- Остерегайтесь воды, - вспомнила Мэйгуй, заходя в умывальную. Каменная, резная ванна была уже наполнена. Она, раздевшись, опустившись в теплую воду, взяла нежными пальцами лепесток, что плавал рядом с ней.
Взяв нефритовый флакон с ароматической эссенцией, девушка вдохнула запах розы. Вынув шпильки, Мэйгуй распустила волосы, - они упали шуршащей, черной волной, почти коснувшись мраморного пола, - и блаженно закрыла глаза.
Она сидела, завернув на волосах шелковое полотенце, подперев подбородок кулачком, глядя на то, как Наньсин, урча, грызет косточку.
Мэйгуй отставила в сторону поднос с ужином. Допив чай, она взяла эрху, что лежал рядом с ней на ступенях террасы.
Быстро оглядевшись, девушка ощупала пальцами резонатор и улыбнулась - кожа питона, натянутая на дерево, в одном месте чуть приподнималась - совсем незаметно.
Мэйгуй вытащила крохотную записку. Она гляделась в иероглифы, искусно вычерченные между лучей красного солнца.
- Один брат на кухне, один на складах, еще двое - рабочие и сестра занимается уборкой, - девушка сожгла бумагу в фонаре и сказала Наньсину: "Ничего. Справимся. Я что-нибудь придумаю. В конце концов, - она потрепала собачку за ушами, - мы никуда не торопимся, песик. Братья на юге пока собирают силы, и ударят, как только тут, - красивые губы улыбнулись, - все будет закончено. Это я тебе обещаю".
Девушка рассмеялась и взяла эрху. Проведя смычком по шелковым струнам, она сказала Наньсину: "Называется "Цветок жасмина". Думаю, его Величеству понравится".
Мэйгуй заиграла и запела, - нежным, высоким голосом. Наньсин, улегшись рядом, положив мордочку на лапы - следил глазами за движениями смычка.
- Джованни, - вспомнил он. "Меня зовут Джованни".
- Правильно, - раздался ласковый голос сверху. "Только не надо вскакивать, вы еще болеете, но я вас вылечу".
Мужчина открыл глаза и встретился с веселым взглядом. Маленький, худенький священник покачал лысоватой головой: "Меня зовут отец Лоран. Раз вы говорите по-французски, я вас буду называть Жан".
- Говорю, - понял Джованни. Слова лежали рядом, он их узнавал, но вдруг поморщился - вдалеке, в сумраке, были еще какие-то. "Не вижу их, - вздохнул про себя мужчина и вслух спросил: "Где я?"
- В Пекине, - голубые глаза отца Лорана усмехнулись. "В самом его центре, вон там, - иезуит показал рукой за окно, - Запретный город. Помните, что это такое?"
- Помню, - обиженно ответил Джованни. "Там живет император. Сейчас, - он нахмурился, - Цяньлун, из маньчжурской династии Цин. Шестой император этой династии, кажется".
- Правильно, - отец Лоран всплеснул худенькими ручками. "Вы хорошо знаете историю, месье Жан".
- Недурно, - согласился Джованни и провел рукой по голове: "А почему меня обрили? Из-за болезни? И, - он завел руку за плечо, - шрамы какие-то. Что это?"
Отец Лоран вздохнул. Налив в стакан вина, он поднес его губам больного. "Вы были дорожным рабочим, пленником. Вас били, оттого и шрамы. Вы не помните, где попали в плен?"
Джованни выпил сладкого, теплого вина, и вздохнул: "Нет".
- Ну, ничего, - отец Лоран проверил его пульс, - ничего. Вы молодой, здоровый юноша, вам около двадцати пяти лет. Полежите, оправитесь, и все будет хорошо".
Джованни обвел взглядом полки с книгами: "Эту я знаю. Можно? - он указал на "Solution de diffrerens problemes de calcul integral".
- Это Лагранжа, - отец Лоран передал ему книгу. "Вы помните, кто такой Лагранж?".
- Нет, - рассеянно сказал Джованни, смотря куда-то перед собой.
- Как библиотека, - понял он. "Только очень большая, огромная. Тысячи полок, десятки тысяч. И все в тумане, только некоторые шкафы освещены. Вот этот, например".
Он увидел то, что ему было нужно. Устроившись удобнее, морщась от боли в спине, он попросил: "Отец Лоран, можно мне бумагу и перо?".
Обед для императора Цяньлуна, Айсиньгёро Хунли, был накрыт во дворце Цзяотайдянь. Огромные, распахнутые окна выходили прямо в сад, наполненный запахом роз. С озера дул легкий ветер, чуть колыхавший шелковые, расшитые шпалеры на стенах.
В углу зала, за ширмами, раздавалась тихая мелодия цисяньциня.
Император отложил нефритовые палочки. Откинувшись на подушках, закрыв глаза, он погладил седоватую, короткую бородку.
- Как это называется, Хэшень? - вдруг спросил он чиновника, что стоял на коленях у резного, низкого столика, уставленного драгоценным фарфором.
- Цветок Жасмина, ваше величество, - прошелестел тот.
- Приятная музыка, - Хунли открыл один темный, зоркий глаз и спросил: "Что там на юге?"
- Секта "Белого Лотоса" окончательно разгромлена, - торопливо сказал Хэшень, - казнено более трех тысяч человек. Остатки, повстанцев сейчас выкуривают из горных убежищ.
- Выкуривают, - язвительно повторил император. Он поднялся, шурша простым, синим халатом. Чиновник тут же вскочил.
Хунли прошелся по залу, пошевелив широкими плечами, - он был высоким, сухощавым, со смуглым, жестким лицом. Посмотрев на сад, император поинтересовался: "А что "Красное Солнце?"
- Ищут, - Хэшень опустил голову. "Они очень тщательно скрываются, ваше Величество, никто не знает - где глава братства, и вообще, - он позволил себе чуть развести руками, - есть ли оно на самом деле, это "Красное Солнце". Скорее всего, выдумки, слухи…, - голос чиновника увял.
Император повернулся и зловеще проговорил: "Те слухи, которые вооружены кинжалами, и те выдумки, которые носят с собой мечи. Тщательно, - он поднял длинный палец, - тщательно проверьте все, что о них говорят. На рынках, в харчевнях, где угодно".
Хэшень торопливо кивнул. Хунли злобно подумал: "Никому из них нельзя верить, каждый китаец до сих пор ненавидит маньчжуров. Сто тридцать лет прошло, я - шестой император династии, а они терпеливо ждут, пока мы повернемся к ним спиной, чтобы вонзить в нее клинок. И будущий наследник тоже рожден от китаянки. А что делать, если Юнъянь - единственный из всех моих сыновей, кто, хоть как-то сможет править. Наверное".
- Хэшень, - неожиданно мягко сказал император, - ты же знаешь, я тебе доверяю. Как маньчжуру, как умному человеку. Сделай так, чтобы это "Красное солнце" быстрее закатилось, и ты, - Хунли тонко улыбнулся, - не будешь обижен.
Чиновник посмотрел на орлиный нос императора, на твердый, решительный подбородок, и низко поклонился: "Можете на меня положиться, ваше Величество".
- А на кого мне еще полагаться? - сварливо осведомился Хунли и потянулся за чайником.
- Не хлопочи вокруг меня, как баба, - усмехнулся он, заметив движение Хэшеня, - мне хоть и седьмой десяток, но в седло я могу сесть сам, а уж тем более - чаю налить. Так вот, - Хунли полюбовался расписной чашкой, - не могу же я полагаться на этих китайских шептунов. Половина из них евнухи, а оставшиеся… - Хунли махнул рукой: "На следующей неделе я переезжаю в Летний Дворец, пусть там все приготовят. Что еще? - он посмотрел на Хэшеня.
- Новая наложница, - осторожно сказал тот, кладя на стол папку. "Вот рекомендации врача и астролога".
- А, - Хунли щелкнул пальцами, - дочь того сочинителя. Тоже китаянка, хотя, - он погладил бороду, - я видел ее родословную. Мать ее наша, с севера, из клана Истинно Красного Знамени. Конечно, плохо, что она вышла замуж за китайца, но что делать, - Хунли пожал плечами и углубился в чтение гороскопа.
- Какой Марс, - изумился он. "И это у женщины, такое редко встретишь. У нашего сына будет всего четверть китайской крови. Отлично, просто отлично. Что там они пишут? - он пробежал глазами заключение: "Позови мне сюда главу императорских евнухов".
- Ваше величество, - поинтересовался Хэшень, - кого из благородных дам, вы берете с собой в Летний Дворец? Я должен приготовить их покои.
- Госпожу Мэйгуй, - император накрыл большой, сильной ладонью папку, - и более никого. Все, - он махнул рукой, - и не забудь, Хэшень - костры с крамольными книгами не должны потухнуть. По всей империи.
- Разумеется, ваше величество, - поклонился тот и выскользнул из зала.
- Мы перепишем историю, - решил Хунли, закрыв глаза, слушая нежную музыку. "Так, что и следа ни останется от бывших китайских императоров. И вообще - уберем всю эту непристойность из литературы, все книги, где высмеиваются маньчжуры. Все будет гореть, точно так же, - он, не открывая глаз, улыбнулся, - как горели книги этого писателя, отца новой наложницы. Как там его звали? Ли Фэньюй. Смешные сочинения, конечно, я сам хохотал, но народу это не нужно. Пусть бы и дальше писал "Цинский исторический свод". Жаль, что он умер, талантливый человек был, конечно".
Император посмотрел на евнуха, что вполз на коленях в зал, и остановился, встав на четвереньки, склонив голову к ковру: "Завтра я хочу видеть госпожу Мэйгуй у себя в покоях, после чего мы уедем в Летний Дворец. Пусть там проверят фонтаны. У этих священников наверняка есть какой-то инженер".
- Конечно, ваше величество, - император, оставшись один, вдыхая теплый ветер, раздвинул занавеси и шагнул в свой кабинет. Повернув ключ в замке золоченой двери, он нажал на шелковую панель, что закрывала стену. Тайник открылся. Хунли, достав книгу, устроился на подушках: "Последний экземпляр в империи, хотя и его - тоже придется сжечь. Но не сейчас, потом".
- Как-то раз военачальник Хунли, из клана Истинно Розового Знамени с Цветком…, Впрочем, нет, ни один маньчжур не позволит себе воевать под таким знаменем. Наверняка, я ошибаюсь, и это было Фиолетовое Знамя с Драконом, или другое, такое же грозное, - начал читать Хунли, посмеиваясь, - решил завести себе наложницу….
Над озером уже играл алый закат, когда Хунли, дойдя до последнего абзаца, ухмыльнулся: "Монах низко поклонился полководцу: "О, ваша милость! Девушка велела передать, что ее устройство слишком нежно для жизни в шатрах, и поэтому она просит извинения, и остается на юге!"
- А деньги! Деньги, ты, проклятый обманщик! - вскричал маньчжур. "Ты же монах, ты должен быть праведником".
- Я он и есть, - приосанился монах. "Деньги мы с госпожой Вечерним Цветком пожертвовали в храм Конфуция, в честь ваших умерших предков, ваша милость. Вот и расписка, - монах вытащил из кармана захватанную, грязную бумажку.
Военачальник посмотрел на нее и важно сказал: "Ты совершил благое дело, монах, хоть и не доставил мне наложницу. Иди же, и расстанемся друзьями".
Вот что было написано в той расписке: "Дорогой Хунли, спасибо за серебро, оно нам очень пригодилось. Тысяча поцелуев, жаль, что мы с тобой никогда не встретимся. Вечерний Цветок".
Император захлопнул книгу и смешливо пробормотал: "Вот же мерзавец этот покойный Ли Фэньюй. Умею я читать, не хуже него".
В библиотеке иезуитской миссии было тихо. Джованни, подняв голову, встретился глазами с высоким, седобородым мужчиной, в китайском халате, что пристально его рассматривал.
Он отложил перо и встал, но старик улыбнулся: "Сидите, сидите. Меня зовут отец Жан-Жозеф, вы меня еще не видели. Как ваше здоровье?"
- Спина еще болит, - ответил Джованни, - но отец Лоран говорит, что шрамы заживают хорошо. А так, - он обвел рукой заваленный рукописями стол, - у вас потрясающие архивы, отец Жан-Жозеф.
- Сто пятьдесят лет работы, - улыбнулся тот, устраиваясь напротив, разливая чай. "Даже больше, отец Маттео Риччи, благословенной памяти, приплыл в Макао почти два века назад. Вы, я смотрю, больше интересуетесь математикой, астрономией? - он взглянул на рукописи.
- Да, - горячо ответил Джованни, - какое счастье, что вы так много перевели из местных ученых, отец Жан-Жозеф. Он положил руку на кипу бумаги: "Я сейчас как раз изучаю заметки отца Мишеля Бенуа, очень, очень талантливый человек был.
- Да, - Жан-Жозеф Амио отпил чая, - они, вместе с отцом Кастильоне строили Летний дворец для его величества императора. Я поэтому и пришел, собственно говоря.
Джованни непонимающе взглянул на него.
- Я состою при дворе его величества, в качестве переводчика, - объяснил отец Амио. "Ну и, - он развел руками, - в общем, представляю интересы миссии. Император на следующей неделе переезжает в Летний дворец. Он просил проверить, как там работают фонтаны. У нас, после смерти отца Бенуа, нет ни одного инженера, к сожалению".
Джованни порылся в бумагах и вытащил большую, аккуратно сложенную схему. "Я смогу, - сказал он, разглядывая ее. "Тут, в общем, ничего сложного нет, святой отец. Смогу, конечно".
- Вот и отлично, тогда я вас на днях туда отвезу, это недалеко, - отец Амио посмотрел на мужчину: "Да, отец Лоран, конечно, волшебник. За неделю он совсем по-другому стал выглядеть. И волосы отрастают, только виски седые".
- Я молюсь, - вдруг, глухо сказал Джованни, глядя куда-то в сторону. "Каждый день, святой отец. Я знаю, - он пошарил пальцами в воздухе, - у меня были друзья, близкие люди, но я ничего, ничего не помню, даже их имен. Я знаю, что кто-то умер, мой друг, даже несколько, - он помрачнел, - но не помню, кто".
Отец Жан-Жозеф достал из кармана халата шелковый платок и протянул его Джованни. "Вы вспомните, - тихо сказал он. "Вспомните, милый. Просто надо подождать".
- Спасибо, - Джованни вытер глаза: "Отец Жан-Жозеф, вот этот чертеж…, - он достал из какой-то папки запыленную бумагу, - это существовало на самом деле? Или просто - фантазия?"
Отец Амио посмотрел на рисунок и усмехнулся: "Это строил отец Фердинанд Вербист для императора Канси, сто лет назад. Как вы понимаете, никто не знает - ездило оно на самом деле, или нет. А что, - он зорко взглянул на мужчину, - вы могли бы такое повторить?"
- Думаю, что да, - Джованни все разглядывал чертеж. "Умно, очень умно, - подумал он. "Конечно, почти не отличается от устройства, что описывал Герон Александрийский, но кое-что новое тут есть. Трансмиссия, например".
- Если мне выделят какой-нибудь сарай, - Джованни рассмеялся, - я попробую воссоздать работу отца Вербиста.
- Очень хорошо, что к нему не вернулась память, - незаметно улыбнулся отец Амио, исподволь оглядывая красивое, тонкое, сосредоточенное лицо мужчины. "И надеюсь, никогда не вернется. Инженера нам как раз и не хватало".
- А вы знаете китайский? - спросил Джованни.
- Разумеется, - удивился отец Амио, - хорош бы я был переводчик. И маньчжурский тоже знаю, как раз сейчас работаю над его словарем. У меня был друг, - он погрустнел, - писатель, Ли Фэньюй, он умер, два года назад. Он меня учил китайскому языку, а я его - французскому.
Иезуит вдруг усмехнулся: "Вы как, кроме трудов по математике - читаете что-нибудь?".
- Библию, - удивился Джованни.
- Библию, - пробормотал отец Амио. Поднявшись, он отпер дубовый шкаф. "Держите, - священник протянул Джованни рукопись, - это мой перевод. Вам полезно будет посмеяться".
- Un joyeux voyage de moine et de concubine, - прочел Джованни. Он услышал веселый голос иезуита: "Это не хуже синьора Бокаччо, помните такого?"
- Нет, - Джованни помотал головой: "Я все вспомню, когда-нибудь, обязательно вспомню".
Иезуиты пили чай. Отец Альфонсо прислушался: "Хохочет. Впрочем, читая Ли Фэньюя - и мертвый рассмеется. Только ведь там есть, как бы это сказать, отец Амио, сомнительные отрывки…"
- Вы прямо как император Цяньлун, отец Альфонсо, - иезуит сомкнул тонкие, сухие пальцы. "Ничего, пусть почитает, он же мужчина, все-таки".
Отец Франческо вдохнул аромат жасмина, что поднимался от его чашки: "Ничего страшного, отец Альфонсо. Все равно у него - никого кроме нас, нет в жизни".
- А если появится? - буркнул глава миссии. "Откуда нам взять еще одного инженера, сами знаете, из Европы сюда никто не едет. Молодежь предпочитает, - он скривился, - Польшу или Россию".
- Не появится, - уверенно отрезал отец Амио. Расправив полы халата, приняв фарфоровую, невесомую чашку, он опустил бледные, старческие веки.
Мэйгуй остановилась, повинуясь движению руки евнуха. В передней императорских покоев было полутемно, в фарфоровых, высоких канделябрах, горели красные свечи.
- Халат, - велел евнух.
Развязав вышитый пояс, сняв туфли, девушка осталась обнаженной. "Нагнись, - услышала она холодный голос. "Все проверяют, - поняла Мэйгуй. "И будут проверять, внутри тела ничего не пронести".
- Проходи, - перед ней распахнулась высокая дверь. Девушка, встряхнув распущенными волосами, - шмыгнула внутрь.
Он сидел спиной к ней, глядя на золотистую, закатную гладь озера. Резные окна были распахнуты. Мэйгуй, поклонившись, застыла, глядя на широкую, сильную спину императора.
- Мне жаль, что твой отец умер, - Хунли так и смотрел на озеро. "Он был прекрасный историк, мне нравилось читать его сочинения".
- Благодарю вас, ваше величество, - спокойно ответила девушка. "Ты к этому готовилась два года, - резко напомнила себе Мэйгуй, - и все знаешь. Что бы он от тебя ни захотел - ты сделаешь все, что надо. Ради того, чтобы освободить Китай от их тирании".
Император поднялся и приказал: "Распрямись".
Он осмотрел нежное, отливающее жемчугом тело. Подняв прядь волос, Хунли рассмеялся: "Северная Роза. Я видел твое родословное древо. Твой предок по материнской линии пришел из-за Хинкгая и встал под знамена маньчжуров. Как его звали?"
- Ван-цзы, - тихо ответила девушка. "Его все называли "князем", ваше величество".
Хунли взял в большую ладонь белую, высокую грудь. Полюбовавшись алым соском, он приказал: "А теперь раздвинь ноги и ответь мне еще раз - как звали твоего предка? Правильно ответь, Мэйгуй".
Девушка ощутила его сильные, длинные пальцы. Закусив губу, она прошептала: "Бойгоджи".
- Молодец, - император рассмеялся, и поднес руку к ее лицу. Мэйгуй припала к ней губами. Мужчина, устроившись на подушках, потянул ее к себе: "Я вижу, ты не забыла, кто была твоя мать. Кто она была?". Хунли наклонился. Укусив девушку за шею, придерживая ее зубами, он шепнул: "Ноги шире!"
Мэйгуй почувствовала боль, и, задыхаясь, услышала: "Кто была твоя мать?"
- Мини эме оси маньчжу ниалма! - крикнула она, опустив голову в подушки.
- Маньчжурка, - протянул император, придерживая ее за бедра, любуясь кровью, что текла вниз, по белому бедру.
- И наш сын, Мэйгуй, - будет маньчжуром. Да? - он взял ее за черные, мягкие волосы и, не останавливаясь, поставил на колени, обнимая, чувствуя под пальцами острые соски.
Хунли взял ее за подбородок, и, глубоко целуя, улыбнулся. Она шептала: "Да, мой господин".
- Маньчжуром, - повторил мужчина, тяжело дыша, чувствуя, как раскрывается ее тело. "Нет, эту я от себя долго не отпущу, она нашей крови, она принесет хороших сыновей. Смелых сыновей, как тигры, - он вцепился пальцами в стройные плечи. Мэйгуй, сладко застонав, уронила голову в шелковые простыни.
- Еще, - велел он, едва оторвавшись от девушки, наклонив ее вниз, глядя на окрашенные перламутром и кровью бедра. "Мое семя, - усмехнулся Хунли. "Ну, так она его получит, прямо сейчас".
- Мне надо…, - он закрыл ей рот поцелуем, и уложил на спину: "Не надо. Потому что сейчас будет еще".
- Мне шестьдесят пять, - вдруг, смешливо, устраивая ее ноги у себя на плечах, подумал император. "Как раз - старшему сыну от нее будет двадцать пять, и можно отречься от престола в его пользу".