Казалось, и океан за бортом притих, слушая причудливую историю.
- "Генри встал за штурвал, но уже не чувствовал себя капитаном. Он ничего не понимал в показания компаса, картушка которого кружилась из стороны в сторону.
Генри задрал голову и с тоской посмотрел на неб усыпанное ярко сверкавшими звездами. Но их причудливый серебристый узор тоже не мог подсказать коку, возомнившему себя капитаном, в какую же сторон плыть. И грот, с треском проносившийся над голова Генри каждый раз, когда шхуна меняла курс, бросаясь из стороны в сторону, то и дело закрывал от кока звёзды. Да и сами звезды при каждом повороте шхуны начинали кружить в небе, ведя дьявольский хоровод над его головой.
И, задрав голову, глядя на пляшущие звезды, Генри завыл, как подстреленный волк. А потом кинулся лихорадочно спускать шлюпку. Он бросил в неё одеяло, спасательный круг, несколько банок консервов, анкерок с пресной водой. Потом спрыгнул в шлюпку сам и поспешно оттолкнулся от борта.
Проклятая шхуна быстро уходила во тьму, выписывая причудливые зигзаги.
Генри смотрел ей вслед, постепенно успокаиваясь. В шлюпке он чувствовал себя гораздо увереннее, чем на капитанском мостике, даже оставшись один посреди безбрежного океана…"
Геннадий замолчал и, по-прежнему не поднимая головы и ни на кого не глядя, начал с хмурым видом сверстывать бумажки в трубочку.
Все молчали - и зачарованно и озадаченно.
- Так, - протянул Волошин, глядя на рассказчика. - Любопытно… Но, позвольте, Геннадий Петрович, вы же не объяснили самого главного. Куда же подевалась команда?
- Их всех отравил кок, - зловеще объявил Геннадий и добавил ещё более мрачным тоном: - И трупы выбросил за борт. В припадке помрачения сознания. В приступе так называемого сумеречного состояния, какое бывает иногда у некоторых больных эпилепсией.
- И забыл об этом? - спросил кто-то с вертолетной площадки и недоверчиво присвистнул.
- Не верите? - Бой-Жилинский поднял над головой толстую книгу. - Я нарочно взял у судовых медиков справочник по оказанию неотложной помощи, в том числе и при острых психических заболеваниях. Вот что в нём говорится:
- "Сумеречное состояние наступает и прекращается внезапно. Внешне больные кажутся мало изменившимися, часто их деятельность остается последовательной.
При таком состоянии всеми поступками больного управляет как бы другое, иное сознание, отрешенное от действительности. При сумеречном состоянии у больного могут возникать устрашающие галлюцинации. Тогда больной, как бы защищаясь от врагов, может быть опасен для окружающих. В этом состоянии больные могут совершать тяжелые преступления: поджоги, убийства, насилия и так далее, причем на окружающих они производят впечатление сознательно действующих людей.
Сумеречные состояния длятся обычно несколько часов, реже - несколько дней и затем внезапно прекращаются, часто оканчиваясь глубоким и длительным сном. Характерной их особенностью является полная амнезия: больные абсолютно ничего не помнят из происходившего с ними…"
А кого это не убеждает, могут побеседовать с нашими медиками, - добавил Геннадий, закрывая книгу. - Видите, они не выражают никаких сомнений.
В самом деле, оба наших врача - и терапевт Егоров, и хирург Березовский - молчали. И это их молчание было красноречивее любых подтверждений.
Правда, мне показалось, что Егоров сделал какую-то пометочку на пачке сигарет, но ничего не сказал.
И все некоторое время потрясенно молчали. Потом Волошин пробормотал:
- Н-да, веселенькую историю вы нам рассказали. Вопросы будут?
Макаров, конечно, встал и, не обращая внимания на протестующие возгласы Волошина, ехидно спросил у Геннадия:
- А как же с ядом? Кок купил его заранее в аптеке - в здравом уме и трезвой памяти или тоже в момент помрачения сознания?
- Никакого яда припасать заранее и тем более покупать в аптеке ему не было нужды, - спокойно парировал Геннадий. - Кок просто приготовил на обед рыбу фугу. У японцев она считается деликатесом, но содержит яд, гораздо более сильный и смертоносный, чем синильная кислота.
- А как же тогда эту рыбу едят японцы? - спросил кто-то из дальних рядов.
- Всё дело в том, как её приготовить, - пояснил Геннадий. - В Японии это разрешают лишь немногим поварам, имеющим специальные дипломы.
- Ещё вопросы у кого-нибудь есть или все ясно? - спросил Волошин.
- У меня есть ещё несколько вопросиков, - произнес Макаров, заглядывая в блокнот.
Но Сергей Сергеевич решительно остановил его:
- Опять я чувствую, Иван Андреевич, не вопросики у тебя, а ехидные критические замечания. Ты их записал, и прекрасно. Потерпи до подведения итогов, Тогда мы их с интересом выслушаем, твои коварные "вопросики".
Макаров засопел, но молча стал запихивать блокнот в карман.
- Настоящие вопросы у кого-нибудь есть? Нет? Тогда мы можем поблагодарить Геннадия Петровича, - повернулся Волошин к Бой-Жилинскому и вдруг, прервав себя, спросил: - Позвольте, а зачем, собственно, вы притаскивали ещё газетную подшивку? Она-то вам для чего могла понадобиться?
Геннадий посмотрел на подшивку и неожиданно громко расхохотался, запрокинув взлохмаченную голову.
Только что, выслушав от него такую мрачную историю, мы смотрели на него с понятным удивлением и, пожалуй, даже некоторой тревогой.
- А с неё всё и началось, - сказал Бой-Жилинский, похлопывая по подшивке рукой. - Когда я стал придумывать, что бы такое поинтереснее рассказать, пришла мне на память забавная заметка. Читал её в прошлом году, кажется, в "Известиях". Пошел в библиотеку, полистал подшивки и действительно нашел её. А потом уже, развивая тему, сделал своего героя кока эпилептиком, страдавшим приступами помрачения сознания. Ну а поскольку могли быть вопросы, а наша строгая Ольга Петровна вырезать мне заметку не разрешила, пришлось тащить сюда всю подшивку.
- А о чём же говорится в заметке? - спросил профессор Суворов.
- Она коротенькая, могу прочитать, - усмехнулся Геннадий и, открыв подшивку на заложенной странице, начал читать:
- "Двадцативосьмилетний Иорген Кристиансен с детства мечтал быть капитаном. Но, проплавав по морям и океанам тринадцать лет, он так и остался на камбузе. И вот на днях, когда датский океанский траулер "Нордкап" укрылся от сильного шторма в шотландском порту Абердин, а команда сошла на берег, Иорген поднялся на давно манивший его капитанский мостик. Огромное судно отвалило от причала, растолкало мелкие кораблики и неровным курсом вышло в бушующее море.
Поднялась паника. "Нордкап" пытались преследовать, но неудачно. Летчики обнаружили его только через двое суток в самом центре Северного моря. Позже датская спасательная служба приняла странный сигнал: "Алло, я иду домой!" Как это ни странно, но кок и впрямь привел траулер домой - в свой родной город Эсбьерг. Тут его ждали полицейские", - закончил Геннадий под общий хохот.
- Зря, - покачал головой Волошин. - Мне кажется, в отличие от вашего злосчастного Генри, этот Йорген вполне выдержал экзамен на капитана. Как вы считаете, Аркадий Платонович?
Только тут мы заметили, что и капитан, иронически отнесшийся поначалу к затее с рассказами о том, что могло произойти на "Лолите" ("плетение словес и сотрясение воздухов…"), оказывается, пришел послушать занимательные истории, сидит, правда, в сторонке, попыхивая неизменной трубочкой (их у него в каюте на специальной стойке целая коллекция).
- Вполне, - согласился Аркадий Платонович и не без ехидства добавил: - Во всяком случае, секондом бы я его взял не раздумывая, если только не сказочка вся эта история.
Тогда Геннадий всё с тем же мрачным видом поднял высоко над головой подшивку газет и повторил:
- "Известия" от 14 ноября. Желающие могут убедиться.
Забавный случай, описанный в заметке, немножко разрядил зловещее впечатление от рассказа, сочиненного Геннадием. Но всё равно слушатели уходили притихшие.
И в воздухе чувствовалось какое-то томление. Было особенно душно. Может, собиралась гроза? Тогда небо словно обрушится на океан освежающими потоками. Тугие водяные струи загремят по палубе. А кого даже они не разбудят, тех поднимет ликующий голос вахтенного радиста из всех динамиков внутрикорабельной связи, никогда не выключающихся:
- Подъем! Дождь, братки!
И мы, хватая спросонья мочалки и мыло, ринемся на палубу, чтобы не прозевать возможность принять этот единственный в своем роде, поистине какой-то вселенский, космический душ, так освежающий тело все льющейся и льющейся в щедром изобилии пресной, небесной водой.
Может, нам повезет и сегодня? Но пока было душно, томительно.
Сегодня на корме никто долго не задерживался. Бросив взгляд на огоньки, мерцавшие на мачте плывущей за нами на буксире таинственной шхуны, все расходились по каютам.
Я тоже, наверное, как и многие в этот вечер, подумал о том, каково сейчас там, на борту "Лолиты", двум морячкам, несущим вахту у руля, чтобы шхуна не рыскала.
Да и каково вообще плавать на таких шхунах? "Одинокие в ночном море" - образно называли моряков древние греки, очень точно и выразительно. А ведь на таких вот крошечных шхунах или на арабских доу, какие мы встречали в Индийском океане, отважные моряки и поныне плавают без карт, а порой и без всяких навигационных приборов - совсем так же, как во времена Васко да Гамы, Колумба и Магеллана. Поистине одинокие в ночном океане.
И ведь рации у них нет, чтобы в случае беды позвать на помощь, у многих даже нет и мотора, только рваные паруса.
А беда в океане может нагрянуть внезапно и совсем неожиданная, загадочная - вроде той, что произошла "Лолитой".
- О чём задумались, Николаич? - спросил меня незаметно подошедший Волошин.
Я поделился с ним своими мыслями.
Сергей Сергеевич понимающе кивнул, помолчал, а потом сказал:
- А вы знаете, кстати, Николаевич, поговорку, бытующую у арабских моряков, плавающих на этих самых доу: "Не считай дней месяца, которые тебя не касаются…"? Неплохо? Последуем их фатализму и пойдемте спать.
- Идите, я ещё покурю.
- Ну-ну. Спокойной ночи.
- Спокойной ночи, Сергей Сергеевич. Может, дождичка бог пошлет?
- Хорошо бы. Но наш "небесный кудесник" не разделяет эти надежды.
Волошин ушел. А я ещё закурил, глядя на огоньки а кормой.
Пожалуй, хорошо, что матросы, несущие сейчас вахту на "Лолите", не слышали истории, сочиненной Бой-Жилинским. Им там и так наверняка не слишком уютно.
Хотя, надо признать, зловещая история эта действительно, пожалуй, объясняет все загадки, с какими мы толкнулись на борту "Лолиты".
Но и рассказ профессора Лунина тоже весьма правдоподобен, да и оригинален, пожалуй, не меньше.
Стоп! Ты уже начал раньше времени подводить итоги конкурса, одернул я себя. А впереди, может, истории ещё занимательней. Отправляйся-ка спать…
Следующий день показался томительно-бесконечным. И опять-таки не одному мне, но и многим. Все свободные от вахты слонялись по палубам в ожидании вечера или толпились на корме, задумчиво разглядывая "Лолиту".
Днем, как не имеющее собственного хода судно, она несла на передней мачте два черных шара. Они тоже её не украшали, придавая довольно зловещий вид.
Со шхуной на привязи мы не могли плыть быстро, и это заметное замедление скорости ещё больше усиливало тягучесть времени, оставшегося до вечера, когда мы наконец опять соберемся на корме, чтобы услышать новые занимательные истории.
Вдобавок ещё ученые (может, впрочем, лишь для того, чтобы скоротать время?) опять затеяли исследования. Они возились с приборами, а нам, против обыкновения, даже следить за ними и гадать, что же они выудят на сей раз из океана, сегодня не хотелось.
Вконец истомившись и не находя себе места, я заглянул в радиорубку. На "Богатыре" она размещается в трубе - фальшивой, установленной лишь по традиции, для красоты.
Вахтенный радист Вася Дюжиков, чтобы скоротать время, заводил песню Высоцкого о гибнущей подводной лодке, любимую всеми моряками:
Спасите наши души!
Мы бредим от удушья.
Спасите наши души!
Спешите к нам!
Услышьте нас на суше!
Наш SOS всё глуше, глуше.
И ужас режет души
Напополам.
Мне тоже она очень нравится, и каждый раз, как слушаю этот хриплый, постепенно затухающий до шепота голос:
Спасите наши души…
Спасите… наши… души… -
у меня мурашки бегут по коже.
- Новенького ничего не слышно? - спросил я, когда Вася выключил динамик, без особой, впрочем, надежды, радисты у нас, как полагается, о всех разговорах, какие ведутся по радио, не распространяются, и никаких тайн Вася бы мне открывать не стал.
Однако на сей раз он, поколебавшись и, видимо, решив, что чужая, случайно подслушанная передача тайной считаться не может, сказал, на всякий случай оглянувшись и понизив голос:
- Буксир, что к нам идет, всё время с разными островами переговаривается. Запрашивает, не заходила ли к ним "Лолита".
- А что ему отвечают?
Но этот вопрос Вася уже как бы не расслышал, видно, сочтя ответ на него нарушением инструкций, и, помолчав, добавил, чтобы утешить меня:
- Завтра встретимся с буксиром. Они сами всё расскажут кому следует.
Да, кстати, в этот день разъяснилось, почему обычно веселый Гена Бой-Жилинский придумал такую мрачнейшую историю. Всё дело было, видимо, в том, как сообщили мне под большим секретом радисты (кто именно, я поклялся не выдавать), что Гена вот уже несколько дней почему-то не получал ответа на ежедневные радиограммы жене, кончавшиеся традиционным вопросом, - его радисты уже выстукивали машинально, не глядя в подсунутую Геной бумажку: "Ты меня ещё любишь?" (Потом выяснилось: жена не отвечала потому, что срочно выехала на неделю в командировку. Когда она сообщила ему об этом, добавив, что не только любит по-прежнему, но и целует бессчетное количество раз, Гена сразу повеселел и наверняка бы в этот момент сочинил совсем иную историю. Вот от каких мелочей порой зависят гипотезы и новеллы, которые мы создаем…)
Днем то и дело завязывались опоры о том, чья гипотеза интереснее и что же на самом деле произошло на "Лолите"?
- Ну, заслушались все вчера Жилинского, а он ведь главных загадок не объяснил: откуда взялась оловянная лепешка на столе в капитанской каюте…
- Да, и про следы взлома на денежном ящике и нактоузе вовсе забыл.
- Забудешь, когда такую историю сочинишь.
- Н-да, пожалуй, гипотеза Лунина больше похожа на правду.
- Ну, шаровые молнии, да ещё десятками, тоже каждый день не летают.
- Нет, а мне рассказ Геннадия больше понравился.
- Но ведь этого мало! Надо, чтобы он ещё и все загадки объяснял, и здравому смыслу не противоречил.
- А разве рассказ Лунина так уж неуязвим?
Тайна "Лолиты" становилась для всех прямо-таки каким-то наваждением.
За обедом мы поглядывали на Волошина, слов надеясь, что он тут же, не дожидаясь вечера, начнет рассказывать какую-нибудь увлекательную историю или хотя бы намекнет, кто будет рассказчиком сегодня и что нас ожидает. Но Сергей Сергеевич с завидным аппетитом уплетал окрошку, не замечая наших взглядов.
А тут ещё, словно чтобы нас нарочно поддразнить попугай дважды выкрикнул свою загадочную фразу. И не я один, а, конечно, многие опять подумали, глядя на него: если бы он умел говорить по-настоящему! Какую удивительную историю он бы нам поведал?!
Но попугай, польщенный общим вниманием, только раскачивался на жердочке, и посматривал на нас, склонив набок голову с пушистым пестрым хохолком и, время от времени повторял как заклинание ту фразу.
Наконец наступил вечер, повеяло прохладой. Все поспешили захватить места поудобнее. Вот появился Волошин, занял председательское место за столиком проверил, работает ли микрофон, включен ли магнитофон, потом вдруг сказал:
- Да, надо принести еще парочку стульев. Сбегайте кто-нибудь, ребята. И термоса я что-то не вижу. Сегодня нам прохладительных напитков понадобится побольше - и минимум два стакана.
Что он задумал?
Принесли стулья, стаканы и термос. Сергей Сергеевич встал и объявил:
- Итак, очередное конкурсное заседание позвольте считать открытым. Изъявившие желание соревноваться сегодня провели маленькое предварительное заседай чтобы согласовать порядок выступлений. Первому изложить свою версию о том, что произошло на борту "Лолиты", доверено мне.
Так, интересно!
Но, прежде чем Сергей Сергеевич начал рассказ, не читая его, кстати, по бумажке, а сочиняя прямо у нас на глазах, вдруг поднялся неугомонный Иван Андреевич Макаров и сказал:
- Одну минуточку. Прежде чем вы начнете, Сергей Сергеевич, прошу слова для внеочередного важного сообщения. Оно может оказать влияние на ту гипотезу, какую вы намереваетесь изложить.
- Ах так? - поднял брови Волошин. - Ну что же, пожалуйста. Я думаю, возражений не будет?
- Должен сообщить, что, с целью проверки возможности высказанной вчера Геннадием Петровичем Бой-Жилинским гипотезы об отравлении команды "Лолиты" рехнувшимся коком, я поручил одному из лаборантов делать анализ остатков пищи, которые, как указано в акте, были взяты с тарелок, обнаруженных на шхуне, и хранятся на всякий случай в судовом холодильнике, - неторопливо, с томительной обстоятельностью начал Макаров. И, сделав ещё длинную паузу, объявил: - Так вот, никакого яда органического происхождения, вроде содержащегося в рыбе фугу, при анализе не обнаружено…
- Опять, Иван Андреевич… - попытался прервать его Волошин. Но Макаров остановил его властным взмахом громадной ладони.
- Однако анализ показал, - упрямо продолжал и, - что в остатках пищи, несомненно, присутствует мышьяк, хотя и в небольшой дозе.
Сказав это, Макаров преспокойно сел.
Все начали возбужденно перешептываться. Ещё бы! Час от часу не легче! Если в пищу оказался подмешан мышьяк, значит, на шхуне в самом деле произошло отделение.
Кого? Кем? И куда подевались трупы отравленных? Почему убежали с "Лолиты" оставшиеся в живых?
Я отыскал взглядом Геннадия Бой-Жилинского. Он явно был поражен сообщением Макарова не меньше других. Я думаю! Ведь, сочиняя свою историю, он ещё ничего не знал о результатах анализа - и вдруг совершенно неожиданно для себя попал в точку!
Тут я заметил, что сидевшая рядом с Макаровым о жена Елена Павловна что-то торопливо пишет в блокнотике, улыбаясь и заслоняя страничку от мужа.
Видимо, у неё есть какое-то возражение Ивану Андреевичу. Любопытно!
Шум постепенно стихал. Все усаживались поудобнее и выжидающе смотрели на Волошина.
Нелегко ему овладеть вниманием аудитории после ошарашивающего заявления Макарова, подумал я. Наверное, Иван Андреевич нарочно выбрал момент, чтобы подкузьмить друга.
Но Сергей Сергеевич начал говорить, и я понял, что всё ещё, видно, недооценивают его способностей и плохо его знают.