Абду-Рахим-хан переправился через реку Лар и не стал ждать, пока преследующий его отряд последует его примеру. Текинец добрым галопом берет подъемы, и к вечеру свирепый, глухой лай псов встречает его у черных, закопченных шатров в ущелье. Благоразумный гость не ждет, пока молодежь разрешит вопрос о том, как поступить с одиноким всадником, по внешнему виду похожим на чиновников, которых посылает губернатор Лара, и входит в первый шатер, бросив женщине повод.
Абду-Рахим-хан вошел как гость и сел у котелка, шипящего на раскаленных углях. И тут же заснул на бараньих шкурах так, как некогда спал в Гранд-отеле в Париже. Кровь джемшиди сказалась в нем. Ему не противны копоть и грязь шатра соплеменников. Кроме того, Абду-Рахим-хан хорошо понял, что с того момента, как он покинул здание министерства и пятичасовой чай в обществе Люси Энно, жизнь его приняла своеобразный, экзотический характер и он отступил по крайней мере на два столетия в глубь веков.
Утром он милостиво взял из рук хозяина шатра его чилим (курительный прибор вроде кальяна), угостил его сигаретой и велел позвать старейшин. Он чувствовал себя в безопасности, пока он был неизвестным гостем, но более не желал подвергать искушению молодых людей, вооруженных ножами и старинными пистолетами, отдававших должное достоинствам его коня.
Затем произошел довольно краткий, но содержательный разговор, растянутый согласно местным приличиям на два часа.
- Я Абду-Рахим, сын Юсуф-хана и внук Хаджи-Селима.
Старейшины не выразили особого любопытства, но, видимо, заинтересовались.
- Да благословит бог день твоего прихода к своему народу.
Затем самый старый и самый хитрый, погладив крашеную хной бороду, сказал:
- Пока жив был твой дед, Абду-Рахим-хан, мы и курды владели этой землей от реки и до города границы. Теперь нашими землями владеют собаки и трусы.
Другой, более молодой и более робкий, прибавил:
- Не знаю, как бог терпит на земле эту нечисть. Почему он не отдает их в рабство своему избранному племени?
Стены шатра ожили. Сотни ушей и глаз прильнули к дырявому полотну.
Разговор принимал деловой характер, и Абду-Рахим счел нужным внести предложение:
- Почему бы нам не соединиться с курдами и не вернуть своих земель?
Самый старый вздохнул скорбно и соболезнующе.
- Горе Хаджи-Селиму! Он оторвал своего внука от родного племени, и Абду-Рахим не знает, что между джемшиди и курдами - кровь.
- Но внук Хаджи-Селима вернулся и просит защиты у племени. Солдаты Али-Мухамеда Ол Молька гонятся за ним по пятам.
- Много ли солдат?
- Не больше полусотни.
Старейшина усмехнулся.
- У джемшиди пятьсот наездников.
- Пятьсот наездников. Все ли вооружены ружьями?
- Больше половины.
- У солдат пятьдесят хороших английских винтовок. Разве они не пригодятся нашим наездникам?
Старейшины переглянулись многозначительно и с приличествующей важностью.
- Ружья всегда нужны.
- Тогда, если богу угодно, сегодня ночью.
ПЕРЕХОД К ОЧЕРЕДНЫМ ДЕЛАМ
Пятичасовой чай в "Гранд-отель д’Ориан".
За столиком у открытого окна сидят Жак Маршан - корреспондент "Гавас" и Люси Энно - артистка, как она значится в списках гостей отеля.
Они одни в кафе. Сегодня состязания на ипподроме.
Несколько сожженных солнцем мальчишек, полуголых нищих, гримасничают на почтительном расстоянии от окна.
- Что же вы узнали?…
- Представьте, в этом случае они хранят тайну. Мелкие чиновники ничего не знают, крупные молчат… Кое-что я, конечно, выпытал…
- Например?…
- Дорогая компатриотка!… Вам я могу открыть. Вы не журналист и…
- И?… Говорите…
- Не состоите на службе у дружественного нам посольства.
- К сожалению, не состою… Мы не сошлись в сумме.
- Вы очаровательно шутите. Ваши туалеты, о, ваши туалеты!… Бедные дамы из дипломатического корпуса.
- Это предпоследний транспорт из Парижа. Последний меня не застанет здесь…
Она смотрит в зеркальное окно, где отражаются на жемчужно-сером изумрудные квадраты вышивки…
- Мадемуазель Энно собирается уезжать?…
- Вероятно. Что же вы узнали?
Он вынимает просвечивающий листик бумаги, исписанный мелким почерком.
Она выражает некоторое нетерпение.
- Как вы любите эффекты!
- Это официальное сообщение правительства. О человеке, который вас занимает, пишут следующее: "…недовольный своей отставкой, которая была плодом его злонамеренной деятельности…" Они обожают высокий стиль - эти реформированные министры…
- Дальше!…
- "…злонамеренной деятельности, Абду-Рахим-хан бежал в округ Лар к своим родичам и, как нам известно, поднял мятеж против своего законного господина и правительства Гюлистана. Племя джемшиди, причинившее своим характером много беспокойства правительству, поддерживает изменника, но…" Далее идут угрозы и объявление вне закона, заочный приговор… Это появится завтра в газетах. Насколько мне известно, оппозиция хранит молчание. В сущности, какой им смысл поддерживать чужого и заранее обреченного человека?
- Чем это все кончится?
- Микроскопическая революция! Кажется, правительство посылает войска.
- И это все, что вы знаете?… Я знаю больше…
- Не скрывайте… Умоляю вас… Это почти сенсация!
Она смеется, поддразнивая любопытство журналиста.
- Я знаю, например, что правительство - вернее, Мирза Али-Мухамед - вызвало к себе ханов курдских племен и обещало им круглую сумму…
- За что?…
- Джемшиди и курды старые кровные враги. Зачем им посылать войска, когда они могут натравить на Абду-Рахима курдов. Кроме того, говорят, что Абду-Рахим арестовал в Ларе секретаря королевского посольства.
- Браво!… Это информация!… Но почему это вас так интересует?…
- Что это?…
- Курды, консульский агент, Мирза Али-Мухамед…
- Меня интересует только Абду-Рахим…
- Понимаю… Красивый мужчина и, говорят, щедрый, как раджа…
Почти бесшумно подкатывает к подъезду отеля автомобиль с королевским флажком. Высокий, стройный человек в сером костюме выходит из автомобиля. Седая голова и черные подстриженные усы…
- Скачки кончились. Вот майор Герд…
- Вы с ним знакомы?…
- Разумеется. Он военный атташе.
- Познакомьте меня с ним…
Жак Маршан делает приветственный жест входящему в кафе майору Герду. Тот подходит, чрезвычайно почтительно наклоняя голову в сторону Люси Энно.
- Майор Томас Герд…
- Мадемуазель Люси Энно - актриса и очаровательная туристка.
Майору придвигают стул. С той минуты, как он сел, он не отводит глаз от Люси.
- Пока мы не были знакомы, я имел удовольствие восхищаться мадемуазель Люси Энно издали…
- Гораздо удобнее восхищаться вблизи… Вы не находите?…
Майор смотрит в зеленоватые глаза Люси Энно. Длительная пауза.
- Да.
С этой минуты Жак Маршан чувствует, что он как будто лишний. Собственно, Люси говорит с ним, но глаза ее прикованы к глазам майора. Майор Герд сначала очень внимательно рассматривает узор вышивки ее платья, потом его глаза поднимаются выше и останавливаются на великолепной линии плеча, уходящей в серый просвечивающий шелк. Кровь слегка приливает к его красноватому лицу, и с этой минуты майор уже не отводит своих глаз от полузакрытых длинными, чуть загнутыми вверх ресницами зеленоватых глаз Люси. Жак Маршан вспоминает о вечернем заседании законодательного собрания и, простившись, уходит, слегка обиженный.
ПЕРЕВОРОТ
Тысячи лет назад на рабате Хушк стоял Чингисхан. Здесь была ханская ставка, и маленькая глиняная крепость уцелела, а огромный город по ту сторону реки, город с десятками минаретов, дворцов и садов, был превращен в пустыню.
И теперь, как много лет назад, на глиняных стенах крепости зеленые значки, вокруг крепости лагерь, ржание коней и лай собак.
В воротах стоят четверо, вооруженные английскими винтовками, - стража.
Внутри крепости, в палатке, на ковре лежит Абду-Рахим-хан: перед ним на корточках чернобородый, косматый, похожий на горного пастуха, и рядом с ним юноша. Абду-Рахим-хан читает то, что написано на клочке полотна расплывающимися чернилами.
Он потемнел от загара, похудел, огрубел и теперь стал мало похож на блестящего молодого человека, принимавшего иностранцев в бирюзовом зале министерства.
- Скажи Омаро эль Афгани, что мне нужнее, чем им, бумага, о которой они пишут. Скажи им, что Абду-Рахим-хан завтра войдет в Новый Феррах и объявит округ Лар независимым, и тогда Абду-Рахим-хан поможет им. Стоит толкнуть - все рассыплется, как истлевший конский корень.
Он встает и смотрит сквозь ворота на лагерь вокруг крепости.
- Восемь дней назад я разбил посланный за мной в погоню отряд. У меня было едва триста вооруженных джемшиди. Теперь у меня больше тысячи всадников. Завтра я войду в Новый Феррах. Скажи это Омару и его друзьям.
Человек, похожий на пастуха, безмолвно повернулся к воротам.
- Подожди…
Абду-Рахим-хан задумался…
- Я дам тебе письмо. Омар знает, кому его передать.
И Абду-Рахим пишет на листке бумаги, вырванном из записной книжки:
"Люси. Вы знаете, где я, и скоро услышите обо мне. Я люблю вас. Пока все идет превосходно…"
Письмо обернуто обрывком шелкового платка и - запечатано перстнем Абду-Рахима. Он отдает письмо гонцу вместе с перстнем.
- Ты помнишь все, что я сказал Омару эль Афгани?… Иди!…
Гонец почему-то медлит.
- Мой сын хочет остаться здесь. Он просит дать ему ружье, и он пойдет с тобой.
Абду-Рахим смотрит на высокого, стройного юношу и читает в черных, глубоких глазах мольбу и надежду.
- Хорошо. Он пойдет со мной.
Гонец наклоняет голову. Затем он выходит из ворот и пропадает в глинистых, размытых горными потоками холмах предгорья.
* * *
В эту ночь в городе Новый Феррах иррегулярная конница разоружила конвой губернатора провинции и гарнизон. Караулы у городских ворот и на фортах сдали оружие.
Под крытыми навесами базаров не открылась ни одна лавка. Но народ собирается группами, носильщики у водоемов выжидательно смотрят в сторону городских ворот. Десять лет со времени восстания против убитого повелителя город не знал смены власти. Теперь идет новый - кто он, что он принесет сорока тысячам, живущим в старых городских стенах? Но все уже знают, что губернатор бежал, что правительственные войска разоружены, что с новой властью идут джемшиди и сотни тех, что были принуждены скрываться от правительства в горных ущельях.
По дороге от городских стен движутся толпы. Площадь перед городской цитаделью точно поле. Кипящие под ветром цветы - тюрбаны.
Горяча коней, иноходью проезжают горцы. У могилы Маулеви (святого) Джамми - тенистый сад, темно-зеленые чинары среди выжженных желтых скал предгорья. От могилы до городских ворот - шпалерами солдаты. И тысяча глаз, тысяча взглядов скрестились на перевале, откуда идет победитель Абду-Рахим-хан.
Монотонно и гулко заиграли оркестры. На перевале конный отряд. Отряд кавалеристов срывается к нему навстречу. Под жестоким солнцем, в тучах известковой пыли - чиновники, офицеры и судьи. Тот, кто идет из гор, - пощадит ли их? Сохранит ли за ними почет и богатство? Тысячи, тысячи на стенах, на плоских крышах, на холмах.
Почти вскачь проходит авангард - развеваются черные чалмы, бряцает сталь. Джемшиди-наездники, те, которых город привык видеть в цепях, пленниками перед казнью на парапете крепости.
Затем идут пешие крестьяне, вооруженные кремневыми ружьями, кривыми ножами и пистолетами. Потом те, кто десять лет в неприступных горах на севере отбивался от правительственных войск, - старые мятежники (каждый стоит десяти бойцов), вооруженные с головы до ног, обвешанные патронами, на горячих, пляшущих конях. Зеленые и красные значки. Бой барабанов. Выстроенные вдоль дороги войска отдают честь.
Абду-Рахим-хан.
Щеголь, чиновник министерства, экзотический иностранец в Париже и Берлине. Было ли это? Не было. Зеленая чалма (родич пророка), белый с золотым шитьем кавалерийский мундир.
"Народ - дитя, он любит нарядных вождей".
Четырнадцать выстрелов, пушечный салют цитадели, и Абду-Рахим-хан - в городе Новый Феррах.
На балконе губернаторского дворца Абду-Рахим говорит народу. Вокруг тишина, будто он один в пустыне.
- Я, Абду-Рахим-хан, именем народа принимаю власть над провинцией Лар. Именем народа я объявляю нашу страну независимой. Преступники и трижды предатели, министры Гюлистана во главе с Мирзой-Мухамедом продали свой народ чужеземцам. В моих руках доказательства их измены. И до тех пор, пока народ Гюлистана не войдет в нашу страну…
Он смотрит вниз и умолкает. Море тюрбанов, тысячи обращенных к нему лиц, тысячи внимательных, жаждущих глаз. Позади него на балконе седобородые старейшины джемшиди, судьи города, и обветренные, хищные лица его союзников - мятежников северных гор. На секунду Абду-Рахиму кажется, что он стоит над пропастью, над пустотой и в пустоте.
- Крестьяне, ремесленники и все бедняки моей родины! Вы слишком долго страдали под игом…
Он колеблется, но чувствует, что это нужно сказать.
- Я должен облегчить вашу участь. Пусть те, кто был несправедлив, знают, что ни одна ваша слеза не останется безнаказанной. Я отменяю жестокие для бедняков законы. Правда, свобода и просвещение отныне гости моей страны.
Опять короткое мгновение мертвого, пугающего молчания.
- Я изгоняю религиозную и племенную вражду. Шииты и сунниты - мои братья и дети моей родины. Я сам, сын племени джемшиди, первый протягиваю руку моим кровным врагам - курдам. Пусть они придут, и мы мирно, как друзья и братья, обсудим и предадим забвению прошлое. Да будет мир между племенами, населяющими нашу страну!
Снова молчание тысячеголовой толпы на площади, на стенах и на крышах. Слова падают в бездну.
Абду-Рахим-хан повернулся к двери. Монотонно гудят трубы и грохочут барабаны. Балкон постепенно пустеет.
В приемном зале дворца губернатора на минуту задержались старейшины джемшиди, старейшины купцов, духовенство и чиновники. Но Абду-Рахим-хан уходит в маленькую узкую комнату-нишу, устланную коврами. С ним только трое. Старейшина джемшиди, старейшина купцов в тяжелом, расшитом золотом халате и главный судья.
Первый с суровым достоинством говорит судья:
- Законы дал нам пророк вместе с нашей верой. Правоверный никогда не будет братом неверного.
Потом старшина купцов с медоточивой кротостью:
- Ты давно покинул нашу страну, Абду-Рахим-хан. Народ наш неразумный и темный. Его волнуют вести с севера, вести, которые приносят из России отрекшиеся от истины бухарцы и кавказцы. Остерегайся их!
И оба уходят с внушительной важностью. Абду-Рахим-хан смотрит в глаза старейшине.
- Ты ничего не сказал о наших землях. На наших пастбищах пасут скот горожане. Ты не сказал о том, что эти земли наши…
Он молчит несколько мгновений и ждет ответа Абду-Рахим-хана.
- Курды прислали гонцов… Но берегись, Абду-Рахим-хан. Между нами и ними кровь!
Он уходит, медленно опуская за собой ковер-занавес у дверей, и долго смотрит в глаза Абду-Рахим-хана.
Ковер опустился. Между ними как бы глухая стена.
СПОСОБ МАЙОРА ГЕРДА
"Свобода Гюлистана" - газета левого крыла оппозиции. Она выходит два раза в неделю и реже, когда Ибрагим-хан - министр внутренних дел Гюлистана - об этом позаботится. В узкий переулок для пешеходов и всадников (переулок - две параллельные глиняные стены) выходит деревянная, грубо сколоченная дверь и над дверью вывеска "Свобода Гюлистана". Внизу, где была конюшня, - литографские камни и печатный станок.
Наверху, в деревянном павильоне с цветными стеклышками, на крыше, живет Омар эль Афгани - Дантон Гюлистана, как его называет любимая газета Жака Маршана. Здесь, в игрушечном деревянном павильоне, по вечерам вокруг керосиновой лампы собирается левое крыло законодательного собрания. Сюда приходит громадный, угрюмый человек, которого называют "американцем" и который действительно вернулся в Гюлистан из Америки через Россию.
Над домом Омара террасами подымаются на высокий холм желтые кубы крыш "Сердца Мирата". "Сердце Мирата" - это старый дворец, покинутый повелителем с тех пор, как архитекторы построили ему новый, загородный, похожий на первоклассный отель. Дикий виноград и плющ переползает с террасы на террасу, перекидываясь с крыши на плоскую крышу, и неудержимым зеленым потоком ниспадает через ограду в скромный четырехугольный дворик Омара эль Афгани. Так с крыши старого дворца, как по ступеням лестницы, по крышам сбегает плющ вниз в глухой, узкий переулок.
Все это имеет значение, потому что однажды на плоскую крышу дворца пришли два европейца и один туземец. Европейцы внимательно оглядели сверху вниз дома и крыши. Сначала они увидели красивого юношу, дремлющего на ковре и перебирающего струны тары (так называется струнный инструмент, который аккомпанирует любовным песням). Юноша их не видел, но они видели юношу. Еще ниже, на крыше гарема, они увидели обнаженных женщин. Они купались, разбрызгивая воду, и смех их долетал до европейцев, которых они не видели.
Это было, собственно, то, зачем пришли европейцы. Отсюда невидимые - они видели тайную, замкнутую жизнь домов. Потом они заметили плющ, и им пришло в голову, что по толстым, ползучим, скрытым в листьях ветвям спускались любовники. Еще ниже они увидели четырехугольный дворик, пачки отпечатанных газет и игрушечный павильон на крыше - дом Омара эль Афгани. И вместе с фривольными мыслями о гаремных узницах в голову старшего из них - майора Герда - пришла совсем не фривольная мысль. Он поторопился поделиться этой мыслью со своим спутником и секретарем Перси Гифтом.
Это было ровно за шесть месяцев до того дня, когда сэр Роберт Кетль вручил Перси Гифту известный документ.
Оба повернулись спиной к переулку и посмотрели в противоположную сторону. Там было видно королевское посольство с правильными четырехугольниками красных крыш, цветников, бассейнов, гаражей. И оба, весьма довольные, по узкой винтовой лестнице спустились с крыши.
Ровно через полгода майор Герд на докладе у сэра Роберта Кетля с особенным удовольствием сообщал следующее:
- Насколько я расслышал - завтра ждут гонца от Абду-Рахим-хана. Приблизительно известен день, когда он вышел из Ферраха…
- Вы примете меры?…
- Я отдал распоряжение. В караван-сарае наши люди… Они не слишком верят в успех Абду-Рахима, особенно тот, кого называют "американцем".
- Кстати, вы позаботились о нем?
- Я сказал Ибрагим-хану. Они возьмут его, когда понадобится. Мистер Гифт сообщает, что курды достаточно подготовлены.
- Еще бы! Было бы странно… Надеюсь, вы не упустите гонца. Это будет непростительно.
Некоторое время оба молчат. Потом сэр Роберт Кетль предлагает майору сигару. Доклад, по-видимому, кончен. Майор прячет записную книжку и встает.
- Кстати, дорогой мой… Эта дама, с которой вы появляетесь… Разумеется, я говорю неофициально… но…
- Мадемуазель Энно?…
- Я не имею удовольствия…
- Да. Это она.
Майор улыбается. Сэр Роберт Кетль тоже.
- Однако, майор, у вас на родине очаровательная невеста… Эта, как вы ее назвали?…