- Поговорим немного, - сказал Ксенофонт, выведя подростка во двор и присев на каменное кресло. Сейчас афинянин был одет в длинный темно-синий плащ поверх белой льняной туники и ременные сандалии из превосходной кожи, доходящие ему до икр. И все же он и сейчас выглядел солдатом до мозга костей. Он держал меч Леонида, который вложил в руки Пармениона.
Юноша положил его сбоку, даже не взглянув. Ксенофонт кивнул.
- Он будет значить для тебя много больше в будущие дни. Только дай время. Ты молод, Парменион, и жизнь припасла немало невзгод. Но никто никогда уже не прикоснется к тебе так, как она. Однако ты смышленый парень и знаешь, что все люди умирают. Я говорил с твоей соседкой о матери; она тяжело болела.
- Я знаю обо всех ее болях. Знаю о ее борьбе за жизнь. Я хотел… Я хотел построить что-нибудь для нее. Дом… Не знаю. Но я хотел сделать ее счастливой, дать ей то, чего она желает. На рынке была ткань, которую она очень хотела, окаймленная золотым шитьем; сияющая ткань, из которой можно было сшить платье для царицы, как говорила она. Я украл ее. Но она вернула ткань назад. У нее не было ничего.
Ксенофонт закачал головой.
- Ты слишком мало видишь: у нее был муж, которого она любила, и сын, о котором заботилась. Думаешь, она хотела большего? Хм, да, возможно, хотела. Но этот мир коварен, Парменион. Всё, что может ждать от него мужчина - или женщина - это лишь малую толику счастья. Как сказала твоя соседка, твоя мать была счастлива. Она ничего не знала о твоих… неурядицах… с другими юношами. Она пела, смеялась; танцевала на празднествах. Да, она мертва - и больше не споет. Но также и боли больше не почувствует. Она не состарилась, не увяла и не пережила собственного сына.
- Зачем ты пришел сюда? - спросил мальчик. - Ты мог бы просто отправить меч.
Ксенофонт улыбнулся:
- Конечно, мог. Пойдем со мной в дом, Парменион. Мы поужинаем, и ты расскажешь мне о своей матери. Важно, чтобы мы поговорили о ней и вознесли по ней наши молитвы. Тогда боги узнают, какой замечательной женщиной она была, вознаградят ее прекрасным вином - и платьем из сияющей ткани, окаймленной золотым шитьем.
- Я не хочу ее покидать, - проговорил Парменион.
- Слишком поздно, она уже ушла. Теперь ее должны приготовить к похоронам, и мужчина не должен видеть женские таинства. Идем.
Парменион вышел следом за военачальником из дома, и они прошли в молчании по Выходной Улице и дальше, за рынок, к большим домам спартанской знати.
Дом Ксенофонта выглядел незнакомо без толпы и песчаной площадки во дворе. Узор из фиолетовых цветов был повсюду, и слуга зажег несколько ламп, чтобы осветить двор. Ночь была тепла, а воздух тяжел, и Ксенофонт слушал историю Пармениона о жизни его матери.
Слуги принесли разбавленное водой вино и снедь, и двое мужчин сидели так вместе наедине в ночи. Наконец Ксенофонт провел Пармениона в малую комнату в глубине дома.
- Спи спокойно, мой друг, - сказал военачальник. - Посмотрим, что будет завтра.
Ксенофонт остановился в дверях: - Скажи, молодой человек, - вдруг спросил он, - почему ты пришел последним в Большом Забеге?
- Я совершил ошибку, - ответил Парменион.
- Которую сам допустил?
Парменион вновь увидел лицо старика, отчаяние в его глазах…
- Нет, - сказал он. - Некоторые вещи важнее победы.
- Постарайся запомнить это, - проговорил афинянин.
***
Тамис сидела подле умирающего огня, глядя, как тающие тени танцевали на белых, нависших над головой стенах маленькой комнаты. Ночь была тиха, если не считать сухого шороха листьев, когда ночной ветер что-то нашептывал в деревья.
Старая женщина выжидала, прислушиваясь.
Я не ошиблась, сказала она себе, нисколько. Ветка застучала ей в окно, едва бриз усилился, огонь вытянулся в тонкую линию, затем угас. Она добавила сухих прутьев в пламя и накинула свою тонкую шаль на плечи.
Ее веки тяжелели, усталость растекалась по телу, но она по-прежнему сидела, и дыхание ее было прерывисто, а сердцебиение - сбивчиво.
Когда темень ночи сгустилась, она услышала приближающегося коня: медленный, ритмичный перестук копыт по твердой, выжженной солнцем земле. Со вздохом Тамис заставила себя подняться, взяв с собою посох и пройдя к открытой двери, где остановилась, глядя на силуэты деревьев.
Звук доносился теперь много ближе, однако никакой лошади видно не было. Закрыв глаза своего тела, она открыла глаза духа и увидела высокого, белого жеребца, пересекшего двор, чтобы остановиться перед нею. Это был огромный скакун, почти восемнадцати ладоней в высоту, с глазами опалового цвета.
Тамис вздохнула и сбросила шаль, надев вместо нее накидку из серой ткани и застегнув ее на плечах бирюзовой брошью. Оставив дверь открытой, она вышла в ночь в сторону города, и призрачный конь отправился следом.
Ее мысли были мрачны, пока она держала путь через полупустую торговую площадь, стуча посохом по мостовой. Мать Пармениона была хорошей женщиной, доброй и разумной. И ты убила ее, шепнул голос в ее голове.
- Нет, я здесь нипричем, - сказала она вслух.
Ты позволила ей умереть. Это не одно и то же?
- Многие умирают. В ответе ли я за все смерти?
Ты хотела, чтобы она умерла. Ты хотела, чтобы ребенок страдал в одиночестве.
- Чтобы сделаться сильным. Он - надежда мира. Ему одному суждено одолеть Темного Бога. Он должен стать могучим мужем.
Голос умолк, но Тамис знала, что не была убеждена до конца. Ты стареешь, сказала она себе. Нет никакого голоса. Ты говоришь сама с сбой, и такие споры бессмысленны. "Я говорю голосом здравого смысла", - сказала Тамис. - "А это говорит голос сердца".
И внутри тебя нет места для такого голоса?
- Оставь меня! Я делаю, что должно!
Несколько человек сидело рядом в свете луны, развлекаясь игрой в кости. Некоторые из них воззрились на нее, когда она проходила мимо, а один даже поспешно сотворил рукой знак Круга, чтобы оградиться от зла. Заметив жест, Тамис улыбнулась, а потом выкинула этого человека из головы.
Подойдя к дому Пармениона, она закрыла глаза, и ее дух вошел внутрь, проникая в смертный покой, где Артема лежала замотанная в похоронные покровы. Но того, что искала Тамис, здесь не было, и она вернулась в свое тело. Осторожно шла она вдоль залитых лунным светом улиц, сопровождаемая белым жеребцом, пока не остановилась у ворот во двор дома Ксенофонта. Вновь ее дух выплыл, проникая в дом, вверх по лестнице в малую комнату, где лежал Парменион, погруженный в сон.
У постели там стояла тонкая фигура, белая и прозрачная, как скульптура из тумана, бестелесная и мерцающая. Тамис почувствовала внутри этой комнаты запредельной силы чувства: любовь и разлуку, и щемящую боль разбитого сердца. Сон Пармениона заставил его громко застонать, и фигура замерцала. Тамис почувствовала смятение и боль. Тонкая рука протянулась к мальчишке, но не смогла прикоснуться. "Время пришло", - прошептала Тамис.
"Нет", - одинокое слово повисло в воздухе, не отказ, а разочарование.
"Он не сможет увидеть тебя, даже если проснется. Идем. Я отведу тебя".
"Куда?"
"В место, где ты сможешь отдохнуть".
Фигура повернулась назад к кровати. "Мой сын".
"Он станет великим человеком. Он избавит мир от тьмы".
"Мой сын", - повторил призрак, словно не услышал слов жрицы.
"Ты более не принадлежишь этому миру", - сказала Тамис. - "Поспеши попрощаться с ним, потому что близится рассвет".
"Он выглядит таким потерянным", - прошептал призрак. - "Я должна остаться, чтобы успокоить его". Туман сгустился, черты Артемы проступили четче. Она повернулась к Тамис. "Я узнала тебя. Ты ясновидящая".
"Да".
"Почему ты хочешь забрать меня от сына?"
"Ты больше не принадлежишь этому миру", - повторила Тамис. - "Ты… умерла".
"Умерла? Ах да, я помню". Тамис замерла, увидев постепенное зарождение понимания, которое исходило от привидения. "И теперь я никогда не обниму его вновь. Я не вынесу этого!" Тамис отпрянула от негодования в глазах Артемы.
"Следуй за мной", - велела она и вернулась в свое тело. Некоторое время она стояла молча за воротами, пока наконец призрачная фигура не вышла во двор.
"Ты сказала, он будет великим человеком", - сказала Артема. - "Но будет ли он счастлив?"
"Да", - солгала Тамис.
"Тогда я спокойна. Воссоединюсь ли я с его отцом?"
"Не могу сказать. Туда, куда умчишься ты, мне нельзя. Но я буду молиться, чтобы все было так, как ты решила. Доверься коню, ведь только он знает Тропы Мертвых, и он отнесет тебя безопасно".
Туманная фигура вскочила на спину жеребца. "Присмотришь за моим сыном?" - спросила Артема. - "Будешь ему другом?"
"Я буду смотреть за ним", - пообещала Тамис. - "Я прослежу, чтобы у него было все необходимое, чтобы встретить свою судьбу. Теперь отправляйся в путь!"
Жеребец поднял голову и зашагал к кладбищенскому холму. Тамис смотрела вслед, пока он не скрылся из виду, потом пошла назад и села на мраморное сидение.
Но будет ли он счастлив?
Вопрос тяготил ее, превращая печаль в ярость.
"Сильные не нуждаются в счастье. Он познает славу и честь, и его имя будет с трепетом произноситься устами всех племен. Грядущие поколения познают счастье благодаря ему. Не достаточно ли этого?"
Она посмотрела вверх на окно комнаты Пармениона. "Этого должно быть достаточно, стратег, потому что это всё, что я могу тебе дать".
***
Парменион проснулся ночью, разум был неясен и темен. Он сел, неуверен, где находится. Лунный свет сочился в открытое окно. Он взглянул на луну и вновь увидел лицо матери, похолодевшее в смерти. Реальность ударила его больнее любого пинка, полученного от Гриллуса или других, разрушив покой в его сердце. Он скатился с кровати и подошел к окну, которое открывалось наружу, на двор. Он посмотрел вниз на пустую площадь и увидел, что песчаная площадка была уже убрана, и сцена его триумфа вновь стала вымощена булыжником. Он думал о своей победе, но она была ничем в сравнении с его потерей. Детская игра - да как могла она значить так много? Он посмотрел назад, на кровать, изумляясь, что же могло его разбудить. Потом вспомнил.
Ему снился белый конь, скачущий по зеленым холмам.
Он посмотрел на звезды и луну. Так далеки. Так недосягаемы и недоступны.
Как его мать…
Чувство разлуки было невыносимо. Он сел на стул с высокой спинкой и ощутил, как прохладный ночной бриз омывает кожу. Какое имело сейчас значение то, что он выиграл? Один-единственный человек, любивший его, ушел.
"Что будешь делать, Парменион? Куда пойдешь?" - спрашивал он себя.
Он сидел у окна до рассвета, глядя, как поднимается солнце над пиками Парнонских гор.
Дверь за ним открылась, и он обернулся, чтобы увидеть Клеарха, своего судью на Играх. Парменион встал и поднял бровь.
- Нет нужды выражать мне свое уважение, - сказал мужчина. - Я здесь - всего лишь простой слуга. Хозяин дома приглашает тебя разделить с ним завтрак.
Парменион кивнул, и мужчина собрался было уходить, но обернулся. Его суровое лицо потеплело.
- Пожалуй, это ничего не значит, парень, но мне жаль твою мать. Элин умерла, когда мне было одиннадцать; это потеря, которую никогда не забудешь.
- Благодарю тебя, - сказал Парменион. Выступили слезы, но он сохранил твердость лица и последовал за Клеархом во двор, где сидел ожидающий Ксенофонт. Военачальник встал и улыбнулся.
- Надеюсь, ты спал хорошо, юный стратег?
- Да, господин. Благодарю тебя.
- Присаживайся и перекуси немного. Вот хлеб с медом. Их достоинства я оценил во время Персидской кампании; создают хорошее начало дня.
Парменион отрезал несколько ломтей от свежего хлеба и намазал их медом.
- Я отправил весть в бараки, - сообщил Ксенофонт. - Ты не обязан участвовать в сегодняшней муштре. Так что я подумал, что мы могли бы съездить на Илиас сегодня.
- Я плохой наездник, господин, - признался Парменион. - Мы с матерью не могли содержать лошадь.
- Тогда откуда тебе знать, какой ты наездник? Угощайся - а потом посмотрим, насколько ты хорош в седле.
Они закончили завтракать и прошли через дом к длинным стойлам, где обитали шесть жеребцов и пять кобыл.
- Выбирай, - сказал Ксенофонт. - Проверь их всех и выбери скакуна.
Парменион заходил в каждое стойло, делая вид, что изучает коней. Не зная, что именно следует осматривать, он шлепал каждого скакуна, проводил рукой по их твердым спинам. Среди них был серый, с мускулистой шеей и сильной спиной, но он посматривал на Пармениона недовольным глазом, что, как показалось мальчику, обещало много проблем. В конце концов, юноша выбрал гнедую кобылу пятнадцати ладоней в холке.
- Объясни свой выбор, - попросил Ксенофонт, надев уздечку через голову лошади и выведя ее во двор.
- Когда я ее погладил, она лизнула меня. Другие стояли смирно, за исключением серого. Я думаю, он хотел мне руку откусить.
- Он может, - подтвердил Ксенофонт. - Но ты сделал прекрасный выбор. Кобыла добродушна и покладиста. Ничто ее не пугает.
Военачальник положил чепрак из бараньей шкуры на спину кобылы.
- Эта штука не соскользнет, - объяснил он Пармениону, - но помни, что ее следует прижимать своими пятками, а не коленями.
На спину серому он накинул превосходную попону из леопардовой шкуры.
- В Персии, - сказал он, - многие варвары используют седла из уплотненной кожи, пристегнутые ремнями к спине лошади. Но это - для варваров, Парменион. Благородный муж использует лишь попону, а лучше - звериные шкуры.
Воздух был свеж, раннему утреннему солнцу еще недоставало той великой силы, которую оно явит всего через несколько часов. Они провели лошадей через Равнины, и дальше - к круглым холмам к северу от города. Здесь Ксенофонт сложил ладони и подсадил Пармениона в седло; потом военачальник ухватился за холку серого и взобрался ему на спину. Движение было плавным, уверенным и величественным, и Парменион поймал себя на том, что завидует манере старшего мужчины.
- Мы начнем с выгула лошадей, - сказал Ксенофонт, - позволим им привыкнуть к нашему весу.
Он двинулся вперед, обхватив длинную шею своего скакуна.
- Ты очень заботишься о них, - сказал Парменион. - Холишь их, как друзей.
- Они и есть друзья. Существует много глупцов, которые верят, что кнут подчиняет лошадь и заставляет ее повиноваться. Они подчинят ее - вне сомнений. Но лошадь без настроения - безжалостное чудовище. Ответь мне, стратег, - на кого бы ты положился в сражении: на человека, который любит тебя, или на того, которого ты бил и истязал?
- Ответ очевиден, господин. Я бы предпочел рядом с собой друга.
- Вот именно. Почему же это должно быть иначе в случае с лошадью, или собакой?
Они скакали по холмам, пока не выехали на ровную возвышенность, покрытую сухой травой.
- Дай им волю, - сказал Ксенофонт, шлепнув по крупу жеребца. Животное пустилось в бег, кобыла поскакала следом. Парменион обхватил коленями бока лошади и подался вперед. Рокот ветра наполнил его уши, и азарт наездника захватил его. Он почувствовал себя живым, истинно, несказанно живым!
Через несколько минут Ксенофонт направил коня вправо, нацелившись на кипарис, росший на востоке. Там он перевел скакуна на шаг, и Парменион остановился рядом. Афинянин соскользнул на землю и улыбнулся Пармениону:
- Ты хорошо вел ее.
Юноша спешился. - Она хороша. Очень хороша.
- Тогда она твоя. Скажи ей об этом.
- Она поймет?
- Конечно, нет. Но она услышит твой голос и по твоему прикосновению поймет, что ты остался ей доволен.
- У нее есть имя? - спросил Парменион, пробегая пальцами по темной гриве.
- Это Белла, фракийская лошадь с сердцем льва.
Они стреножили лошадей и сели вместе под кипарисом. Парменион вдруг почувствовал себя нехорошо. Зачем он здесь? Что за интерес питает к нему легендарный афинянин? Он не хотел оказаться соблазненным Ксенофонтом, тогда пришлось бы оттолкнуть столь могущественного покровителя…
- О чем ты задумался? - вдруг спросил военачальник.
- Я думал о лошадях, - солгал Парменион.
Ксенофонт покачал головой.
- Не бойся меня, парень. Я твой друг - и не более того.
- Ты что, бог, способный читать мысли?
- Нет, я полководец, а твои мысли легко узнать, ибо ты юн и наивен. Во время сражения с Леонидом ты боролся с выражением триумфа на своем лице. Ошибка была в том, что, превратив черты лица в маску спокойствия, твои глаза все равно лучились честолюбием. Чтобы подавить свои эмоции, ты должен сначала одурачить самого себя и, глядя на ненавистного врага, представлять в уме, что он твой друг. Тогда твое лицо смягчится, и ты сможешь улыбаться естественнее. Не пытайся казаться невозмутимым, ибо это даст врагу повод думать, что ты что-то скрываешь. И, когда можешь, старайся использовать толику правды; это лучшая из всех уловок. Но это уже пища для размышлений на другой день. Ты удивлен, почему вдруг Ксенофонт заинтересовался тобой? Ответ неоднозначен. Я видел, как ты борешься с Леонидом, и твое видение битвы тронуло меня. Война - это искусство, а не наука; и это ты уловил на инстинктивном уровне. Ты изучил Леонида и просчитал его повадки. Ты принял риск - и он прекрасно оправдался. К тому же, ты замечательно использовал кавалерию, - а это большая редкость для Спарты.
- Это не впечатлило аудиторию, - вздохнул Парменион.
- И в том тебе урок, стратег. Ты выиграл, но значимую долю славы отдал скиритаям. Это было неразумно. Если рабские расы однажды уверуют, что они могут быть равны спартанцам, они поднимут мятеж. И тогда такие полисы, как Афины или Фивы, снова объединят силы для вторжения в земли Спарты. Это вопрос баланса сил - вот что понимали воины в толпе.
- Значит, я был неправ? - спросил Парменион.
- В игре? Нет. В жизни? Да.
- Почему в таком случае ты отдал победу мне? - озадачился юноша.
- Ты выиграл битву, - ответил Ксенофонт. - И не имело значения - в игре - то, что в грядущем ты проиграл бы войну.
Военачальник встал и прошел к своему скакуну, и Парменион последовал за ним.
- Ты станешь обучать меня? - не удержался от вопроса юнец.
- Возможно, - сказал Ксенофонт. - А теперь давай покатаемся.