Бромсет смотрел на гряды наката которые двигались блестящей белой полосой, и молчал. Молчал и Ханнаен. Куда девалось то отличное настроение, которое у них было, когда они входили в бухту. Под смехом, шуткой Бромсет тогда прятал страх: не увидит ли кто их за черным делом? Сейчас же, свершив его, они бежали. У них было одно стремление - скорее и подальше уйти от места преступления. Ханнаен злился на Бромсета за то, что тот толкал его все время на дела, которыми он раньше не занимался, соблазнял деньгами.
"Когда уйдем из русских вод, на этом бросаю якорь,- давал себе клятву Ханнаен. - Больше такими делами заниматься не буду".
Гарпунер думал: "Сегодня я поставил двенадцатую "пробку". Другие суда - меньше, но все же получается колоссально! Умный тот парень, кто это придумал. Наверное, набил себе за эту штуку полный карман". Если бы год назад Юрту сказали, что он будет ставить "мягкие пробки" на пути нерестующих косяков рыбы, он бы того человека счел за сумасшедшего. Но сейчас это было делом его рук.
Бромсет не испытывал страха. После операции "Котик" он был уверен, что удача будет ему сопутствовать. Да и большевики, по его мнению, показали себя не очень зоркими. Гарпунер гордился, что ему так легко удается выполнять все поручения. Где-то в глубине шевельнулось беспокойство, но Юрт тотчас его прогнал. Он подумал о Захматовой. Это будет самое смешное, но в конечном успехе Бромсет не сомневался и самодовольно разглаживал усы и бороду. У него уже созрел план действий. Прошло то подавленное состояние., которое неизбежно приходило к нему после каждой установки "мягкой пробки". Он был полон энергии, жаждал действий и с удовольствием встретил шторм.
Ветер все громче выл в вантах. Волны, как бы озлобясь, врывались на палубу и, покружив, с шипением уползали назад. Видимость становилась все хуже. Воздух был наполнен мельчайшими брызгами. Дышать становилось все труднее.
Моряки чувствовали, как дрожит от напряжения, от борьбы с ветром и морем судно.
- Нажимный шторм[31]
Нажимный шторм - шторм, идущий к берегу, - прокричал Ханнаен. - Будем уходить в океан.
Бромсет согласно махнул рукой. Близость берега была опасной для судна, и "Вега-1", изменив курс, пошла прямо против ветра, против волн, в темно-серую бушующую мглу.
Не знал ни Ханнаен, ми Бромсет, что с той минуты, как "Вега-1" вошла в Южный залив, за ней наблюдала пара внимательных черных глаз. Они принадлежали низкорослому, тщедушному с виду человеку лет шестидесяти, с редкой бородкой и такими же усами на сморщенном, точно изжеванном, темно-коричневом от загара лице. В старой рваной меховой шапке, такой же куртке, подпоясанной патронташем, с сумкой за плечами и дряхленькой берданкой наперевес он пробирался среди каменного хаоса к вершинам сопок. Там, в гольцах, на тундровых пастбищах, где мирно уживаются рядом лишайники, кустарниковые березы и ивы, водится аргалии[32]
Аргали - снежный баран.
Впереди охотника бежала шустрая камчатская лайка. Охотник - может быть, потомок тех, кто с Атласовым пришел на камчатскую землю и здесь осел, женился на местной красавице, - неторопливо шел на своих старых, но еще не знающих устали ногах и по привычке разговаривал со своей собакой.
Коли удача будет, жирного аргали возьмем. Костер разведем, чай пить будем, мясо жареное кушать будем, а ты... - старик поискал глазами исчезнувшую куда- то собаку, и, когда взгляд его скользнул по заливу, он увидел "Вегу-1".
Железный бот пришел, - заговорил старик и уже намеревался спуститься к берегу, как разглядел норвежский флаг, бившийся по ветру над китобойцем.
Чужой?! - удивился он и залез между камней, выбрав удобное место для наблюдений. В памяти его хорошо сохранились воспоминания о далеких и недавних годах, когда вот так же в его родную бухту Шуберта, где стоит поселок, заходили суда под разными пестрыми флагами и начинались в поселке странные и страшные дни. Одни гости просто грабили, насиловали; другие спаивали спиртом и потом грабили; третьи выменивали пушнину на такую дрянь, что охотники потом и не знали что с ней делать... После ухода гостей в поселке не раз начинались всякие дурные болезни... Наученные горьким опытом, жители поселка при входе в бухту иностранного судна уходили в горы. А теперь не уходят лишь от того судна, над которым красный, как заря, флаг. Под ним приходят только хорошие люди. Они только добро и пользу нашим охотникам приносят...
А это судно под чужим флагом. Под ним должны быть плохие люди, что им нужно в пустой бухте? Так думал старый охотник, внимательно наблюдавший за китобоями. То, что они оставили у устья реки на отмели китовые туши, несказанно удивило его и испугало. Старик не знал, как и отнестись к этому. Он подозвал к себе собаку и приказал ей лежать рядом, чтобы она не выдала его.
Когда "Вега-1" скрылась во мгле шторма, старик, бормоча православные молитвы и шаманские заклинания, спустился к берегу. Китовые туши были обычными. В них он не видел ничего загадочного. Но вот то, что люди бросили такое добро, столько мяса и жира, казалось не только загадочным, но и пугающим. Люди под чужим флагом хорошего не сделают. Это он знал твердо. Значит, китовые туши приведены сюда со злым умыслом.
- Чужой человек мор хочет на нас послать, - говорил старик своему псу. - Кит завоняет, зверь заболеет. Сказать надо начальнику. Потом будем бить аргали.
Старый охотник зашагал от бухты на север, к поселку.
- Скажу советскому начальнику. Он знает все. Его Ленин учил...
Охотник исчез среди камней, а над бухтой по-прежнему ветер гнал тучи, рябил воду, мелкие волны полоскались у туш, и начавшийся дождь обмывал их...
...Отшвартоовавшись в океане, "Вега-1" загарпунила большого финвала и подошла к базе в ясный спокойный полдень. Как обычно, приказав никого из команды не пускать на базу, Бромсет поднялся туда один. Тут он увидел Елену Васильевну и дружески, приветливо с ней поздоровался. Она ответила так же просто и спросила:
- Какой породы кит? Я еще не научилась их различать.
Запишите: финвал, длиной 14 метров. Как видите мы строго придерживаемся условий концессии и не нарушаем их, хотя и многое теряем на этом, - говорил Бромсет с той обворожительной улыбкой, которая, как он знал, располагала к нему людей.
Да, в последнее время суда куда реже стали приходить с добычей и подолгу ходят в океане, - заметила Захматова.
Вернется господин комиссар, и мы, очевидно, пойдем на север. Киты стали уходить туда в поисках пищи и прохлады, - пояснил гарпунер. Он посмотрел на море, на берег. - Лето пришло и сюда. На земле сейчас хорошо. Зелень, цветы...
Елена Васильевна невольно посмотрела на берег, и черты ее лица стали мягче, взор задушевнее:
Я очень люблю цветы...
Знаете что, - воскликнул Бромсет, словно к нему только что пришла неожиданная мысль, - я сегодня хочу отдохнуть после шторма, непрерывной охоты и поисков. Съедемте на берег, походим по траве и соберем цветов. Вот такой букет, - Бромсет широко развел руки и захохотал.
Захматова улыбнулась. Предложение гарпунера ей понравилось.
Я согласна.
Великолепно! - У Бромсет а загорелись глаза: неужели его план сегодня осуществится? "А почему бы и нет? Бабенка, что и говорить, аппетитная". И он еще более оживленно продолжал:-Собирайтесь. Я на минутку к капитан-директору. Ханнаен послал доложить о рейсе.
- Хорошо. - Захматова направилась к себе в каюту. Бромсет проводил ее жадным взглядом. У него было
прекрасное настроение, которое на минуту испортил Микальсен. Когда Юрт узнал, что Захматова передала радиограмму в Петропавловск о смерти Скрупа и исчезновении Джо, он пришел в дикую ярость. Лицо его исказилось, а глаза от бешенства сузились, засверкали. Бромсет не кричал, он с каким-то шипением выдавливал из себя слова:
- Вы глупец, Микальсен!.. Болван. Надо было сказать, что рация вышла из строя. Вернулся бы Северов и узнал один. Тут бы его как-нибудь успокоили, а теперь знают многие. У них есть время на размышления, и они не так тупы, как вы!
Капитан-директор сжался, втянул голову в плечи. Ему казалось, что вот-вот гарпунер бросится на него с кулаками. Чтобы как-то отвести от себя гнев Бромсета, он почти пролепетал:
Вам радиограмма из...
Давайте! - рявкнул Юрт.
Пробежав ее закодированный текст, он опять выругался. Дайльтон приказывает ни в коем случае не знакомить русских с техникой охоты и разделки китов. Тех же русских, кто уже кое-что узнал, как комиссар Северов, уничтожить при уходе флотилии из советских вод. Тут Бромсет выругал себя. На новое поручение он напросился сам. В письме, посланном Дайльтону через Барроу, он похвалился, что приручил комиссара Северова и берет его с собой на охоту. Выругав себя еще раз, Бромсет уничтожил бланк радиограммы. Теперь ничего не поделаешь. Придется убрать комиссара. И он это сделает. Но это потом,
Сколько "пробок" поставили за эти два дня три судна? - спросил он у Микальсена.
Семь.
Маловато, но ничего, - утих Бромсет. - При возвращении комиссара из Петропавловска идем на север, к бухте Глубокой. Ее надо основательно закупорить.
Хорошо, - с готовностью ответил Микальсен.
А сейчас прикажите спустить малую шлюпку. Я с врачом съеду на берег.
Хорошо, - удивлению Микальсена не было предела: заместитель комиссара съезжает с гарпунером на берег.
"Впрочем, я уже устал удивляться", - подумал Микальсен и по переговорной трубе передал вахтенному приказ о шлюпке. Он облегченно вздохнул, когда за гарпунером закрылась дверь.
Выйдя на палубу, Бромсет увидел Захматову. Она ждала его. Елена Васильевна стояла у борта, облитая солнцем. Она смотрела на берег, по которому так сильно соскучилась. Бромсет ощупал взглядом -ее полную крепкую фигуру, обтянутую курткой, представил себе стройные ноги, скрытые резиновыми сапогами, и разом забыл все, о чем он только что говорил с Микальсеном, за что его ругал. Перед ним была женщина, не просто привлекающая к себе, как все женщины, которые так редки среди моряков, - она ему нравилась. В ней была какая-то непонятная притягивающая и в то же время вызывающая сила. Захматова не была красива - это гарпунер хорошо видел, - но в ее лице он бессознательно находил черты чего-то большего, чем обычная красота смазливого женского личика. И вот это большее волновало его, было вызывающим и даже как-то не то сердило, не то оскорбляло Бромсета. У него появилось огромное желание унизить Захматову, подчинить ее себе. К этому присоединялось и обычное влечение мужчины...
Гарпунер быстрым шагом подошел к Захматовой и весело сказал:
- Упросил капитан-директора дать нам шлюпку. Вон ту...
Он указал на маленькую двухвесельную шлюпку, которую матросы спускали с ботдека[33]
Ботдек - палуба самой верхней надстройки судна, на которой находятся шлюпки. У темного борта базы она казалась крохотной скорлупкой.
Захматова спросила:
Сколько же в ней поместится человек?
Только мы двое. - Бромсет прямо встретил вопросительный взгляд черных глаз Захматовой и улыбнулся. - Если вы не будете против? Остальные заняты работой.
Он махнул рукой на палубу, где, как обычно, секли ленты жира над люками. Бромсет встревожился, что женщина уклонится от прогулки, но она только сказала:
- Вам придется грести одному, я не знаю, как обращаться с веслами.
- Конечно, конечно, - подтвердил гарпунер. - Разве дама должна сидеть на веслах? Ее почетное место на корме.
У Захматовой сердито сдвинулись брови, и она резко сказала:
- Здесь дам нет!
Бромсет понял, что допустил в чем-то ошибку, и испугался: Захматова откажется от прогулки! Но она, сделав паузу, добавила:
Научите меня грести!
С удовольствием! - гарпунер облегченно вздохнул: Захматова съезжает с ним на берег.
Шлюпка уже покачивалась на воде. Елена Васильевна первой стала спускаться по штормтрапу. Гарпунер хотел ей помочь, поддержать ее, но Захматова почти сердито сказала:
-. Не надо!
"Колючая, как дикобраз, - подумал Бромсет и мысленно с угрозой пообещал Захматовой: - Обломаю твои иголки, как только будем на берегу".
Елена Васильевна неловко, с трудом, добралась до шлюпки, в которой был матрос. Он придерживал шлюпку за трап, Захматова опустилась на корму, но, вспомнив слова Бромсета, пересела на банку и невольно ухватилась за нее обеими руками.
С палубы базы море казалось спокойным, с небольшими волнами; здесь же, внизу, шлюпка плясала на волнах. Море дышало холодом; синяя, как высокое небо, вода лоснилась под солнцем, выгибалась, забрасывала в шлюпку тяжелые холодные брызги. "Зря поехала. Лучше вернуться, - подумала Захматова, но, увидев спрыгнувшего в шлюпку Бромсета, постаралась скрыть свою нерешительность и мимолетный страх. - Нечего трусиху играть перед этим бородачом".
Матрос с ловкостью обезьяны полез по штормтрапу. Шлюпку подхватила волна и отнесла от базы. Другая волна ударила в борт, и шлюпка черпнула воды, но Бром-сет уже нажал на весла, белозубо улыбнулся:
Покачает нас немного.
Я всегда любила качели, - вызывающе ответила Захматова.
Но Бромсет не принял вызова. Все его внимание сосредоточилось на веслах. Волнение на море все же оказалось сильным, и, хотя ветер был попутный, как и волны, гарпунеру пришлось приложить и силу и умение, чтобы шлюпка шла прямо к берегу. Она ныряла с волны на волну, и Захматова не могла не отметить, как ловко гребет Юрт. Весла ни разу не скользнули по воде, шлюпка шла без рывков, но чувствовалось, как ее равномерно гонит вперед Бромсет. Он ритмично покачивался на банке. Ветер теребил его бороду.
"Сильный", - машинально отметила Захматова. Испуг у нее прошел. Она была спокойна и с любопытством рассматривала море, которое из шлюпки выглядело совсем иначе, чем с борта судна. Вода была прозрачнее, и глубина ощущалась всем телом. От нее отделяло лишь тонкое дерево шлюпки. Захматовой стало необычно легко, и немного закружилась голова. Ушли, забылись в этот момент все заботы и волнения повседневной жизни. Глаза ее лучились мягким, глубоким светом. Мысли были далеко...
Елена Васильевна посмотрела в вышину, где медленно плыли огромными белыми хлопьями облака. Они были неплотные, сквозь них голубела бездна кеба. Покачивание шлюпки и лазурность небосвода создавали иллюзию полета.
Бромсету передалось настроение Захматовой. Он не нарушал молчания и не удивлялся тихому смеху Елены Васильевны. Юрт с увлечением работал веслами, забыв в это время о цели своей поездки, но когда Захматова воскликнула: "Берег близко" и он, оглянувшись через плечо, увидел темно-коричневые скалы, а между ними желтоватый галечный пляж, где можно было пристать, - в нем вновь с еще большей силой вспыхнуло желание. Юрт бросил на Захматову жаркий взгляд. Врач точно похорошела за эти двадцать минут, что они были на шлюпке. Лицо ее раскраснелось, глаза так задорно поблескивали, полные радости жизни, что Бромсет с трудом удержался, чтобы не бросить весла и не обнять Захматову, которая сидела так близко против него.
Он сильнее налег на весла. Шлюпка миновала темную, блестевшую от брызг, громаду камня, выдававшуюся из воды, и врезалась в берег. Под днищем заскрипел песок, галька. Бромсет спрыгнул прямо в воду и, схватившись за борт, одним рывком почти наполовину вытащил шлюпку на берег.
- Можно выходить, - проговорил Юрт чуть хрипловатым голосом.
Он стащил с головы вязаную шапочку и посмотрел в море. Ветер перебирал его светлые волосы, разметал веером бороду. Крепкий, широкогрудый, он так внешне спокойно смотрел на море, лежавшее перед ним сине-зеленоватым щитом, что, казалось, забыл об окружающем. В эти минуты Елена Васильевна с некоторым смущением подумала о том, что ома не поверила до конца объяснениям Бромсета о смерти Скрупа и бегстве Джо. "Зачем ему меня обманывать? К тому же я так плохо знаю Джо. Возможно, у него возникла драка со Скрупом, или же этот сумасшедший попытался напасть на него. Джо защищался. В страхе бежал..."
Елена Васильевна поймала себя на том, что ей хочется верить Бромсету. С неожиданным для себя кокетством она окликнула гарпунера:
- Так где ж тут цветы?
- Будем искать. - Бромеет натянул на голову шапочку. - Идемте подальше от берега.
За узкой галечной полосой начиналось хаотическое нагромождение камней, скалистых обломков, лежали обомшелые валуны в темно-зеленых и сероватых пятнах лишайников. Невысокая сочная трава пробивалась между камней. Захматова и Бромеет вышли на поляну перед березовой рощицей.
Елена Васильевна с наслаждением ступала по траве. После однообразной морской равнины радостно было видеть деревья, пусть неказистые, с изувеченными стволами, с истерзанными ветрами ветвями, но все же это были деревья. А трава. Она так и манила к себе.
Захматова, смеясь, говорила:
Мне кажется, что я впервые увидела и поняла, как красива простая, самая обыкновенная трава.
После моря ка берегу все видишь иначе, - подтвердил Бромеет. - Все иначе... быть моряком и хорошо и очень трудно... Мы ведь лишены тех многих маленьких радостей, которых сухопутные люди и не замечают, а принимают их как должное...
"Как он прав", - сочувственно подумала Захматова, и в ней шевельнулась жалость к этому большому человеку, который вынужден почти всю свою жизнь проводить в море, в далеких скитаниях, рисковать своей жизнью и для чего? Для своего благополучия или обогащения? Нет, для обогащения какой-то компании, каких-то людей, которые, быть может, никогда и не бывали на китобойных судах, не видели, не знают и не хотят знать, как живут китобои - Бромеет, матросы... "Есть ли у Бромсета семья, дети, жена? - неожиданно подумала Захматова. - Как они должны его ждать, как, наверное, скучают", Елене Васильевне взгрустнулось. Она вспомнила о своем муже. Погиб он за то, чтобы русские люди не были вот такими же несчастными, как иностранные китобои. Ей до сих пор трудно привыкнуть к мысли, что его нет, что он навсегда ушел от нее.
Захматова так погрузилась в воспоминания, что не замечала, как она машинально брела по траве. Бромеет, воровато оглянувшись по сторонам, обнял ее сзади за плечи и прижался губами к шее.
Елена Васильевна, очутившись в сильных объятиях, ощутив на шее прикосновение горячих жадных губ гарпунера, не сразу поняла, что же произошло. А он, не встретив немедленного сопротивления, истолковал это по-своему. Руки его стали властными и грубыми. Он повернул Захматову к себе лицом, поцеловал ее в губы так сильно, что ей стало больно.