- Это плавание может мне дорого обойтись, - говорит она. - Но я проведу тебя.
Он встает, чтобы поблагодарить ее. Но она досадливо отбрасывает его руку.
- Не дороже, чем мне, если я завяжу бой без приказа, - негромко произносит он.
В это время в каюту входит капитан-лейтенант Михаэль Тёндер.
Преклоняя мою седую голову и всматриваясь в былые дни и часы, я вижу моего молодого друга, командора, на палубе фрегата "Белый Орел". Ночь выдалась туманная, и он не стал, как обычно, возвышать свой могучий голос, опасаясь, что рыскающие в шхерах шведы услышат его распоряжения. Он отдавал приказы громким шепотом, в котором звучала грозная сила и просьба к каждому члену команды исполнить свой трудный долг. Он был младшим по возрасту командором флота его величества - и несомненно, храбрейшим. Никто не умел чертыхаться, как он, и мало кто обращался к всемогущему богу с большим жаром и большим правом на его внимание.
Великой целью командора Петера Бесселя было когда-нибудь прислуживать за столом его величеству. Мы, его друзья и товарищи по службе на королевском флоте, спрашивали порой друг друга, как он стал бы маневрировать в такой обстановке, столь отличной от всего, знакомого ему по жизни на море. Как стал бы различать наветренную и подветренную стороны в фарватере за королевским креслом, сменив абордажный крюк на серебряную тарелку? На покое задним числом я пришел к заключению, что Гроза Каттегата, как его прозвали, до конца жизни томился злым недугом: он был готов на все, чтобы приблизиться к вельможам, но редко видел от них уважение. Все же его величество лично удостоил командора немалых почестей, хоть и были причины проявить к нему немилость. Старая аристократия чувствовала, как тает ее могущество, и королю достало мудрости, во всяком случае, на то, чтобы уразуметь, как важно наделить пышными дворянскими титулами новых смельчаков, чтобы опереться на них в трудную пору. Командор с "Белого Орла" умел, как и все мы умеем, пресмыкаться перед вышестоящими и лягать нижестоящих. Но он был также способен подойти к тому, кого лягнул, и показать сочувственным взглядом, что под дубленой шкурой кроется чувствительное сердце.
На Ваш вопрос, вопрос ученого мужа и историка, какие силы вели вперед Грозу Каттегата, я вынужден ответить, что не создан еще тот глаз, который мог бы прозреть до конца сокровенные тайны человеческой души. Если же мне, недостойному, отважиться на догадки - а я полагаю, именно это ожидается от меня, - то ответ будет таков: главная его сила заключалась в неукротимом стремлении приумножить собственную славу. Главная, но не единственная. В Дюнекиленском бою, когда он вошел со своим отрядом в залив и столь храбро руководил баталией до того самого часа, когда мы благополучно вышли из залива, немалая часть его силы и отваги питалась мыслью о бедственном положении своих соотечественников. К их горлу был приставлен нож, и держал этот нож шведский король Карл. Мой друг командор восхищался королем Карлом. Но еще больше он ненавидел короля Карла. Завидовал ему, злословил о нем, поносил его и в то же время мог вдруг произнести: "Будь я шведом, пошел бы, не раздумывая, к нему на службу".
Иногда, очень редко - командор был ко всему еще и чрезвычайно осторожным человеком, - он мог дать волю недоброму чувству и язвительно насмехаться над слабым, не таким уж одаренным, честолюбивым, но подчас трусливым величеством в Копенгагене. Не будь король королем, командор с фрегата "Белый Орел" открыто явил бы ему свою неприязнь и презрение.
Он постоянно был во власти вожделения. Я не знаю другого человека, который так упорно осаждал бы слабый пол, пусть даже женщина принадлежала другому, и был притом искренне убежден в своем праве. Он был способен выкрасть предмет своей страсти из постели супруга, но с неизменной грациозностью, и, возвращая добычу, умел своей особенной, искренней, подкупающей улыбкой смягчить ограбленного мужа. Когда же корабль снимался с якоря и мы вновь выходили в море, он говорил о женщинах с вульгарным презрением. Помню случай - кажется, в Фредриксхалде, - когда он дал одной женщине ощутить тяжесть своего тела, и она молила его, чтобы после ее смерти в церковных книгах было записано, что она сожительствовала с Турденшолдом. Он охотно заверил, что так и будет. А сам тут же забыл ее имя.
Покидая гавань, где у него оставалась возлюбленная, он всякий раз приказывал произвести салют, и вряд ли на всем норвежском или датском побережье найдется городишко, не удостоенный этой чести. Улыбаясь, он записывал, что салют произведен во славу магистрата. Тем не менее копенгагенские ревизоры выносили ему порицание за неоправданную трату пороха. Тогда он метал громы и молнии и грозил пожаловаться лично его величеству, забывая, что путь к его величеству вовсе не так прост для него, как он пытался нам это внушить. Ворча, он бросал в огонь бумагу от ревизоров и смотрел, как она превращается в золу.
Остановимся теперь на положении, в каком он находился в то июльское утро 1716 года, когда получил от женщины, которая подошла к фрегату на лодке с одного из Кустерских островов под Стрёмстадом, тайное известие о том, что в бухте Дюнекилен стоят шведские суда. Мог ли он поверить ей на слово? Ведь она - он говорил мне об этом потом - могла быть подкуплена шведами, и как ты ее разоблачишь. Перед ним был выбор: либо слепо положиться на ее слова, либо проверить их истинность самолично. Он избрал последнее.
Командор отчетливо представлял себе, чем грозит присутствие шведских кораблей в заливе Дюнекилен. Он предположил - верно, как оказалось потом, - что эти суда доставили тяжелую артиллерию, амуницию и провиант, предназначенные для шведского войска короля Карла под Фредрикстеном. Ему уже давно было ясно, что, покуда крепость стоит, шведский король Карл не сможет покорить страну. Когда до него дошли слухи, что какой-то норвежский город предан огню, он тотчас понял, что это Фредриксхалд. Так оно впоследствии и оказалось. В общем дело обстояло следующим образом: шведы не могли пройти через пролив Свинесюнд, потому что у Ларколлена стоял адмирал Габель с эскадрой, намного превосходившей шведскую. Зато они могли с великими мытарствами переправить пушки по суше от Дюнекилена, и после фредриксхалдского пожара король Карл, одержимый яростью, с новой силой повел бы свои полки на штурм крепости. Стоило шведам выгрузить на берег амуницию и артиллерию, и победа была бы им обеспечена. Командор должен был нанести удар до выгрузки. Поэтому он не располагал временем, чтобы встретиться с Габелем и только потом, заручившись приказом, возвращаться в Дюнекилен и атаковать. И он атаковал без приказа.
Позвольте мне теперь обратить внимание ученого мужа и историка, сколь рискованно для любого военного атаковать без приказа. Если атака не увенчается успехом, даже самый отважный должен быть готов очутиться в тесной обители, именуемой застенком, а то и расстаться с головой. Вряд ли командор мог рассчитывать сохранить свою жизнь, если бы он потерял свои корабли в Дюнекилене, а шведская эскадра уцелела.
Он знал, сколько у него врагов. Лучше многих других сознавал слабость своего монарха и не мог надеяться на какую-либо поддержку с его стороны в случае поражения. Он знал также - тут он вполне мог положиться на слова женщины-лоцмана, которая принесла нам известие о местонахождении шведских кораблей, - что ведущий в Дюнекилен фарватер сужается до семидесяти аршин. По этому фарватеру надо было нам провести свои суда - при сильном или слабом ветре, летним утром, когда мачты и реи видно издалека. На берегу стояли шведские батареи. Командору предстояло вести свой отряд строем кильватера: фарватер не позволял атаковать развернутым строем, идя борт о борт. На размышление оставались считанные часы. Надо было решать быстро. И он принял решение.
В этом его величие. Он ясно видел и действовал отважно. Никто не укорил бы его, воздержись он от атаки, ибо у него не было приказа атаковать. Он знал, что рискует все потерять, если проиграет схватку с противником, - знал также, что будет прощен и удостоен почестей, если вернется победителем из Дюнекилена.
Так, может быть, выбор был не так уж труден для него?
Он тщательно подготовился к бою, насколько это вообще было возможно, довел до сведения каждого матроса, на что мы идем, вторгаясь в залив.
Верно ли полагать, что главной его движущей силой, когда он решился атаковать без приказа, была мечта прислуживать за столом королю?
Думаю, что верно.
Вместе с сединой я нажил ум и перед смертной бездной стремлюсь к правде.
При написании сего письма моей рукой водила снисходительность к командору, моему другу, Грозе Каттегата, и оно не притязает на полную истину.
Командор на фрегате "Белый Орел" хватает пленника за глотку и трясет его.
- Слушай, пес, как звенят твои серебряные кандалы! Думаешь как-нибудь тишком избавиться от цепей и стать вольной птицей?! Как бы не так! После этой баталии голова твоя слетит с плеч, как только я возвращусь в Копенгаген!
Командор набивает рот мясом и запивает доброй кружкой пива. Хрипло чертыхается и грозит кулаком пленнику, барону фон Стерсену, когда тот испуганно прокашливается, чтобы ответить. В каюте царит полумрак. Входит камердинер Кольд в элегантном сюртуке, фалды которого накрахмалены так, что торчат в воздухе за спиной. Он учтиво подвигает блюда командору, сознавая, что при том настроении, в каком сейчас пребывает Гроза Каттегата, пленника лучше не потчевать.
Турденшолд снова рычит:
- Тебе, пес, известно о шведах в заливе больше, чем кому-либо на моих кораблях. Ты знаешь, какие у них пушки, видел их корабли и только прикидываешься, будто не знаком с их офицерами. Но ты не желаешь говорить! Я мог бы отлупить тебя! Но не стану - потому что из твоей черной души попрет только ложь, когда плетка будет кромсать твое тело. Ты умрешь! Говори: как по-твоему, есть у шведов тридцатишестифунтовки? Заведено ли у короля Карла устанавливать батареи на суше для защиты кораблей в гавани? Тебе известны такие случаи? И самое главное: если и впрямь Фредриксхалд предан огню в присутствии короля, способен он прискакать к Дюнекилену, чтобы лично присутствовать при разгрузке снаряжения? Говори же, черт бы тебя побрал! Молчишь… Каких-нибудь три аршина отделяют меня от человека, который мог бы сообщить частицу столь нужных мне сведений! У короля Карла, как у большинства людей, есть свои привычки, и тебе они известны. Смотри же!.. Я сдеру с тебя шкуру, прежде чем ты расстанешься с головой! Можешь не сомневаться! И я пущу их всех ко дну, сожгу поганые посудины, взорву все бочки пороха до единой, порублю всех этих чертовых шведов! Сам откушу язык королю Карлу, если он там. Он там? Как ты думаешь? Ну? Или сидит на коне где-нибудь в Смоленене и нюхает дым от горящего Фредриксхалда?..
Пленник не произносит ни слова. Впалые щеки его побледнели, плечи поникли под бременем страха.
Командор разжевывает кусок мяса, встает, вне себя от бешенства, выплевывает мясо на ладонь и швыряет его в лицо пленнику.
Выбегает на палубу.
- Не жди от меня, черт возьми, чтобы я вел себя благородно, когда мне не до благородства! - кричит он напоследок фон Стерсену.
На палубе стоит Михаэль Тёндер. Он опирается на пушку, деревянную ногу снял и примостил поперек ствола. Лицо Турденшолда еще горит от бешенства. Он берет себя в руки и говорит Тёндеру, что решил сходить на разведку.
- Если не вернусь, поднимай паруса и присоединяйся к эскадре адмирала Габеля под Ларколленом. Без меня ведь ты не войдешь в залив, Михаэль, не тот ты человек. Знаешь что? У меня нет приказа. Но я все равно войду! Погублю отряд - моя голова полетит, моя, а не фон Стерсена!
Он смеется громким, пронзительным смехом, хватает Тёндера за мундир, весело встряхивает его и обнимает, словно женщину.
- Радуйся, что тебе не придется входить туда без меня! - кричит он.
Тёндер неспешно пристегивает деревянную ногу. Говорит, что после боя надо будет пересчитать свои ноги и проверить, много ли осталось.
- Думаешь, Эллен Брюнхильдсдаттер лжет? - спрашивает он.
- То есть она куплена шведами?
- Да.
- Нет, я этого не думаю, но почем знать. Нас окружают шпионы и предатели. В этом одна из причин, почему мне надо пойти на разведку.
Турденшолд зовет боцмана Расмюса Стуву. Предлагает ему проверить фрегат от киля до клотика, тщательно подготовить каждую пушку, осмотреть каждую бочку с порохом и обернуть их в кожи для защиты от искр, припасти ведра с водой на случай пожара в крюйт-камере.
- Я рад бы взять тебя с собой. Ты не молод уже, но никто не сравнится с тобой остротой зрения. Да только без меня твое присутствие на борту необходимо.
- Кого берешь?
- Фабеля.
- Фабеля?
- Да. Подумай сам. Команда ворчала там, в Копенгагене. Пришлось нам обработать плеткой несколько вонючих спин. Фабель стоял на очереди. Теперь все прощено и забыто. Все, кому надо, подметят, что Гроза Каттегата взял с собой Фабеля! Не забудь скормить этим чертям остатки быка, которого мы добыли в Швеции.
- Будет сделано, господин командор!
- Там нас ждут еще быки! - весело восклицает Турденшолд, показывая в сторону Дюнекилена.
На минуту он задерживается: может быть, все же спуститься в трюм и отлупить фон Стерсена, чтобы он рассказал о привычках короля Карла и вероятно ли, что король лично прибыл к Дюнекилену? Нет, не стоит.
Михаэль Тёндер заронил в его душу недобрую искру: неужели Эллен Брюнхильдсдаттер Кустер служит шведам?
Сквозь серую предрассветную мглу идут от фрегата "Белый Орел" шлюпки к остальным шести судам отряда. Они везут капитанам известие, что командор решил высадиться на берег, чтобы своими глазами оценить силу шведов и вернее расправиться с ними. Капитанам надлежит сообщить об этом всем своим матросам. Когда наступит следующая ночная вахта и корабли войдут в пролив, все должны знать, что Гроза Каттегата уже побывал здесь. Приказано строго следить, чтобы никто не покидал свой корабль. Отряд стоит на якоре под прикрытием островов, с берега его не видно.
Гроза Каттегата одевается рыбаком. Вымазанные рыбьими потрохами штаны до колен и зеленый головной платок ему вполне к лицу. Фабель теперь его младший брат и должен помнить об этом, если они нарвутся на шведов. Командор обут в деревянные башмаки, Фабель прыгает в лодку босиком. Они берут с собой бочонок водки. Не для того, чтобы пить: голова должна быть ясной. Только если появятся шведы, оба прикинутся пьяными и будут коверкать речь заплетающимся языком, чтобы больше походила на шведскую. Кустерские рыбаки, замыслившие погулять на берегу, предложат шведам выпить по чарке. А старую кремнёвку взяли, мол, чтобы пострелять птиц на шхерах.
Но под рубашкой у Турденшолда на голом теле привязан бинокль. Если шведы его обнаружат, тотчас смекнут, в чем дело, у рыбака таких приборов не бывает, и разом оборвется стремительное продвижение командора по службе на датско-норвежском флоте. Правда, у него задумана одна уловка. Не больно-то надежная. Коли схватят его, пьяный рыбак отойдет в сторонку, чтобы помочиться, незаметно отвяжет бинокль, спустит под штаниной на землю и ногой зароет в мох. А если там не окажется мха?..
Сидя на банке в маленькой лодке, он задумчиво ковыряет в зубах щепкой. Появляется корабельный священник Каспар Брюн. У него в руках Библия и дорожная сумка. Он отправится с ними на берег.
Один из секретов Турденшолда - секрет, который все труднее сохранять, - заключается в том, что время от времени священник "Белого Орла" высаживается на шведский берег и превращается в лазутчика. До сих пор ему сопутствовала удача. В священническом облачении, с Библией в руках, будто бы направляясь в Норвегию и не скрывая своей национальности, но поливая желчью датчан, он странствует по шведским дорогам и рассказывает всем желающим новости про Грозу Каттегата, который-де пристрастился к крепким напиткам и уже не пользуется такой благосклонностью его величества короля Фредерика, как прежде…
А сам присматривается.
И держит ухо востро.
Темной ночью идет на лодке обратно через пролив. Опять становится корабельным священником Грозы Каттегата.
Чайки парят над "Белым Орлом", утренний бриз свежеет. На северо-востоке стелются низкие тучи - похоже, там сейчас льют дожди. Это вполне устраивает командора. Одним прыжком он снова оказывается на палубе фрегата, молча обнимает Михаэля Тёндера, возвращается в лодку, и Фабель налегает на весла.
Полная тишина над морем.
Корабельный священник Каспар Брюн не первый год помышляет о том, чтобы проститься с саном. Его обязанность на борту - молиться в положенных случаях, проводить богослужение в открытом море и освящать пушки, когда их выкатывают на позицию на верхней палубе. Надлежит, опустив руку на пушечный ствол, прочитать соответствующий подбор молитв. Да только он помнит их не слишком твердо, и, когда становится у пушки, держа Библию в одной руке и положив другую на ствол, то смахивает на птицу с обрезанными крыльями. Где уж там матросам сосредоточенно внимать такому освящению. Кое-кто не скрывает ухмылку, ибо голос у Каспара никакой, а свободные от вахты так и вовсе ленятся покидать жилую палубу. Нет, не мастер Каспар Брюн освящать оружие. Зато счет ему дается хорошо. Однажды попробовал он подсчитать, насколько лучше убивает освященное оружие, чем не освященное. Полной уверенности в итоге у него не было, слишком многих данных недоставало. К тому же по уставу холодное оружие полагалось освящать скопом. Доставят на борт ящики - и читай молитву над ними. Но сколь велика сила слова божьего? Способно ли оно проникнуть через доски и наточить стальные лезвия так, чтобы резали шведскую плоть лучше, чем датскую? По правде говоря, Каспар, деливший каюту с капитан-лейтенантом Михаэлем Тёндером, предпочитал читать "Отче наш" над чашей с пуншем. Хоть и тут душа его не находила полного утешения. Лучше всего я молюсь, сказал он однажды Турденшолду, когда вижу чайку в небе над кораблем. Поскольку сам я не чайка, в этом случае обращение к господу уместно - как выражение кротости и мольба когда-нибудь обрести крылья. А читать молитвы над пушечными стволами - да пропади они пропадом!
То ли дело быть лазутчиком. Скучать не приходится, и бродить по вражеской земле не так уж опасно, если помнить об осторожности. Ни в коем случае не расспрашивать, где стоят шведские корабли или шведские солдаты. Только смотреть и запоминать, держа наготове Библию, а кроме того - очень важно! - с Библией на виду проклинать жалкого неразумного монарха датчан, который водится с недостойными женщинами, и не скрывать своей скорби о том, что Гроза Каттегата уже не тот, что прежде…
Как лазутчик, он мог поладить с какой-нибудь девицей, в чем находил великую радость. Как священник, он был связан узами брака, но слабый дух его не черпал силу в этих узах. Так что Каспар Брюн только рад, когда командор предлагает ему прогуляться по шведской земле и посмотреть, что там делается.
Сейчас в заливе Дюнекилен стоят корабли.