Он прижал ее к полу и запустил руки в волосы: "Завтра ты останешься тут на весь день. Узнаешь, как в старые времена мы насиловали китайских женщин".
- Вот так? - девушка приподнялась и припала к его губам. Хунли, потянув ее за руку, поставив у стены, наклонил растрепанную голову. "Вот так, - сказал он, глядя на нежные пальцы, что царапали деревянную резьбу, накрывая ее руку своей жесткой ладонью. Он еще раз повторил, двигаясь в ее жарком, покорном теле: "Вот так".
- Пошли, - он погладил ее по потной, стройной спине, и, проведя рукой между ног, вдохнув запах крови и семени, рассмеялся: "Покажу тебе кое-что".
Хунли накинул на нее невесомую простыню и толкнул незаметную дверь. Мэйгуй ахнула - посреди закрытого двора, на лужайке, стоял шатер. Рядом, мраморные ступеньки вели в бассейн - с бурлящей, теплой водой.
- Подними голову, - велел император, устраиваясь в бассейне, усаживая Мэйгуй перед собой. "Небо, - зачарованно сказала девушка, глядя на раздвинутые деревянные панели крыши. Над Запретным городом переливался Млечный Путь.
- Будем спать, как в степи, - Хунли обнял ее: "Надо же, горячее, чем вода". "Под звездами, - добавил он, вдыхая запах цветов, целуя ее - нежно, ласково, - куда-то за белое, маленькое ухо.
В Садах Совершенной Ясности было тихо. Отец Амио, осторожно пройдя по мраморным ступеням, увидел Джованни.
Тот, стоя к нему спиной, объяснял что-то китайским рабочим. Иезуит посмотрел на темные, отрастающие волосы мужчины, на его простой, черный халат и вдруг улыбнулся: "Как это он сказал? Мы все говорим на одном языке, языке техники. Тут очень хорошие рабочие, добросовестные".
Джованни похлопал китайца по плечу и помахал кому-то рукой.
Медные заслонки открылись, искристые, переливающиеся на солнце струи воды ударили вверх, в синее, высокое небо, каменные, с бронзовыми головами фигуры животных завертелись. Джованни, подошел к отцу Амио: "Все в порядке. Это ведь местные знаки зодиака?"
Иезуит кивнул. Джованни добавил: "Отличные водные часы, отец Бенуа постарался на славу. Все работает. Второй фонтан, с хризантемами, мы тоже проверили. Император тут останавливается? - он указал на изящное, в европейском стиле, двухэтажное здание с деревянными колоннами, что стояло за фонтаном.
- Иногда тут, - отец Амио взглянул на искусно подстриженные кроны деревьев, а иногда - в тех павильонах, что в китайском стиле, вы их видели. А в этом дворце, - он присел на теплые, нагретые солнцем ступени лестницы, - там целая коллекция картин, что писали наши художники, отец Кастильоне и отец Аттре, он тоже умер. Император ценит искусство.
- Очень красивые сады, - Джованни опустился рядом с иезуитом. "Рабочие мне дали заглянуть в один из китайских павильонов, там тоже - все увешано картинами".
Отец Амио погладил бороду: "А как ваша машина?".
Джованни усмехнулся: "Продвигается. Мне надо провести испытания, а потом - он взглянул на иезуита, - можно будет ее показать императору. Если он интересуется такими вещами".
Красивая, золотистая птичка слетела на ступени. Джованни, порывшись в кармане халата, кинул ей семян.
- Они тут совсем ручные, и рыбки в прудах - тоже, - улыбнулся мужчина.
- Все-таки он никогда не оправится, - вздохнул иезуит. "Блестящий инженер, ученый, а словно ребенок. Ну, может, так и лучше".
- Конечно, заинтересуется, - вслух сказал священник, - его величество во все вникает сам, ему очень понравится такой механизм.
Птичка вспорхнула в крону софоры. Джованни, помолчав, проговорил: "Та книга, которую вы мне дали, отец Амио, она очень, очень смешная. Спасибо вам. Скажите, этот Ли Фэньюй - он ведь был христианином?"
Иезуит рассмеялся: "Я смотрю, вы внимательно читали. Да, та сцена, где монах с наложницей приходят в Пекин, и встречают там ученого с длинной, седой бородой - его Ли писал с меня. Я, конечно, был очень польщен, хотя в жизни, - иезуит поднял бровь, - я себя так, понятное дело не веду. Обеты, знаете ли, - священник тонко, почти незаметно улыбнулся.
- Обеты, да, - пробормотал Джованни: "Какая красивая была эта женщина из книги, Вечерний Цветок. Она мне даже снилась, - мужчина внезапно покраснел и отвернулся.
- А мой друг Ли, - отец Амио поднялся, - он был из старой христианской семьи. Они крестились еще при отце Маттео Риччи. И жена его покойная, она давно умерла, хоть и была маньчжуркой - тоже верила в Спасителя. Но дома, за закрытыми дверьми. Вы, же сами видели - в церкви, на мессе у нас только священники и послушники.
Джованни послушал пение птиц: "Но почему? Император, по вашим рассказам, разумный человек - почему он запрещает христианство?"
- Потому, - ответил отец Амио, идя к выходу из сада, - почему эта страна и называет себя "поднебесной империей". Нет другого неба, кроме этого, - он показал рукой вверх, - нет другого мира, Джованни, нет других богов.
- Это не сила, отец Амио, - коротко сказал мужчина, - это страх. Тот же страх, что…, - он не закончил и поморщился. "Беловодье, - вспомнил Джованни странное, певучее слово. "Нет, нет, - подумал мужчина, - я не знаю, что это такое. Я забыл".
- Вы только, пожалуйста, не вздумайте проповедовать, - сердито велел отец Амио, когда они уже подходили к лошадям. "Даже мы этого не делаем. Вы же не хотите, чтобы ваша голова полетела с плахи, а вслед за ней - и наши головы?"
- Ну как я могу? - Джованни вскочил в седло и широко, чарующе, - как ребенок, - улыбнулся. "Я же не священник, отец Амио, я едва помню, как меня зовут, как я могу проповедовать?"
- Ну, - иезуит тронул лошадь, и они поехали по обсаженной кустами шиповника, широкой дороге, на юго-восток, к городу, - молитвы-то вы помните, Джованни.
- Помню, - тихо ответил мужчина. "Обещаете ли вы жить в христианской вере, по милости Господней, - увидел он, на мгновение освещенные солнцем слова. "Обещаю, - пронеслось у него в голове, а потом все затянул белесый, непроницаемый туман. Джованни, приостановив лошадь, подумал: "Кто-то плачет. Не вижу, ничего не вижу".
- Что случилось? - озабоченно наклонился к нему отец Амио.
- Нет, нет, все в порядке, - улыбнулся Джованни и, на мгновение, закрыл глаза.
Император Хунли взглянул на медленно двигающиеся зодиакальные фигуры. Устроившись под шелковым балдахином, он сказал доверенному чиновнику: "Пусть начинают, Хушэнь".
Художники шли чередой перед императором, держа в руках развернутые свитки. "Жаль, что отец Кастильоне умер", - вздохнул про себя Хунли. "Вот он бы, - отлично написал Мэйгуй, он умел совместить китайскую живопись и то, что они умеют делать там, на западе".
Император щелкнул пальцами: "Вот этот". Он поманил к себе Хушэня и, не глядя на упавшего ниц художника, шепнул: "Передай ему словесное описание. Я хочу, чтобы ее изобразили здесь, в этих садах, на берегу озера, с эрху в руках. Картина должна петь".
Хунли прислушался и улыбнулся - откуда-то издалека доносилась нежная, едва слышная мелодия. Он махнул рукой, и, когда дорожка очистилась, спросил: "Работа над "Цинским историческим сводом" продолжается, я надеюсь?"
- Тридцать ученых сейчас заняты именно этим, - ответил Хушэнь.
- Когда я вернусь с юга, я все прочту, - император поднялся: "И внесу свои коррективы, разумеется. Подготовь указ о награждении тех военных, что поймали остатки этого братства "Белого Лотоса". Что у нас еще? - он нетерпеливо взглянул на чиновника: "Завтра утром надо уже ехать на юг. Казни все-таки должны проходить в присутствии императора, так правильней. Надо вселять уважение в подданных. Уважение и страх".
- Тот священник, что проверял здешние фонтаны, - почтительно сказал Хэшень, - просит вашего разрешения представить один интересный механизм, который он построил.
Хунли вздохнул: "Конечно, я бы с большим удовольствием сейчас поставил Мэйгуй на четвереньки. Ладно, у нас еще вся ночь впереди. Она непременно забеременеет, здоровая, юная девушка, я ее от себя две недели не отпускал, - он улыбнулся и кивнул: "Зови".
- Обязательно поклонитесь, - наставлял отец Амио Джованни, когда они спускались по мраморной лестнице к озеру. "Падать ниц - это только для китайцев, но кланяться надо, и глубоко. И не обращайтесь к нему, пока он первый с вами не заговорит".
- Музыка, - Джованни остановился. "Слышите, святой отец? Очень красивая, как будто птица поет".
- Пойдемте, - сердито сказал иезуит, подталкивая Джованни. "Не след заставлять его величество ждать".
Хунли посмотрел на высокого, темноволосого, худощавого человека в черном халате и про себя улыбнулся: "Все ученые выглядят одинаково, что наши, что эти, с запада. Глаза у них, - император задумался, - наивные глаза, детские".
Двое слуг осторожно опустили на дорожку небольшой деревянный сундук.
- Ваше величество, - отец Амио так и стоял со склоненной головой, - один из наших священников делал этот механизм для вашего уважаемого предка, императора Канси, и вот, - он повел рукой в сторону Джованни, - наш инженер смиренно просит мгновения вашего внимания, чтобы представить вам такую же модель.
Джованни рассеянно слушал музыкальный, незнакомый язык, выхватывая те несколько слов, что он знал. Император был чуть выше его, сильный, широкоплечий мужчина, с седоватой, ухоженной бородой и темными, пристальными глазами. "Он, конечно, выглядит моложе шестидесяти пяти, а я, - Джованни вдруг вспомнил свое отражение в зеркале, - я постарел. Я бы себе двадцати пяти не дал. Господи, я ведь даже не помню, когда я родился. И где - тоже не помню".
- И оно будет ездить? - скептически спросил Хунли, рассматривая тележку на четырех колесах, с установленной посередине жаровней. Над ней помещался бронзовый шар с отверстием.
Джованни разжег угли: "Переведите его величеству, отец Амио. Оно будет прекрасно ездить. Огонь нагревает воду в шаре, она превращается в пар, вырывается из отверстия, попадает на трансмиссию и вращает колеса. Все просто".
- Если бы можно было построить большой механизм, - подумал Джованни, глядя на то, как тележка начинает медленно катиться по дорожке, - такой, который мог бы перевозить людей…
- Надо поставить на него пушку, - Хунли погладил бороду и улыбнулся. "А еще лучше - сделать сотню таких тележек, с пушками. Никакая пехота и конница против этого не устоят".
Из бронзового шара повалил пар, колеса закрутились быстрее. Джованни услышал, как император смеется.
- Отлично, отлично, - Хунли похлопал отца Амио по плечу. "Пусть работает дальше, и пусть учит китайский - я хочу, чтобы он встретился с нашими инженерами".
- Конечно, конечно, - закивал иезуит. С дорожки донесся звонкий лай собаки и девичий голос: "Нет, нет, Наньсин, нельзя! Нельзя, милый!"
Джованни застыл - маленькая, черно-рыжая, похожая на льва собака, оскалившись, рычала на тележку. Невысокая, стройная девушка в расшитом птицами и цветами розовом халате подхватила песика на руки. Она сказала что-то по-китайски, качнув изящной, убранной драгоценными заколками, головой.
- Какие глаза, - Джованни восхищенно проводил ее взглядом. "Как самая черная, самая жаркая ночь. А сама - белее снега, и этот румянец на щеках…".
- Нижайше прошу прощения, ваше величество, - Мэйгуй встала на колени перед императором, опустив голову на дорожку. "Я бежала, но за Наньсином было не угнаться…, Я готова понести наказание".
Хунли внезапно улыбнулся и похлопал рукой по подушкам. "Благородная госпожа Мэйгуй с удовольствием посмотрит на этот механизм. У вас ведь есть еще угли, отец Амио?"
- Конечно, - возясь с тележкой, ответил Джованни, когда иезуит перевел ему. "Только не смотри на нее, - приказал себе мужчина. "Пожалуйста, не смотри. А что я покраснел - это от огня, он тут совсем рядом". К запаху гари примешивался тонкий, неуловимый аромат розы.
Тележка стала разгоняться. Мэйгуй захлопала в ладоши, удерживая собачку за вышитый жемчугом поводок. Хунли, незаметно погладив ее по спине, наклонившись, шепнул: "Я велю ему сделать еще какие-нибудь игрушки, развлечь тебя, пока я в отъезде. Я бы взял тебя с собой, но не стоит будущей матери наследника смотреть на казни. Да и врачи говорят, что если ты беременна, то лучше никуда не ездить".
- Я надеюсь к вашему возвращению обрадовать вас хорошими новостями, мой господин, - едва слышно сказала Мэйгуй, опустив длинные, черные ресницы. "Благодарю вас за заботу, мне будет очень одиноко без вас".
- Я скоро вернусь, - Хунли щелкнул пальцами и велел Хушэню: "Пусть накрывают стол, я хочу пригласить священников к обеду. Иди, - он велел Мэйгуй, - тебе сейчас принесут что-нибудь, в павильон".
Джованни проводил глазами чуть колыхающийся подол халата, маленькие ноги, что переступали по дорожке: "Мэйгуй. Это же значит "роза". Она и вправду - как цветок".
Мэйгуй стояла на четвереньках, постанывая, вытянув руки, комкая драгоценный шелк на ложе. Император накрыл ее своим телом. Рассмеявшись, прижав ее к подушкам, он спросил: "Чувствуешь?"
- Да! - крикнула девушка, найдя его ладонь, вцепившись в нее, прижав к своим губам. "Да, мой господин, да!"
- Инженер, - спокойно, холодно подумала Мэйгуй, оказавшись на коленях у императора, опускаясь на него. Она посмотрела в темные глаза Хунли и вспомнила ласковый, смущенный взгляд европейца. "Это очень хорошо, что он инженер. Все будет сделано так, как надо".
- О чем ты думаешь? - спросил император, обнимая ее, прижимая к себе поближе.
- О том, как принесу вам сына, - выдохнула Мэйгуй. Она уронила растрепанную, пахнущую розами голову ему на плечо.
Ему снилась женщина. Она лежала рядом, едва слышно, размеренно дыша. Джованни, спрятав лицо в ее распущенных волосах, поцеловал ее шею: "Спи спокойно. Я люблю тебя". Она чуть пошевелилась, и, зевнув, пробормотав что-то - устроилась в его руках. "Сердце бьется, - ласково подумал он. "Как хорошо, Господи". Он и сам задремал, а потом проснулся, слыша чей-то плач. "Как холодно, - подумал Джованни. "Почему она такая холодная? И кто это плачет?"
Он открыл глаза и посмотрел на простое, деревянное распятие на беленой стене. Окно было открыто - во сне он отбросил шелковое одеяло. Сейчас, дрожа, потянувшись за халатом, Джованни взглянул на темные тучи, что нависли над городом.
- Дождь будет, - понял Джованни и зажег свечу. Булавка лежала на столе, поблескивая тусклым золотом. Он прикоснулся к ней пальцем: "Отец Франческо говорил. Вольные каменщики. Где же я ее взял? Не помню, ничего не помню. Хотя нет, - из белесого тумана показалось лицо мужчины и тут же, - Джованни помотал головой, - пропало.
- Еще лица, - подумал он. "Они были нарисованы на бумаге, я видел. А потом исчезли, и я даже имен их не помню. Да что там, - он тяжело вздохнул и потянулся за своими заметками, - я ведь не знаю, кто я такой.
На полях тетради, рядом с искусным рисунком маленького воздушного шара была набросана роза - едва распустившаяся.
- Но как я могу? - Джованни взял перо и повертел его в руках. "Нет, нет, она принадлежит императору…, Что за чушь! - он внезапно разозлился. "Она человек, такой же, как и я. Я видел, она на меня смотрела, - Джованни приложил ладонь к внезапно покрасневшей щеке. "Но мы даже объясниться не сможем, я ведь не знаю китайского языка…, Все равно, - он еще раз взглянул на розу и прошептал: "Мэйгуй…, Я знаю, я знаю - я все вспомню, обязательно".
Джованни закрыл глаза и вгляделся в серый, тяжелый сумрак. "Дождь, - пробормотал он. "Холодно, лужи стоят на дороге. Кто-то умер, я знаю, я чувствую это. Надгробие белого мрамора. Крест. Только ничего не разобрать, туман вокруг". Взяв перо, внезапно улыбнувшись, Джованни стал чертить. "Ей понравится, - решил Джованни, разглядывая рисунок. "Я видел тут воздушных змеев, но это совсем другое".
Мэйгуй приняла из рук служанки халат и спросила, не разжимая губ: "Как братья в столице?" Девушка, - невзрачная, смуглая, с убранными в суровый пучок волосами, так же тихо ответила: "Все готово, сестра. Как только взойдет красное солнце - мы ударим по всему Пекину. Братья на юге ждут нашего сигнала. Возьмите, - она незаметно сунула в руку девушки крохотную записку. "Это от него".
- Будь твердой, - прочитала Мэйгуй еле заметные иероглифы. Присев на обтянутую раззолоченным шелком скамью, чувствуя, как умелые руки служанки расчесывают ей волосы, она пообещала себе: "Буду. Иначе нельзя".
Она вспомнила, как еще в Запретном Дворце, нашла в шариках своей рисовой пудры незаметный, сложенный листок. Между лучей красного солнца было написано: "Сестра едет с вами в Летний Дворец, убирать и прислуживать".
Мэйгуй полюбовалась сложной прической. Поиграв нефритовой заколкой, она велела: "Туфли".
Когда девушка встала на колени, Мэйгуй уронила заколку, и наклонилась: "Мне нужны будут братья- рабочие в Запретном Дворце. И схема отопления".
Служанка только опустила ресницы. Подав ей заколку, девушка потянулась за ароматической эссенцией. "Евнухи, - шепнула она, прикасаясь фарфоровой пробкой к белой шее Мэйгуй, - будут спать. Сегодня ночью, и во все остальные ночи - тоже".
Мэйгуй приняла от нее шелковый поводок: "Ну, Наньсин, сейчас ты увидишь что-то необыкновенное!"
Собачка бежала впереди нее. Девушка, осторожно ступая по мраморной крошке, подняла голову к пронзительно-синему небу. Ночью шел дождь, и на листьях софор до сих пор висели капли воды.
Братство было огромным. На юге они звались "Белый Лотос", в столице и на севере - "Красное Солнце", на западе - "Восемь Триграмм". В братстве были ученые, воины, матери семейств, слуги, евнухи и рабочие. Братство знало все, и видело все - человек, предавший его, не жил и дня. Мэйгуй вздохнула и вспомнила тихий голос отца: "Я не считаю, что его надо убивать, милая. Но тебе четырнадцать. Ты уже не ребенок, и можешь действовать так, как считаешь нужным".
- Это пока ты так говоришь, папа, - девочка гордо вздернула красивую голову. "Пока ты пишешь исторические трактаты, где превозносятся маньчжуры, тиран балует тебя и приглашает во дворец. Посмотрим, что случится, когда он прикажет сжечь твои книги. Другие книги, - со значением добавила Мэйгуй, подняв тонкую бровь.
- Хунли просвещенный человек, хоть и маньчжур, милая, - отец полюбовался танцующими журавлями на бумажном свитке. "Он никогда не будет бросать в костер мои повести. Или стихи. Зачем ему это? - отец пожал плечами. "А в тебе, - он оглядел невысокую, изящную фигурку дочери, - в тебе кровь твоей матери. Не забывай, она была с севера".
- Какая она была? - девушка прислонилась к раскрытому в маленький, ухоженный сад окну. "Я ведь ее совсем не помню, папа".
- Она была бесстрашная, - Ли Фэньюй погладил почти лысую голову. "Красивая. Лучшая женщина, что когда-то ступала по земле. И она была безрассудной, - добавил он, про себя, тяжело вздохнув. "Маньчжурка, - он пристально посмотрел на дочь.
- Я китаянка, и ей умру, - холодно заметила девушка.
- Очень надеюсь, что это случится не скоро, - кисло ответил отец и велел: "Все, милая. Мы с тобой славно поболтали, но работа ждет, - он усмехнулся и похлопал рукой по кипе бумаг. "Цинский исторический свод" еще далек от завершения".
- Госпожа Мэйгуй, - она очнулась и услышала неуверенный, робкий голос. "Простите, я не говорю…"
Девушка махнула рукой. Усевшись под балдахином, приняв из рук евнуха чашку чая, она капризно велела: "Пусть показывает".