Закат потемнел, точно застывающая кровь. Скруп шептал молитву, не сводя с него глаз. Он был верен своей клятве, которую очень давно дал себе Он был еще мальчишкой, юнгой, когда погиб его отец. Тогда моряки говорили, что все случилось из-за женщины, которую рыбаки взяли с собой в море...
Скруп вновь ощутил рукоятку ножа. Он хотел бежать в каюту к Захматовой, но его остановил голос боцмана:
- Скруп! Довольно пялить глаза на небо. Берись-ка
за точило!
Старый матрос покорно подошел к группе моряков. Они при свете фонарей заканчивали точку флейшерных ножей.[15]
Флейшерные ножи - серпообразные широкие лезвия на метровых деревянных рукоятках для разделки китовых туш.
Скруп молча взялся за ручку и стал ее размеренно крутить. Матрос, водивший по точилу лезвием, из-под которого вылетали искры, предложил:
- Помолись Скруп, чтобы наши флейшеры закалились и их не пришлось больше точить.
Моряки захохотали. Скруп молчал. Он не обижался на товарищей. Погрязшие в пороках, они не ведали о том, что им грозит. А он знал. Поэтому он терпеливо ожидал, когда его отпустят, читая про себя молитвы.
Стало уже совсем темно, когда Скруп, наконец, освободился. Он брел по палубе, а перед его глазами все еще белело лезвие ножа и сыпались искры. Они, как капли крови, которые брызнут из-под его ножа...
Скруп осмотрелся. Люди на палубе не обращали на него внимания. Он это хорошо чувствовал, как зверь, крадущийся к своей жертве. Старый матрос незаметно скользнул на трап, ведущий на вторую палубу, на корму. Там прямо с палубы был вход в каюту врача. Короткие ноги Скрупа переступали неслышно. Он весь обратился в слух. Тихо, спокойно. Вблизи нет людей. А вот и желтая дверь каюты. На ней табличка с надписью: "Судовой врач". Скруп постоял перед дверью секунду, потом тенью пробежал вдоль переборки и взглянул в освещенный иллюминатор каюты.
Елена Васильевна сидела в кресле, откинувшись на спинку. Руки ее безвольно лежали на подлокотниках. В пальцах правой руки дымилась папироса. Голубоватая струйка, медленно извиваясь, тянулась кверху. На Захматовой было темное, туго обтягивающее грудь платье.
Черные, коротко остриженные волосы были небрежно зачесаны назад. Простая гребенка едва в них держалась.
В электрическом свете лицо Захматовой казалось желтым, и это еще сильнее оттеняло ее темные глаза и пушок на переносице и губе. Скруп видел в лице женщины что-то нечеловеческое. Особенно его тревожили эти глаза. "Как у дьяволицы"- мелькнуло у Скрупа, и он на мгновение ощутил страх, который тут же сменился ненавистью.
Елена Васильевна взяла со стола книгу, но, полистав ее, бросила обратно и затянулась папироской. Скруп окинул взглядом каюту с отворенной дверью в приемную. Постель была уже разобрана. "Не придется тебе в ней нежиться", - усмехнулся про себя Скруп. Он едва сдерживался, чтобы не захохотать, не посмеяться над этой женщиной, так покорно ждущей его. Скруп выхватил из кармана нож, быстрым незаметным движением раскрыл его и осторожно коснулся щеки. Послышался сухой слабый треск волос. Скруп метнулся к двери...
Захматова не слышала, как отворилась дверь, как Скруп пересек каюту-кабинет, где врач принимает больных, приготовляет лекарства... Она увидела старого матроса уже на пороге своей каюты. Он стоял, чуть нагнувшись вперед, держа руку с ножом за спиной. Глаза его уставились в лицо молодой женщины, а маленький рот сжался еше туже.
- Зачем пришел? - Захматова поднялась с кресла, и в то же мгновение Скруп с глухим смехом бросился на нее. Елена Васильевна успела лишь заметить, как у нее перед глазами мелькнул нож, и невольно отпрянула назад.
Скруп почувствовал страшный удар по плечу. Отлетев в сторону, он ударился о переборку и, быстро повернувшись, увидел двигавшегося на него Журбу. В дверях стоял, что-то крича, Ли Ти-сян... Он сопровождал Журбу на перевязку. Когда они спустились по трапу, то увидели, как Скруп с ножом вбежал в каюту Захматовой. Журба бросился следом за ним и подоспел в самую последнюю минуту. Сейчас Журба двигался на Скрупа:
Брось нож, год дэм![16]
Год дэм! - черт возьми! (англ.).
Максимка, ходи назад, - кричал в испуге Ли Ти-сян, который видел, что лицо Скрупа искажено гримасой и он готовится наброситься на Журбу.
Ли Ти-сян кинулся вперед, чтобы закрыть собой Журбу, но опоздал...
Моряк охнул и повалился на пол, а Скруп, бросившийся к двери, был сбит с ног Ли Ти-сяном и тщетно пытался высвободиться из крепких рук китайца...
Елена Васильевна опустилась на колени около Журбы. Ее руки быстро и привычно обнажили грудь раненого. Захматова невольно прикусила губу. Нож ушел по самую рукоятку. "Как мало выступило крови, - машинально отметила она. - Неужели рана смертельная? Нет, нет..."
Захматова оглянулась, чтобы попросить кого-нибудь помочь ей перенести Журбу на операционный стол, и с удивлением увидела нескольких незнакомых моряков. В каюте стояла напряженная тишина. Елена Васильевна не заметила, когда увели связанного Скрупа прибежавшие на шум борьбы рабочие базы.
Ли Ти-сян, сжав руки, смотрел на Журбу со страхом и болью. Его губы шевелились. Китаец хотел что-то сказать своему товарищу, но не мог выговорить ни слова.
- Перенесите Журбу на операционный стол, - поднимаясь на ноги, сказала Захматова. Ее голос зазвучал так властно, что сразу же всем как бы передалось ее спокойствие, которого в ней не было, но которое видел в ней каждый.
Ли Ти-сян с такой болью и надеждой смотрел на Захматову, что она, не выдержав его взгляда, отвернулась и нарочито грубо сказала морякам, поднимавшим Журбу:
- Осторожно! Спокойно, товарищ, спокойно. Ничего опасного. Сейчас посмотрим, - говорила она по привычке. "Нож пока не трогать... Осмотреть... Затронуты ли важные органы?.. Почему этот матрос напал на меня?.. Как Журба побледнел... Неужели не спасу его?.. Китаец хотел защитить Журбу... Они, кажется, друзья. У нас в партизанском отряде тоже был китаец... Смелый и верный друг... - Мысли у Захматовой были отрывистые, путаные. - Нашего звали Фу Чжоу... Погиб в разведке. Замучили пепеляевцы... Неужели Журба умрет?.. Что скажет Северов?.. Почему матрос напал?.."
Захматова тщательно обтерла руки спиртом, склонилась над Журбой. При каждом толчке сердца раненого около лезвия из раны выбивалась кровь. Она тонкой струйкой медленно стекала к плечу.
Максимка.. - Ли Ти-сян всхлипнул. Захматова сердито одернула его:
Чего завыл? Здоров будет твой Максимка.
- Сыпасибо, мадама, - Ли Ти-сян с такой надеждой смотрел на Захматову, что она ощутила прилив сил и уверенность.
"Должна спасти Журбу, - говорила она себе. - Сердечная область не пострадала. Крови бы много не потерял".
- Лед принеси с камбуза, - приказала она Ли Ти-сяну.
Китаец убежал, а Захматова решительно взялась за рукоятку ножа и осторожно извлекла его. Журба застонал.
- Ничего, ничего, - успокаивала Захматова, останавливая хлынувшую из раны кровь.
...Когда вернулся запыхавшийся Ли Ти-сян с ведром льда, Захматова накладывала на рану Максима Остаповича тугую повязку. "А зачем лед? - удивилась Захматова при появлении китайца. - Льда не надо". Тут она вспомнила, что лед был лишь предлогом. Ли Ти-сян не должен был видеть, как она будет извлекать нож из раны.
Моя тебе помогай, - попросил Ли Ти-сян.
Вымой хорошо руки да вместо своей кофты надень халат. Вон он на крючке висит, - Захматова говорила, как всегда отрывисто, грубовато...
Ли Ти-сян поблагодарил:
- Сыпасибо, мадама...
Китаец оказался хорошим помощником. Он с полуслова понимал Захматову, а его тонкие, длинные смуглые пальцы касались Журбы осторожно, почти нежно.
Когда Журбу уложили на койку в изоляторе и он, обессиленный потерей крови, забылся, Ли Ти-сян сказал Захматовой:
- Твоя, мадама, ходи мало-мало сутели[17]
Сутели – спать (кит).. Моя Максимка сиди.
Ли Ти-сян стоял рядом с койкой Журбы и с мольбой смотрел на Захматову, ожидая ее разрешения. Елена Васильевна поняла, что она не должна отказать Ли Ти-сяну в его просьбе. Китаец ей нравился все больше. Ей нужен помощник. А лучшей сиделки для Журбы не могло быть.
- Конечно, оставайся, товарищ. Журба твой друг, - согласилась она, усталым движением обеих рук поправляя растрепавшиеся волосы. - Оставайся. Как тебя звать?
Ли Ти-сян назвал свое имя. Захматова в ответ улыбнулась:
- Я тебя буду звать товарищ Ли, а ты меня товарищ
Лена, а не мадама!
Хао! Хао![18]
Хао – хорошо (кит.) - закивал Ли Ти-сян. - Хао мада... товалиса Лена!..
Вот так-то лучше, - Захматова надела пальто и направилась к двери, ведущей на палубу, но ее догнал Ли Ти-сян, остановил:
Ходи туда не нада, мадама. - Тут же Ли Ти-сян поправился: - Товалиса Лена. Капитана Севелова ходи, тогда твоя палуба гуляй. Моя твоя проси... Там шибко плохой люди.
Захматова подумала, вошла в свою каюту, достала из ящика письменного стола браунинг, сунула в карман пальто и снова направилась к двери. Ли Ти-сян, следивший за ней беспокойными глазами, снова пытался ее остановить, но она отмахнулась от него:
- Посматривай за Журбой.
Китаец не посмел больше возражать. В открытую дверь ворвался холодный мокрый ветер. Ли Ти-сян, покачивая головой, думал о том, что Захматова упрямая женщина, но храбрая. Ему было непонятно, почему на нее напал старый матрос.
Ли Ти-сян подошел к Журбе. Максим Остановим лежал очень тихо. Китаец с тревогой нагнулся к нему, прислушался и облегченно вздохнул: "Дышит Максимка". Он присел на стул, сложил руки на коленях. Ему все время казалось, что и он, Ли Ти-сян, виноват в несчастье, обрушившемся на Журбу. Ведь это он уговорил Журбу поступить на "Бегу". Если бы не Ли Ти-сян, был бы Журба на берегу и не лежал бы с тяжелой раной в груди.
- Пить... - оборвал мысли китайца тихий голос Журбы.
- Сейчас.. Тун дзы... [19]
Тун дзы - товарищ (кит.). - Ли Ти-сян метнулся за кружкой.
2
Елена Васильевна шла к Микальсеиу, чтобы потребовать объяснения, узнать, кто такой Скруп, какие причины заставили его покушаться на ее жизнь. Выйдя из каюты, она была удивлена, что ни у двери, ни у иллюминатора не было ни одного человека. А ведь всего несколько минут назад здесь толпилось много моряков. "Странно, - думала Захматова, взбегая по трапу. - Неужели бросаться с ножом на человека тут обычное явление. Скорей бы Северов вернулся, он во всем разберется".
Поднявшись на верхнюю палубу, она увидела, что почти все моряки собрались у левого борта. Слышались веселые крики, говор, отрывистые слова команды. На мостике и надстройках горели прожекторы. Яркие столбы света, в которых искрилась морось, 'наискось устремлялись за борт. По палубе пробежало несколько матросов с флейшерными, похожими на хоккейные клюшки, ножами. Все это Елена Васильевна заметила мельком и, подойдя к стене людей, стоявших к ней спиной, поднялась на носках.
К базе подходило китобойное судно "Вега-1". На него были направлены прожекторы. На китобойце были отчетливо видны и люди на палубе и каждое их движение.
"Где же Северов?" - Захматова жадно, с волнением искала капитана взглядом. Радостная улыбка скользнула по ее губам, когда она увидела рослую фигуру Ивана Алексеевича на мостике, рядом с Бромсетом. "Вот он. - Захматова видела, как он стоял, положив руки на поручни. - Скорее бы поднялся на базу. Я ему все расскажу..."
Когда китобоец повернулся к базе левым бортом, Елена Васильевна увидела под ним большую темную тушу, которая блестела от воды и света. Она медленно покачивалась.
Послышались приветственные крики с базы. Их заглушил гудок "Веги". Она поздравляла команду китобойца с первой добычей, с успешным началом промысла. Каждому хотелось получше рассмотреть первого кита, и люди на это время забыли о происшествии, которое так оживленно обсуждали еще полчаса назад.
...Когда о покушении Скрупа доложили Микальсену, капитан-директор растерялся. Нет, сам по себе такой случай не был для него неожиданностью. Драки, поножовщина и даже убийства на его флотилии, как и на других китобойцах, были обычным делом. Но этот случай был особый. Врач-то советская, большевичка, да и раненый матрос Журба тоже. Как это могут расценить? Скрупа Микальсен не знал, хотя и плавал с ним уже третий год. "Нужно поговорить с ним, а потом пойду к врачу и матросу", - решил Микальсен и в сопровождении боцмана
направился к карцеру.
. У дверей карцера с маленьким, задраенным решеткой окном было несколько матросов. Они переругивались со Скрупом, который метался по карцеру и в ярости бросался к решетке. Микальсен услышал, как он кричал:
- Дураки, овцы! Я вас спасти хотел. Баба на судне! Вам 'всем грозит гибель. Видит бог, я добра хотел вам!
Кочегар с крупным носом и воспаленными глазами погрозил Скрупу кулаком-кувалдой:
- Счастье твое, Скруп, что тебя засадили за решетку. Ты бы сейчас молился богу на дне!
Кочегар выругался и плюнул сквозь решетку в лицо Скрупа. Тот завопил:
- Погибнете вы все, погибнете. Убейте бабу, бабу убейте!
Он забился в истерике. Кочегар ударом кулака потряс дверь карцера:
- Замолчи, ублюдок!
Только сейчас матросы увидели стоявшего в стороне капитан-директора и уступили ему дорогу. Микальсен подошел к окошку. Скруп забился в угол, согнулся. Исподлобья смотрели сумасшедшие глаза фанатика. Они бешено сверкали. Микальсен спросил:
- Ты почему набросился на врача?
Скруп молча смотрел на капитан-директора. Потом медленно подошел на кривых ногах к двери и, подняв седую голову, негромко сказал:
- Женщина на судне, капитан! Это грозит нам несчастьем!
В голосе Скрупа прозвучала такая убежденность и вера в свою правоту, что Микальсен был поражен и даже на мгновение ощутил суеверный страх. Он передался и матросам. Их лица стали угрюмыми. Микальсен прикрикнул на Скрупа:
- Глупости болтаешь. Если свихнулся, то упрячу тебя в желтый дам! А сейчас будешь сидеть за решеткой!
Микальсен зашагал от карцера. Вслед ему неслись крики Скрупа:
- Да, капитан. Ее надо убить, убить... убить!
Микальсен невольно прибавил шаг, поднялся на мостик и стал отдавать распоряжения. Сдав свою добычу, "Вега-1" стала рядом с базой.
- Теперь можно и по бокалу вина, господин Севе ров, - после нескольких поправок со стороны Ивана Алексеевича Бромсет стал верно произносить имя капитана. Он смотрел на Северова с доброжелательной улыб кой. - Прошу в каюту. Ханнаен к тому же угостит своим чудесным кофе. Ха-ха-ха!
Северова покоробил смех гарпунера. Он вспомнил забитого, с изможденным лицом и тоскливыми глазами Ора-цио и сдержанно отказался.
Хочется взглянуть, как начнется разделка туши.
Успеете наглядеться на работу наших мясников, - настаивал Бромсет, но Северов повторил свой отказ.
На базе и флотилии началась страдная пора, прелюдией к которой является охота. Внимание Северова привлекли матросы, которые спустились по тросам с палубы базы прямо на тушу кита. Их было шесть человек.
Они спокойно ходили по плавучей горе мяса и жира. К высоким сапогам матросов были привязаны острые железные шипы, похожие на те, что надевают альпинисты. Эти шипы позволяли ходить по туше без опасения соскользнуть в воду.
Резчики принялись за работу. Острыми, как бритвы, ножами они вырезали длинные, в несколько метров, полосы жира. Стрелы, заведенные над бортом базы, поднимали их на палубу. На базе трещали лебедки. Ленты жира в ночной тьме и неверном, рассеянном свете прожекторов походили на огромных змей, сказочных морских чудовищ, которые взмывали от черной воды на базу. Да и вся картина разделки китовой туши казалась Северову почти фантастической.
К Ивану Алексеевичу подошел Джо Мэйл:
- Почему они не дождались утра, а ночью стали резать тушу?
- Китовый жир быстро портится, - вместо Северова ответил Бромсет, незаметно появившийся сзади советских моряков. - Сейчас он дает ворвань первого сорта, а скоро подойдут другие китобойцы с добычей, и резчики должны быть свободны, чтобы начать разделку новой туши.
Северов поблагодарил Бромсета за разъяснение и подумал о том, что гарпунер приятный, общительный человек, хотя и грубоват.
- Теперь можно и на базу. Ты свободен от вахты,Джо?
- В море пойдем на рассвете, - сказал Бромсет. - Джо может побыть на базе. Я тоже туда поднимусь!
Иван Алексеевич хотел было спросить, что он там собирается делать, но промолчал. Мало ли какие дела могут быть у гарпунера. В сопровождении Джо и Бромсета Северов поднялся на базу. У трапа его встретила Захматова. Не отвечая на приветствие Бромсета, она схватила Северова за руку, заговорила:
Ох, Иван Алексеевич, как я жду тебя!
Да что с вами, Елена Васильевна? - Капитан видел волнение, которое Захматова старалась скрыть, и не обратил внимания на ее фамильярное, обычно коробившее его обращение.
Такое произошло у нас, что...
Кажется, мисс расстроена, - сказал по-английски Бромсет. - Могу ли я чем помочь?
Нет! Не можете! - грубо бросила ему Захматова и, схватив Северова за рукав, почти потащила его к своей каюте, торопливо рассказывая о случившемся...
"Эта девушка не очень любезна. Но хороша. В моем вкусе. Укротим. Это даже будет оригинально. Роман с большевичкой, - думал Юрт, смотря им вслед. - Однако чем она встревожена?"
Бромсет задумался. Захматова взволнована. Чем? Может, на базе что-то произошло? Он поспешил к Микальсену. Гарпунер шел мимо висевших на стрелах длинных полос китового жира. Одни рабочие флейшерными ножами отсекали от лент куски весом в десять-пятнадцать килограммов, другие крючьями сбрасывали их в открытые на палубе люки. Это были горловины жиротопных котлов, находившихся где-то в глубине судна.
Когда Бромсет подошел к трапу, ведущему на мостик, из темноты выступил человек. По вздернутым плечам Юрт узнал Комберга:
Что вы прячетесь по темным углам?
Тс-с, тише, - зашептал Комберг. - Я опознан!
Кем? - насторожился Бромсет.
Врач узнала меня. Она даже окликнула, но я успел скрыться в кубрике, -- быстро говорил Комберг.
Какого черта вы выползли на солнце? - разозлился Бромсет и подумал: "Вот чем взволнована моя мисс".
Я не предполагал, что... - начал Комберг, но Юрт прервал его.
Эта женщина хорошо вас знает?
Да. Я же... - но Бромсет не слушал Комберга.
"Северов потребует объяснения у Микальсена, как появился на базе Комберг, может его арестовать, сорвать первую операцию", - торопливо думал Бромсет.
Немедленно спускайтесь на "Вегу-1" и сидите в моей каюте, - приказал он Комбергу. - Не выходите. Ханнаену скажите, что я вас прислал.
Есть! - Комберг отступил и словно растаял в тем ноте.
Бромсет взбежал по трапу: "Предупредить Микальсена. На базе нет и не было никакого Комбарова". Но капитан-директора не оказалось ни на мостике, ни в его каюте. Юрт в тревоге обошел всю палубу, прежде чем наткнулся на капитан-директора. Увидев Бромсета, Микальсен сказал: