9
Я-то знал, что свайку они мне не забыли. Бондарь по крайней мере. Он только повода ждал высказаться.
- Кому помогать? - я спросил. Хоть у меня еще руки не отошли за что-нибудь взяться.
- А не надо, Сеня, - сказал он мне ласково. Весь раскраснелся от работы. Но больше от злости. - Ты сегодня и так намахался. Свайка - она тяжелая.
- Это смотря в кого кидать.
Он ухмыльнулся в усы, запечатал тремя ударами бочку, откатил.
- В меня бы - ты б уже на дне лежал.
- Не лежал бы. В тебя-то я бы не промахнулся.
Ну вот, обменялись любезностями, больше из бичей никто ничего не добавил. Исчерпали, значит, тему.
Устали они не меньше моего. А вот вымарались побольше. Я-то хоть чистый там бегаю, в трюме, они же - в чешуе по макушку, в слизи, в крови, на сапогах налипло с полпуда.
- Везет тебе, Сеня! - Васька Буров позавидовал. - Благодари судьбу. А холода настанут - тебе еще всех теплей будет.
Я не стал спорить. Хорошо бы, все хоть день в чужой шкуре побыли, никто б никому не завидовал.
Я поглядел - палуба вся в работе. Вертится карусель. Сети уже уложены и придавлены жердиной, последнюю рыбу сгребают, подают сачками на рыбодел, там ее боцман с рыбмастером, в резиновых перчатках с нарукавниками, мешают с солью, ссыпают себе под живот, в бочки.
Салаги взялись палубу водой скатить. Один скатывал, другой ему потравливал шланг. Ну, это и один может. Тут же Алика за плечо завернули. Васька Буров завернул - он, как ястреб, сразу видит, кому меньше работы досталось.
Дрифтер с помощником возятся у сетевыборки, что-то она сегодня заедала. А заедает она, потому что на берегу придумана, там не качает, сетку из-под храпцов не рвет.
Они ее разобрали, посмотрели, да и снова начали собирать. Вроде бы все в порядке. Ну, а завтра снова она заест - разберут да посмотрят.
А все остальные - конечно, с бочками. Великое дело - бочки! Их надо выбрать из трюма, вышибить донья, обручи осадить и залить водой, чтоб разбухли к утру. И еще так расставить их, чтобы не мешали ходить и не кренили судно, и чтоб не падали, не катались по всей палубе. Только они все равно и мешают, и кренят, и катаются, потому что палуба маленькая, а бочек до черта, и неизвестно, сколько их назавтра понадобится. Выставляют штук семьдесят, больше все равно не поместится. Если заловится - значит, будем маневрировать: штук десять пустых достанем, на их место штук десять с рыбой, и так до посинения. А в это время, пока мы с ними возимся, судно идет, и бочки вырывает из рук, но кеп и минуты не ждет, он завтрашнюю рыбу ищет.
Так что салаге Алику плохо пришлось, - отрядил его Васька подкатывать ему полные, с рыбой. Сам-то он на лебедке пристроился, там силы никакой, только храпцы надевай на кромки да помахивай варежкой. Самое муторное подкатывать. Надо ее, родную, окантовать в обнимку, вывести из узкости, после уж повалить и катить к трюму. Кое-как салага ее скантовал и повалил, а дальше она у него сама поехала. Но прежде она его сбила с ног. Едва-едва я успел ее перехватить.
- Ты, - спрашиваю, - из цирка? Или так, жить расхотелось?
Он сидел и глаза таращил. Даже испугаться не успел. Не понял, чем бы это кончилось, если б она к нему вернулась с креном. Вскочил и снова за бочку.
- Подожди, - говорю, - посмотри хоть, как это делается.
- Чего ты с ним нянькаешься? - Шурка Чмырев мне заорал. - Синяков понабьет - научится. Мне кто показывал?
- Потому ты дураком и остался. Гляди, - говорю Алику, - я ее одними пальчиками покачу. Видишь - сама идет. Все понял?
Покивал он, потом сам попробовал - опять она у него вырвалась.
- Алик! - ему Димка крикнул. - Не позорь баскетболистов!
- А черта ли толку, - говорю, - что он баскетболист? Тут думать надо. Вот, смотри. Ты на пароходе работаешь, тут все труднее в сто раз. Но можно же эту качку использовать. Ты же не смотришь, катишь ее против крена, это себе дороже. А я подожду, и вот она сама пошла, только поддерживай с боков. А теперь крен на меня, сейчас назад покатится, а я ее - поперек. И никуда она, сволочь, не денется. Вот и весь университет.
Понял как будто. Сам попробовал и получилось. Расцвел от радости.
- Спасибо, - говорит.
- Не за что. Спасибо мне твоего не надо. Мне б как-нибудь тебя живого домой отпустить.
Вместе мы быстренько их скатали, и он до того разошелся - еще чего-то хотел делать на палубе.
- Неужели все? - спрашивает.
Я удивился - одно дело ему показали, а в другом он опять лопух. Видит, что трюм не закрыт лючинами, брезент валяется рядом.
- Так и поплывем, - спрашиваю, - с разинутым трюмом?
Даже уши у него запылали.
Мы положили все лючины, накрыли брезентом. Тут он сам стал заклинивать.
- Ты, - спрашиваю, - ручник держал когда-нибудь?
- Что это такое - ручник?
- То, что в руке у тебя.
- А! Молоток?
- Дай сюда. И ступай в кубрик.
Жора-штурман крикнул мне из рубки:
- Гони ты его по шеям, сам сделай. Алик на меня поглядел, и мне нехорошо сделалось. У него чуть не слезы были в глазах. И правда, зачем я его мучил?
- Иди умывайся, без тебя управлюсь.
Он встал, руки в карманах, но не уходил. Смотрел, как я заклиниваю. А рядом другой лежал ручник и клинья - он их не догадался взять.
- Ну, что стоишь над душой как столб!
- Послушай, - он мне говорит, - я думал - ты хоть чем-то отличаешься от всех остальных. Так мне казалось. А ты - такой же, зверь. Это жалко, шеф. Побереги хоть нервы. Что за удовольствие - орать на человека?
Я встал тоже:
- Удовольствия мало. Но это хорошо, что я кричу. Вот когда ты мне совсем будешь до лампочки, я тебе слова не скажу. Это лучше будет?
- Ты знаешь - пожалуй, лучше.
Он закусил губу и пошел. Честное слово, мне жалко его было до смерти. И ненавидел я его - со вчерашнего вечера. Ну, хорошо, пусть я - зверь. Но зачем человек не своим делом занимается?
А все уже в кубрик ушли. Один я остался - из-за салаги. А на палубе не дай Бог задержаться.
- Эй, как тебя? Шалай? - Жора-штурман мне кричит. - Кто шланг оставил?
- Кто же оставил? Кто бочки заливал.
- У, салага, мешком трехнутый! Убери-ка его.
Пошел убирать. За это время он мне еще работу нашел.
- Глянь-ка, вон бочка слева стоит, шестая.
- Ну?
- Привяжи-ка ее, от греха подальше, покатится.
Это уж Васька Буров мне удружил, сачок.
- И рыбодел не привязали.
Уже все на обед пронеслись галопом, а я все возился. Вот те и Алик! "Неужели все?" Я взмолился наконец:
- Жора, всей работы на палубе не переделаешь. А мне на руль идти.
Он махнул рукой.
- Иди обедай. Боцмана позови ко мне.
Покамест я рокан скидывал, умывался, уже в салоне битком набилось. Это у нас быстро делается - не хочется же по переборке жаться, за столом только восьмеро помещаются. Да еще обязательно кто-нибудь из штурманов или механиков рассиживает - не выберут другого времени пообедать.
В данный момент третий штурман рассиживал. Доедал не спеша компот, а косточки сплевывал на ложечку, - в мореходке, поди, научился. Им там, поди, специально лекции читают - как себя в обществе вести.
Так он, значит, посиживал, а мы по переборочке жались. И он же нам еще и говорит:
- Вам, - говорит, - обед сегодня не полагается, мало рыбы взяли. Одиннадцать бочек - это разве улов?
- А кто ее искал? - спросил Шурка. - Ты ж на вахте был.
- Эхолот ищет, не я.
Все, конечно, шуточки. Только шутить не надо, когда всем обидно из-за тонны уродоваться.
- Это вот точно, - дрифтер ему сказал. - К эхолоту еще мозги требуются.
Тот застыл с ложечкой, медленно стал бледнеть.
- Не понял. Прошу повторить.
Дрифтер взял да и повторил, ему что. Да еще прибавил в том смысле, что кое-кто у нас на пароходе чужой хлеб ест.
- Твой, что ли?
- И мой, в том числе.
- Прошу - персонально. При свидетелях. Кого имеешь в виду?
Дрифтер смолчал через силу. Его уже и за локти дергали, и на ноги наступали. Бондарь зато высказался.
- Ты б, Сергеич, не шумел бы, видишь - с выборки люди пришли, устали, как собаки. Могут чего и лишнего сказать - про кого, и сами не знают. А ты на себя примешь.
Тоже миротворец. В нем такая змея сидит, на всех яду хватит. И как чуть скандалом запахло, он тут, с добродушной такой ухмылочкой. Третий пошел к двери, сказал:
- Я лишнего от себя не прибавлю. А то, что тут было сказано, считаю нужным довести до сведения капитана.
- Валяй, доводи, - дрифтер опять не стерпел. - Это ты умеешь.
И только за третьим дверь захлопнулась, Васька Буров поддакнул.
- Да чо с него взять-то, с Шакал Сергеича? С чужим же дипломом плавает.
И пошло на эту тему.
- Как так - с чужим?
- А украл он его, наверно.
- Да не украл, на толчке купил, со всеми печатями.
- Только "фио" проставил.
Димка все эти речи слушал, посмеивался, переглядывался с Аликом, потом сказал:
- Очаровательная вы компания, бичи! Смотрю на вас - не налюбуюсь. Непонятно мне - что вас объединяет? Ни дружбы, ни привязанности, простой привычки даже нет друг к другу - сплошная грызня. И на это вся энергия у вас уходит. А доведись-ка вам сообща против кого-нибудь - хватит ли ее?
Я увидел - все на него смотрят злыми глазами. И молчат.
- Будет вам, - кандей Вася вмешался. - Передеретесь еще в салоне.
Он притащил целый таз с жареной треской и вывалил на стол, на газетку. Нам в этот день четыре трещины попались, и он их всю выборку за бортом держал, на прядине, только сейчас живыми кинул на сковороду. Потому что, как говорил наш старпом из Волоколамска, "ее, заразу, нужно есть, когда она в состоянии клинической смерти". И тут, конечно, все споры кончились. А дальше я не знаю, мне на руль было идти.
10
Сменял я помощника дрифтера, Гешу. А у Геши часы золотые на руке, он их и во время выборки не снимает, и всегда ему кажется - он лишнее на вахте стоит.
- Может, ты б еще через час пришел? - спрашивает. - А то слишком рано.
- Знаю, что рано, - говорю, - да там кандей трески нажарил, мне жалко стало, что тебе не достанется.
- Семьдесят градусов, руль сдан.
- Порядок. Руль принят.
А встал я минута в минуту, еще Жору-штурмана не сменяли. Как раз вместе со мною третий заступал, а он-то не опаздывает, Жору боится. Жору и капитан боится. Ну, не боится, а прислушивается, потому что на самом деле ему бы старпомом плавать, а не плосконосому.
Пришел третий - нахмуренный, красный лицом, только шрам белел.
- Точны, как бог, Константин Сергеевич, - Жора его всегда на "вы" зовет, хотя тот и младше его годами и чином. - Курс семьдесят, селедка ушла на бал. Увидите акулу - передайте привет. Адье!
Третий походил по рубке, зашел в штурманскую - там что-то эхолот пискнул, - спросил оттуда:
- Сколько держишь?
- Да семьдесят.
- Держи семьдесят пять.
- Пожалуйста.
- Не "пожалуйста", а "есть держать". Учишь вас, а все деревня. Никакой морской четкости от вас не дождешься.
Вышел опять в ходовую, опустил окно. Внизу как раз прошел дрифтер руки за поясом, штаны сзади блестят, голенища желтым вывернуты наружу, за голенищем - нож. Рыбацкий шик.
Третий сплюнул на палубу, повернулся ко мне.
- Как ты относишься, что он на тебя замахивался?
- Кто замахивался?
- Ну, чего виляешь? Свайкой он на тебя замахнулся или нет?
- Я тоже на него замахнулся. Даже вроде бы кинул.
- Ты тоже не на высоте. Но он первый начал. Это все видели.
- Ладно. Забыто уже.
- Ха! Думаешь, он тебе забыл?
- Почем я знаю? Я ему забыл.
- Ну и дурак. Такие вещи нельзя оставлять без последствий.
- У него работа нервная.
- А у тебя спокойная? Он за свою работу и получает больше тебя.
Мне неохота было лезть в ихнюю склоку. Она у них теперь не кончится. Как у меня с бондарем. Тоже друг друга не взлюбили - значит, нужно на разные пароходы расходиться, а не выяснять.
- Слушай, Сергеич, я жаловаться к кепу не пойду. Предпочитаю своим способом.
- Это, знаешь ли, порочный способ. Так ты только руки ему развязываешь. Устанавливаешь, понял, ненормальный стиль отношений на флоте. Слыхал, как он в салоне распоясался?
Я промолчал. Он так всю вахту проспорит.
- Сколько держишь?
- Восемьдесят.
- А я тебе сколько сказал?
- Семьдесят пять.
- Как же так? Точней на курсе!
Следил, как одерживаю, выравниваю курс. Не все ему равно? - идем на поиск, море прочесываем. Потом ему надоело следить. Охота была высказаться.
- У тебя какое образование?
- Семь классов.
- Видал! А у будки - всего четыре. А он на тебя орет, замахивается. - Я промолчал.
- Какого же хрена ты в матросах кантуешься? Тебе в мореходку надо идти.
Я кивнул. В мореходку - так в мореходку.
- Я серьезно говорю. Охота тебе в кубрике с семью рылами сидеть? Выслушивать от каждого остолопа безграмотного. Что дрифтер, что боцман один хрен. А у тебя же голова светлая!
Я засмеялся. С чего это он взял - насчет моей головы?
- Чего смеешься? Плакать надо. Так и подохнешь в кубрике. Я те точно предсказываю.
- "Дед" мне то же самое предсказывает. Только - под забором. И в механики зовет.
- Ты "деда" не слушай. "Дед" у тебя, знаешь… Хотя, в общем-то, он прав. Но лучше - в штурмана идти. У тебя дело будет в руках, понял. Знания какие-то. А когда дело в руках - и делать ничего не надо, понял?
- Нет.
- Чего тут понимать! Вахту отстоял - и гуляй шестнадцать часов в сутки, плюй на всех с клотика. Купишь себе макен, мичманку наденешь, человеком себя почувствуешь. Есть же у тебя к полноценной жизни стремление, курточку вон какую отхватил. А представь - ты штурман. В макене ходишь, с белым шарфиком, берешь такси, едешь в ресторан, развлекаешься, как человек. Тебе уважение. И не рассусоливай в жизни, не мямли. Надо быть резким человеком, понял?
- Ага.
- Сколько держишь?
- Семьдесят два.
- Точней на курсе! А все эти рыла - ты их презирай, понял. Они большего не стоют. Их надо на место ставить. Холодно, резко, понял?
- Понял. Надо быть резким человеком.
- Во! Столько и держи.
Опять запищал эхолот. Третий сбегал туда и вернулся, сплюнул вниз, на палубу. Плевался он длинно, это у него хорошо получалось.
- Ты женатый?
- Нет пока.
- Что ты? Цены тебе нет. Свободный, незатраленный. А я одной стерве двадцать пять процентов от сердца отрываю, от другой отбиваюсь, и с третьей раздрай, а там пацан, понял. Такой пацан - закачаешься! "Папка у меня стулман", понял. Характером - весь в меня, даже не платить жалко. Будет резким человеком. Если она его не испортит. Вот я чего боюсь.
Хлопнула дверь - кеп вошел, в шапке, в телогрейке, в тонких сапожках, как у кавказских плясунов. На палубе в таких не походишь, - но капитаны, бывает, неделями на палубу не выходят. В шапке у него решительный был вид, моряцкий, не скажешь, что лысина, как поднос. Первым делом он на эхолот поглядел, потом на компас. Нахмурился.
- Сколько он у тебя держит? Лодочными зигзагами он у тебя ходит.
- А ну точней! - сказал третий. - Ты что, бухой?
Спорить тут бесполезно. Они лучше моего знают, что картушка на месте не стоит ни секунды. Держишь в общем и целом. Но поворчать полагается.
- Не ходи зигзагами, - кеп мне говорит.
- Я не хожу.
- Ты-то не ходишь, пароход ходит.
- Есть не ходить.
Слава Богу, эхолот заверещал опять. Оба туда кинулись.
- Можно бы и метнуть, - третий сказал.
- А глубина? Сейчас-то погода слабая, она, видишь, по дну идет. А к ночи - хрен знает, на сколько она поднимется. Снова вернулись в ходовую.
- Норвежец вон уже на порядке стоит, - третий заметил. - Спросить бы у него, на сколько забрасывали?
- Я те спрошу! Ты еще чего придумай.
- А что - не ответят?
- Не полагается, и все.
Норвежец был весь оранжевый, золотистый, с белоснежной рубкой. Под цвет бортов - шлюпки выкрашены и капы. На палубе, у лееров, стояли двое в черных блестящих роканах, смотрели, как мы проходим. Почему бы и не спросить у них? Я сам спрашивал, они всегда ответят. Надо только выйти на мостик, показать пальцем вниз, нарисовать вопросительный знак. И любой норвежец сразу на пальцах покажет, на сколько у них сети заглублены. Жалко им, что ли?
- Давай-ка сами проверим, - сказал кеп.
- Да неудобно, Николаич.
- Неудобно штаны надевать через голову.
Третий, по телеграфу, сбавил ход до малого и ушел к эхолоту. Справа по ходу качались на зыбях норвежские кухтыли, красная цепочка длиной с полмили. У них порядки покороче наших, да ведь и суда поменьше.
- Правее держи, - сказал кеп. - Пройдешь между кухтылями?
- Постараюсь.
- Не "постараюсь", а надо не задеть.
Всегда так делают на промыслах, если надо пройти через чужой порядок. Но я так думаю, норвежцы-то поняли, что мы их проверяем. Для чего же мы курс меняли? Те двое, что стояли на палубе, так весело переглянулись. Даже кеп смутился.
Эхолот пискнул и смолк. Это мы прошли над их сетями.
- Восемьдесят, - сказал третий.
- Ну вот видишь, - сказал кеп. - И спрашивать не надо. Норвежцы глядели на нас и скалились.
- Давай-ка полный, - сказал кеп.
Третий перевел ручку телеграфа. Но справа кто-то уже нас обгонял, быстренько, как стоячих. По синему борту бежали белые буквы. Третий их читал, шевелил губами:
- "Герл Пегги. Скотланд".
- Шотландец, - сказал кеп. - А ты - "Скотланд". То-то и видно, что диплом у тебя не свой. Лицо у третьего пошло пятнами.
- А ходко идет, - кеп позавидовал. - И всего-то автомобильный движок у него.
- Обводы зато хорошие.
- Обводы - мечта!
Шотландец нас обошел - стройный, гордый, как лебедь. Мы смотрели на его корму с подвешенной шлюпкой - такой же синей, лаковой, как его борт. Из камбуза вышел повар, в белом колпаке и фартуке, с ведром. Он на нас посмотрел, чего-то крикнул кому-то в дверь и выплеснул с кормы помои. Это было прямо у нас по курсу.
- Нахалы, - сказал кеп. - Нахалы, больше никто. А ты еще спрашивать у них хотел.
- Я не у них. Я у норвежцев.
- Все хороши. Аристократы вонючие.