Эммелина сидела неподалеку, сплетая яркие цветы со стеблем лианы. Жизнь на воздухе значительно изменила ее. Она загорела, как цыганка, и покрылась веснушками, и хотя мало выросла, но пополнела вдвое против прежнего. Глаза ее утратили прежний мечтательный взгляд, которым она как бы созерцала будущее и бесконечность.
Дик также сильно возмужал и казался двенадцатилетним. Нельзя сказать, чтобы это был красивый мальчик, но здоровый и веселый, с заразительным смехом и смелым, почти дерзким выражением лица.
В последнее время старика начинал тревожить вопрос об одежде детей. Правда, что климат сам по себе стоил полного комплекта платья. Чувствовалось даже гораздо привольнее без всего. Вечное лето, временами проливной дождь, кое-когда гроза, - вот климат острова. Все же, не годилось "детишкам" ходить совсем нагишом.
Он оторвал кусок от полосатой фланели и сделал Эммелине юбку. Потешно было смотреть, как он сидит на песке, поставив перед собой Эммелину, и примеряет ей юбку, с набитым булавками ртом и футляром с ножницами, иголками и нитками под рукой.
- Сверни-ка легонько налево, - приговаривал он, - тише же! ах, да куда же девались теперь ножницы? Дик, подержи-ка пока нитку. - Ну, и хлопот же мне с вами! Ну, что, удобнее теперь? Подними ногу, дай посмотреть, доходит ли до колен. - А теперь ступай на все четыре стороны, пока я буду шить.
Получилось нечто среднее между юбкой и парусом, что было очень удобно, так как Падди сделал два ряда петель, на которые можно было подбирать юбку, когда захочется шлепать по воде.
XV. Бочонок дьявола.
Около недели спустя Дик опрометью примчался с вышки с криком:
- Падди, Падди, корабль!
Немного потребовалось Падди времени, чтобы очутиться на верхушке холма. И точно, это был корабль, - широкоскулый и тупоносый, издали провозглашавший о своем ремесле. Падди Беттон скорее бы сунулся на корабль самого Люцифера, чем на тихоокеанского китолова. Он слишком хорошо знал их, чтобы рискнуть иметь с ними дело.
Живо он запрятал детей под большую индейскую смоковницу, запретив дышать и двигаться до его возвращения, так как судно это - "корабль самого дьявола", и если матросы поймают их, они живьем сдерут с них шкуру.
После этого он, что было духу, поспешил на взморье, выбрал все добро из вигвама и сложил его в шлюпку. Он уничтожил бы и самый дом, когда бы только мог, но было некогда. Потом отвел шлюпку ярдов на сто вдоль но левой стороне лагуны и поставил сс к берегу, под свисающими сучьями большого дерева. Потом возвратился пешком через кокосовую рощу и, притаившись за деревом, заглянул, что там происходит.
Ветер дул прямо в проливчик между рифами, и старый китолов вошел в лагуну со спокойной уверенностью завсегдатая, обрыскавшего все закоулки Тихого океана.
Якорь упал с громким всплеском, по Беттон не стал дожидаться, пока спустят лодку, и поспешил обратно к своим питомцам, с которыми и провел всю ночь в лесу.
Поутру китолов убрался во-свояси, оставив в память своего посещения перерытый песок, пустую бутылку, половину старой газеты и разоренный вигвам.
Старый матрос от души проклинал судно, появление которого внесло новый труд в его ленивую жизнь. Каждый день в полдень приходилось подниматься на вышку и выглядывать китоловов. Китоловы смущали его мирный сон, хотя сомневаюсь, чтобы он мог теперь соблазниться даже пароходом королевской службы. Ему и без них было хорошо. После стольких лет тяжелой матросской лямки, жизнь на острове казалась ему раем. Запаса табаку хватит на неопределенное время, отвести душу можно с детьми, еды вдоволь… Не хватало только трактира.
Впрочем, как вы скоро увидите, дух хмельного веселья внезапно заметил эту оплошность Природы и поторопился ее исправить.
Наиболее прискорбным последствием пребывания китолова было не разорение "дома", а исчезновение Эммелининой коробочки. Все поиски оказались тщетными. Быть может, Беттон впопыхах позабыл о ней, и кто-нибудь из матросов подобрал ее - так или иначе, она исчезла, и Эммелина грустила о ней целую неделю.
Она питала большое пристрастие к ярко окрашенным предметам, в особенности к цветам, и то и дело сплетала венки себе или другим на голову. В этом сказывался женский инстинкт, так как Дик никогда не плел цветочных гирлянд.
Раз как-то утром, она сидела рядом со старым матросом, нанизывая ракушки, когда из рощи прибежал Дик, очевидно, что-то разыскивая. Вскоре он нашел то. что искал, - большую раковину, и побежал с нею обратно в лес.
Кстати сказать, одеждой Дику служил кусок оболочки кокосового дерева, обернутый вокруг бедер в виде шотландской юбочки. Почему он носил этот наряд, трудно сказать, так как сплошь и рядом бегал совершенно безо всего.
- Я что-то нашел, Падди! - крикнул он, исчезая в чаще.
- Что ты нашел? - пропищала Эммелина с любопытством.
- Что-то смешное - донеслось из-за деревьев…
Вскоре он возвратился, на этот раз уже не бегом, но осторожно неся в обеих руках раковину, как если бы в ней было что-то драгоценное.
- Падди, я перевернул старый бочонок, и вдруг в нем затычка. И я вынул ее, и в бочонке полно чем-то, - смешно так пахнет! Я принес тебе показать.
Раковина была полна желтой жидкости. Падди понюхал, отведал, и испустил громкое ура.
- Ром, провались я на этом месте!
- Что это такое, Падди? - спросила Эммелина.
- Где ты, говоришь, достал его? В старом бочонке?.. Что ты там болтал? - спрашивал Беттон в каком-то ошеломлении.
- Да. Я вытащил затычку…
- Засунул ты ее обратно?
- Да, да.
- О, слава Всевышнему! А я-то, знай себе, сижу без конца на старом пустом бочонке, язык до пят болтается от жажды, а он-то все время полон рому!
Эммелина хохотала.
Беттон вскарабкался на ноги, и все вместе отправились к роднику. Бочонок лежал дырой кверху, как его повернул неугомонный Дик. Он так оброс зеленью, так был похож на старый пень, что хотя китоловы тут же брали воду из ручья, они так и не заметили его.
Беттон постучал по нем раковиной: он был почти полон. Кто оставил его здесь и почему? - сказать было некому. Про то знали, быть может, заплесневелые черепа, когда бы только они могли говорить.
- Скатим его к берегу, - сказал Падди после того, как вторично приложился к нему.
Он дал Дику попробовать. Мальчик выплюнул, скорчил гримасу, затем они принялись вдвоем катить бочонок вниз по склону, в то время как Эммелина бежала впереди, увенчанная цветами.
XVI. Охота на крыс.
В полдень сели обедать. Падди умел печь рыбу, как это делают островитяне, завернув се в листья и положив в яму, нагретую раскаленными угольями. Ели рыбу, печеные коренья таро и зеленые кокосовые орехи; а после обеда Беттон наполнил большую раковину ромом и запалил трубку.
Ром был хорошего качества и стал еще лучше от времени. В сравнении с зельем, которое он пивал в трактирах, это был сущий нектар.
Он так сиял, что заразил детей своей веселостью. Обыкновенно он становился сонливым после обеда, сегодня же рассказывал им басни о море и пел матросские песни. Дети подтягивали, с деревьев заглядывали на них ясноглазые птицы, а ветер относил отголоски припева через лагуну, туда, где с криком кружили чайки и валы разбивались на камнях.
Вечером Беттона опять потянуло к веселящей влаге. Не желая, чтобы дети видели его в таком виде, он откатил бочонок по ту сторону кокосовой рощи, к воде, а когда они уснули, перекочевал туда с несколькими кокосовыми орехами и раковиной. Всю ночь Эммелина, просыпаясь, слышала отрывки песен, доносившихся сквозь залитую луной рощу на крыльях ветерка, ‘
На следующее утро певец проснулся около бочонка. Хотя он и не испытывал ни головной боли, ни иного недомогания, однако заставил Дика готовить обед вместо себя; сам же лежал в тени, подложив куртку под голову, покуривал трубку и болтал о старых временах, не то сам с собой, не то с своими компаньонами.
Вечером снова был одинокий концерт, и так продолжалось неделю. Потом он начал терять сон и аппетит; наконец как-то раз, утром, Дик застал его сидящим на песке с очень странным видом.
- В чем дело, Падди? - и мальчик подбежал к нему вместе с Эммелиной.
Беттон уставился на песок и поднял руку, как бы готовясь поймать муху. Вдруг он цапнул песок, затем открыл руку посмотреть, что такое поймал.
- Что там у тебя, Падди?
- Лепракон, - ответил Беттон - Весь одет в зеленое - ох-ох-ох! ведь, я это только так, шутки ради.
В болезни, которой он страдал, имеется та особенность, что хотя больной явственно видит крыс или змей, или еще там что-нибудь и на миг верит в их реальность, но почти немедленно сознает, что был под влиянием заблуждения.
Дети засмеялись, и Беттон вторил им каким-то глупым смехом.
- Это я в игру такую играю, никакого Лепракона вовсе не было. А просто, как выпью рому, мне и приходят в голову такие игры. Ох, пропала моя головушка, из песка поползли красные крысы.
Он бросился на четвереньки и заспешил к роще, растерянно оглядываясь через плечо. Он бросился бы бегом, но не смел вскочить на ноги.
Дети смеялись и плясали вокруг него.
- Смотри, крысы, Падди, крысы! - вскрикивал Дик.
- Они впереди меня! - воскликнул несчастный, ловя за хвост воображаемого грызуна, - Будь они прокляты!.. вот и нет! исчезли. Да что это я, правда, дурака ломаю!
- Еще, Падди, - просил Дик, - не бросай игру! Смотри - вот там еще крысы гонятся за тобой!
- Отстань ты, слышь-ка! - отрезал Падди, усаживаясь на песке и отирая лоб. - Они ушли теперь.
Дети были разочарованы, но им недолго пришлось дожидаться новой игры. Из лагуны выкарабкалось на берег что-то в роде ободранной лошади. На этот раз Беттон не стал спасаться ползком. Он вскочил на ноги и пустился бежать.
- За мной лошадь гонится, Дик, ударь ее, Дик, Дик, отгони ее!
- Ура! ура! - кричал Дик, гоняясь на злополучным Падди, который описывал большой круг, завернув широкое красное лицо на плечо - Вперед, Падди, живее!
- Отвяжись ты от меня, скотина! - вопил Падди. - Пресвятая Матерь Божия! Попробуй только, подойди ко мне, я так тебя хвачу ногой!.. Эммелина! вступи между нами!
Он споткнулся и растянулся на песке, а неутомимый Дик подстегивал его прутиком, чтобы заставить продолжать скачку.
- Теперь полегче стало, только уж очень я уморился, - сказал Беттон, сидя на песке. - Только если еще будут за мной гоняться, прыгну я в море, - и все тут. Дик, дай мне руку.
Взяв Дика под руку, он прошел в тень и бросился на землю, приказав детям дать ему поспать. Они поняли, что игра кончена, и оставили его в покое.
Проспал он шесть часов кряду. Это был первый настоящий сон за целую неделю. Когда он проснулся, то чувствовал себя здоровым, но потрясенным, с дрожащими руками и ногами.
XVII. Звездный блеск на пене.
Беттон больше не видал крыс, к великому разочарованию Дика. Запой прошел. На заре второго дня oн проснулся, как встрепанный, и спустился на берег лощины. Просвет в рифах приходился на восток, и вместе с приливом в него вливались первые лучи солнца.
- Скотина я - и больше ничего, - твердил раскаянный грешник, - скотина и животное.
Некоторое время он простоял там, проклиная ром и тех, кто торгует нм. Потом внезапно решил избавиться от соблазна. Но как? Выдернуть затычку и вылить вон жидкость? Но как бы он ни клял его, все же добрый ром - священная вещь для моряка, и уничтожить его было бы равносильно детоубийству. Он положил бочонок в шлюпку и переправил его на риф, где оставил под прикрытием глыбы коралла.
Жизнь Падди приучила его к периодическому запою. Он привык не пить месяцев но пяти, по шести кряду - все зависело от продолжительности плавания. Так и теперь; прошло шесть месяцев, прежде чем ему даже захотелось взглянуть на темное пятнышко на рифе. И хорошо, так как за это время заходило запастись водой второе китоловное судно, от которого им и на этот раз удалось скрыться.
- Провались оно! - заметил Беттон. - Здешнее море только и умеет разводить, что китоловов. Вот, как бы клопы в постели: убьешь одного, глядь, другой уж тут как тут. Впрочем, теперь мы на время от них избавились.
Он спустился к лагуне, посмотрел на темное пятнышко и посвистал, потом вернулся готовить обед. Темное пятнышко начинало его тревожить, - вернее, дух, скрывавшийся в бочонке.
Дни, до сих пор короткие и отрадные, казались теперь длинными и скучными. С каждым днем дух бочонка нашептывал ему на ухо все назойливее и назойливее; наконец, он начал кричать вслух. Беттон мысленно затыкал уши и как можно больше возился с детьми. Он смастерил новую юбку для Эммелины, обстриг Дику волосы ножницами, что проделывал обыкновенно раз в два месяца.
Как-то раз вечером, чтобы отогнать докучную мысль, он принялся рассказывать детям сказку о Джэке Догерти и морском жителе.
Морской житель уводит Джэка обедать на дно морское и показывает ему банки, в которых сохраняет души старых моряков. Потом они обедают, и морской житель достает большую бутылку рома.
Не в добрый час вспомнилась ему эта сказка! Когда дети уснули, веселая картина пирующих на дне морском неотступно стояла перед ним. Его неудержимо потянуло к рифу.
Он прихватил с собой несколько кокосовых орехов и раковину и спустил шлюпку на воду. Лагуна и небо были полны звезд. Причалив к рифу, он прикрепил шлюпку к коралловому уступу и, наполнив раковину ромом пополам с соком кокосового ореха, уселся на высокой закраине, откуда открывался вид на риф и море.
Хорошо сидеть здесь в лунную ночь и смотреть, как надвигаются большие валы, радужные и туманные от брызг и пены. Но еще неописуемее и непонятнее была красота их песни и снежных гребней под разлитым светом звезд.
Было время отлива, и Беттон видел местами блестящие зеркала там, где задерживалась вода во впадинах камня. Насладившись этим созерцанием, он вернулся к обращенной к лагуне стороне рифа и уселся рядом с бочонком. Немного погодя, если бы вы стояли на противоположном берегу, вы слышали бы отрывки старых матросских песен, перелетавшие через трепещущую гладь лагуны.
Наконец, шлюпка отчалила от рифа, весла рассекли звездные воды, и по лагуне расплылись большие дрожащие круги света. Падди причалил к острову, привязал шлюпку к дереву в обычном месте, аккуратно сложил в нее весла; потом, громко сопя, скинул сапоги, чтобы не разбудить "детишек", - довольно-таки бесполезная предосторожность, так как они спали за двести ярдов от него, и ступать приходилось по мягкому песку.
Смесь сока кокосового ореха с ромом - вкусная вещь, но даже мозг старого матроса ничего не может извлечь из нее, кроме тумана и путаницы:
я хочу сказать, в смысле мышления, так как в смысле действия она может толкнуть его на невероятные подвиги. Благодаря ей, Падди Беттон переплыл лагуну.
В то время, как он направлялся вверх по берегу к вигваму, вдруг ему вспомнилось, что он оставил шлюпку, привязанной к рифу. На самом-то деле она была надежнейшим образом привязана по эту сторону к дереву; но память Беттона говорила ему, что она привязала к рифу. Как он переправился через лагуну без лодки, да притом еще сухим, мало интересовало его: ему было не до пустяков! Надо заполучить шлюпку обратно, и для этого имелось одно только средство. Итак, он возвратился к берегу, разделся и бросился в воду. Лагуна была широка, но в теперешнем своем настроении он переплыл бы Геллеспонт. Как только исчезла его фигура, ночи вернулась вся прежняя ее величавость и мечтательность.
Лагуна была до того залита звездным блеском, что голова пловца далеко виднелась посреди кругов света; когда же голова приблизилась к рифу, можно было различить еще и тёмный трехугольник, подвигавшийся, рассекая воду, мимо пальмы на коралловом столбе. То был ночной дозорщик лагуны, проведавший таинственным путем, что в его водах завелся пьяный матрос.
Казалось, что вот-вот раздастся страшный крик, но ничего подобного не произошло. Пловец в изнеможении вскарабкался на риф, очевидно, совершенно забыв, для чего возвратился, подполз к бочонку и свалился рядом с ним, как если бы поранил его сон, а не смерть.
XVIII. Уснувший на рифе.
- Куда это девался Падди? - воскликнул утром Дик, волоча валежник из рощи. - Он оставил куртку на песке с огнивом в кармане, так что можно будет развести огонь. Чего там еще ждать? есть хочется.
Он стал разламывать сучья босыми ногами. Эммелина сидела на песке и любовалась им.
У нее было два кумира: Падди Беттон и Дик. Падди был загадочным божеством, окутанным клубами табачного дыма и тайны, божеством кораблей и скрипучих мачт, - тем божеством, что перенесло ее из маленькой лодки в это волшебное царство ярких птиц и пестрых рыб, где никогда не бывает скучно, и небеса вечно ясны.
Второй кумир, Дик, был менее таинствен, но не менее достоин поклонения, как товарищ и покровитель. За два года и пять месяцев жизни на острове он сильно вырос и возмужал, и мог грести и разводить костер не хуже самого Падди. Последний все более предоставлял мальчику справлять всю работу, озабоченный, главным образом, тем, чтобы давать отдых костям и мечтать о роме.
- Пусть себе тешится, думает, что дело делает, - приговаривал он, в то время как Дик выкапывал печурку в земле или мастерил что-либо иное.
- А ну-ка, Эм, подай сюда огниво, - сказал Дик.
Он поднес кусок трута к искре и принялся раздувать огонь.
Вскоре огонь ярко разгорелся, и он навалил на него кучу хвороста, так как собирался печь плоды хлебного дерева.
Плоды эти бывают различной величины, смотря по возрасту, и различного цвета, смотря по времени года. Те, которые выбрал теперь Дик, были ростом с небольшие дыни, так что двух штук вдоволь хватало на троих. Снаружи они были зеленые и шишковатые, более напоминая незрелые лимоны, чем хлеб.
Он положил их на уголья, как это делают с картофелем; вскоре они начали шипеть и сердито выплевывать маленькие струйки пара, потом раскололись, обнаружив белую сердцевину. Дик вырезал ее вон, так как она не годится в пищу.
Тем временем Эммелина готовила по его указаниям рыбу. В лагуне водилась рыба, которую только и можно назвать, что золотой селедкой, и которая так же вкусна, как и красива. Эммелина осторожно жарила несколько штук на бамбуковой трости, и хотя сок рыбы мешал хворосту гореть, однако случалось иногда, что целая рыба срывалась и попадала в огонь при насмешливых криках Дика.
- Когда же так жарко! - защищалась она.
- Потому что ты становишься с подветренной стороны от огня! Сколько раз тебе Падди говорил становиться с наветренной!
- Я не знаю, которая из них какая, - призналась Эммелина, в которой ни на грош не было практичности, и которая за двадцать восемь месяцев жизни на острове не научилась ни удить рыбу, ни грести, ни даже плавать.
- Ты хочешь сказать, что не знаешь откуда дует ветер? - спросил Дик.
- Нет, это-то я знаю!
- Ну, это и есть подветренная сторона. Почему ты раньше не спросила?