту….