- И впрямь тяжко от них люду. Ежели бы они токмо свое брали, что установлено, - это одно. Нешто мы не понимаем - тем же доводчикам за езд, за хоженое, за заворотное, за пожелезное, за узловое и прочее платить надобно. Опять же и приказчикам с тиунами судное да межевое да явочное завсегда отдаем, хошь оно и тяжко. Так и твои слуги с нас брали, когда мы за тобой, государь, были.
- За мной?! - перебил его удивленный Иоанн.
- За тобой, царь-батюшка, - мечтательно вздохнул старик. - Тому уж десять годков минуло, а то и поболе, а и поныне помнится, будто вчера. И тогда тоже всякое бывало, так что не скажу, что как у Христа за пазухой живали, но с нынешним все одно не сравнить. Погорячился ты, государь, с подарками своими. Не тех одарил. Ты уж прости за слово худое, ежели оно тебе не по ндраву придется, но уж больно наболело.
- Ну-ну, продолжай, - кивнул Иоанн.
- Они ж, монастырские, со всего стригут. Из дома в дом перешел на житье - готовь перехожее, хлеб али сено на торгу продал - давай им спозем со стожарным, сына отделил - плати деловое, оженил его - убрусный алтын подавай, дочку замуж выдал - выводную куницу выкладай. Куды ж тут деваться и куды бечь?! Разве что, - и Гашник хитро прищурился, - ты нас сызнова у них забрал бы. То куда как лепо бы было. Али так нельзя?
- Того обещать не буду, чтоб пустомелей не прослыть, - медленно произнес Иоанн. - А то насулю с три короба, а не возмогу. Но и так я всего этого не оставлю - уж будьте покойны. В том я вам мое слово даю. - Он многозначительно оглянулся на изрядно струхнувшего подкеларника. - А что до попреков, дедушко, так оно не ко мне, а к боярам моим разлюбезным. Ты сам-то взгляни на меня как следует, а теперь помысли - сколь лет мне было, когда я сей монастырь одаривал. Моими дланями, да не по моему хотению, а по дитячему неразумению творили некие.
- Сказывали, что на помин души матушки твоей сей вклад был, - подсказал старик и пообещал: - Тока ежели ты нас обратно к себе возьмешь, мы твою государыню так горячо поминать станем - куда там толстопузым. Они-то за плату - за деревеньки дареные возносят молитвы свои за нее, а мы б от души, да ежеден.
И тут же, словно по команде, народ вновь пришел в движение. Кто-то на всякий случай норовил бухнуться в ноги, а иные и вовсе лезли целовать царский сапог, ища милости. Иоанн повернулся к Адашеву, молча стоявшему позади.
- Ты ныне один тут из Казенного приказа, Олеша, так что сочти тут их, - сказал он негромко и, обращаясь к мужикам, твердо заверил: - Про резу ныне же обещаю и никого не обижу, а до остального - помыслю, яко вам подсобить.
- Хватит ли на всех-то? - усомнился какой-то мужик в заячьем треухе.
- Тебя как звать-величать, сердобольный? - усмехнулся Иоанн.
- Дак поп в церкви Ионой нарек, а так все больше Серпнем кличут. Уродился я в него, вот и… - пояснил он.
- Видишь, как славно, - заметил Иоанн. - И я тоже в него уродился.
- Да ну?! - несказанно удивился Серпень. - Это что ж выходит - я в один месяц с царем подгадал? Ну и дела. Теперь будет что обсказать в деревне. Жаль токмо, что никого из нашенских нет - один я. Не поверят, - сокрушенно вздохнул он. - Ей-ей не поверят!
- Пущай ко мне подойдут, - раздался басовитый женский голос. - Моя деревня близ твоего починка стоит, так что путь держать недалече.
- А и впрямь, Сычиха, - обрадовался мужик, поворачиваясь к высокой, всего самую малость пониже ростом, чем Иоанн, крепкой ядреной бабе.
Когда-то, возможно совсем недавно, она была миловидной, а может, даже красавицей, но ныне от всей ее красоты остался только яркий румянец на щеках, сочные вишневые губы и синь в глазах, наполненных какой-то неизбывной печалью. Да еще ее изрядно портила старенькая одежонка, пускай и чистая, но весьма ветхая.
- Как же это я про тебя забыл-то, - продолжал Иона и, обращаясь вновь к царю, заметил: - То ж суседка моя. Наша Застрельня от ее Смороды в восьми верстах. Ты, государь, ежели денег на всех не хватит, то хучь за нее отдай. Баба она справная, да и ломит за пятерых. Токмо счастьица господь ей не дал - мужика ее три года назад лесиной придавило. Вот с тех пор она и мается. Так-то цены ей нет, любой в жонки бы взял, да хвост дюже большой - ажно пять ртов и все мал мала меньше…
- Тяжко поди живешь-то? - посочувствовал царь.
- А не хуже прочих, - полыхнула она задорной синью глаз, которые, впрочем, будто угольки, почти сразу покрылись легкой пепельной пленкой грусти. - Любого спроси - никто худа про Настену не скажет. Да ты бы, государь, сам к нам заглянул, вот и поглядел бы на мое житье-бытье, - голос у Сычихи, как оказалось, был не басовитым, а просто простуженным и потому с хрипотцой.
"К народу, говоришь, Федор Иванович? - мысленно переспросил Иоанн у умершего наставника. - А не по твоей ли воле я ныне эту девицу узрел? Ну-ну. Не иначе как и это судьба…"
- А что ж ты думаешь - не заеду?
- Мыслю, что нет, - озорно заметила она. - Оно хушь и близко - отсель и пяти верст не будет, ан все равно не насмелишься. Скажешь, не по чину.
- Было бы у тебя имечко иное, может, и впрямь отговорку бы сыскал, - с простодушной улыбкой произнес Иоанн. - А теперь непременно поедем.
- Нешто так имечко мое тебе полюбилось? Али Сычих на Руси мало?
- Я про другое твое имечко реку. Царицу мою тако же величают, Анастасией Романовной, - пояснил Иоанн. - Потому и обещался тебе. Вот только келаря с бочонком дождемся, опробуем слегка медку монастырского, чтоб в дороге не зазябнуть, и в путь, - ему вдруг неожиданно стало как-то до бесшабашности весело, будто и не было за плечами неудачного похода на Казань. - Как мыслишь, Олеша, - повернулся он к подошедшему Адашеву, успевшему опросить всех, - гоже ли я надумал в гости прокатиться, али и впрямь не по чину сие будет?
Тот замялся, не зная, как лучше и правильнее ответить.
- Тут ведь двояко, государь, - осторожно ответил он. - С одной стороны, достойно ли это для царя? Не умаление ли от того тебе?
- И солнце нечистые места освещает, но не оскверняется же этим. Так что, думаю, мое достоинство от одного раза не пострадает, зато ее, - кивнул Иоанн на Настену, - вельми возвысится.
- Потому и сказываю, что двояко, - заторопился Адашев. - Должон же царь ведать, яко его народ живет.
- Вот это ты дело сказал, - довольно кивнул Иоанн. - И я так же мыслю. К тому же ранее завтрашнего вечера мои полки все едино до града Володимера не поспеют, так что не запоздаем. Тогда ты вот что. - Он склонился к его уху и что-то тихо прошептал ему.
Тот кивнул и, не говоря ни слова, торопливо куда-то отошел.
Спустя немного времени подоспел и отец Агапий. А через минуту ошеломленный келарь растерянно наблюдал, как государь, приняв из его рук узкий деревянный корец с красивой резьбой на рукоятке, доверху наполненный пахучим хмельным медом, осушив сосуд до половины, вместо того чтобы вернуть его обратно, с улыбкой протянул его Сычихе:
- Не побрезгуешь, красавица!
- Дак я с твоих рук-то, государь… - беспомощно пролепетала она и осеклась, не зная, что еще добавить.
Бережно приняв корец, она споро перевернула его к себе той стороной, с которой пил Иоанн, медленно осушила его до дна и склонилась в низком поясном поклоне:
- Благодарствую за честь великую, царь-батюшка. Будет теперь что на старость лет внучкам поведать. Эх, ежели бы еще бы сам корец могла показать, из коего мы вместях с государем медок монастырский пробовали…
"Ишь ты, и хрипота даже прошла, - подивился Иоанн. - Не проговорила - пропела прямо".
- Не оскудеет монастырь-то с ковша одного? - спросил он, повернувшись к ошалевшему от увиденного келарю, на что тот лишь промычал в ответ что-то нечленораздельное. - Ну и ладно, - приняв мычание за согласие, кивнул царь. - А теперь поведай, сколь серебра тебе людишки оные должны?
- Не мне, государь, - монастырю, - прорезался наконец голос у отца Агапия.
- Ты еще скажи - богу, - сухо и с явной неприязнью в голосе порекомендовал Иоанн. - Так сколько?
- Так сразу и не скажешь, - обескураженно развел тот руками. - В записи зрить надобно.
- А они сами сколь сказывают, Олеша? - окликнул Иоанн вернувшегося Адашева, который не раз, служа в Казенном приказе, выполнял финансовые поручения Иоанна.
- Ежели с резой, то почти полтора десятка рублев, - кратко ответствовал тот и кивнул на Настасью: - У нее одной пять с лишком.
- Потом записи у келаря проверишь и расплатишься, - твердо заявил Иоанн и гордо объявил люду: - Всех жалую ныне.
Гул радостных голосов, раздавшихся в ответ, как бальзамом смягчил его сердце.
Глава 15
Кто старое забудет
Крохотная, на десяток дворов, Сморода располагалась вдоль опушки леса, который в этом месте как раз выпирал далеко вперед, будто тянулся к маленькой речушке, омывавшей деревню с другой стороны. Тянулся, тянулся, да так и не сумел дотянуться, остановившись в полуверсте от нее.
- Деревня справная! - крикнула с саней разрумянившаяся Настена. - Вон, даже часовенку поставили. - И оглянулась на пятерку ратников, скакавших подле нее.
Она вообще очень часто оглядывалась. Ну никак ей не верилось, что рядом с нею едет сам государь. Правда, царю, на ее взгляд, не мешало бы прибавить десяток-другой лет - очень уж он юно выглядел, как-то не по-взаправдашнему, но потом, по здравом размышлении, она пришла к выводу, что будь он на самом деле старше, то нипочем бы не поехал очертя голову к ней в гости.
"Потому и покатил, что молоденький, - рассуждала она. - Вона как лихо собрался - раз и на конь, да в дорогу. Был бы старый - он бы не только чин блюл. Он бы еще и скупердяем стал, как мой свекор, а так весь долг отдал, до копеечки, - и с легким сожалением подумала: - Не был бы царь - всего бы расцеловала". - И вновь обеспокоенно повернулась вбок - скачут ли, не отстали ли. Да вроде нет, рядышком держатся.
От той радости, что она сейчас испытывала, причем впервые за три последних года, ей неудержимо захотелось крикнуть что-то веселое или - того лучше - взять и запеть. Она ж у себя в селище, когда в девках ходила, первой певуньей на посиделках была. Правда, изрядно с того времени годков прошло, целых одиннадцать - теперь поди вспомни. Из коротеньких песенок, хоть и веселых, как на грех припоминались только скабрезные, да и тех с десяток, по больше, запомнившихся от шедших мимо их селища балагуров-скоморохов. Прочие же песни были все грустные - либо про тяжелую долю, либо про расставание с любимым, либо о прощании с девичеством, которые поют подружки, убирая невесту под венец. На посиделках они - протяжные, с надрывом в голосе - годились как нельзя лучше, а тут…
Наконец, сыскалась подходящая.
Настена даже открыла рот, но тут же, устыдившись своего безумного порыва, закрыла его.
"Ишь чего удумала! - напустилась она сама на себя. - Пра слово, дура баба, да кака дурища-то, Прости господи. Царь под боком скачет, а я - петь. Он же хошь и молоденький, а благочиние понимает. С ним надобно как в церкви, степенно себя вести, с вежеством, а ты?"
И она с силой, до боли прикусила язык - чтоб вдругорядь не позабыться. Прикусила и украдкой вновь скосила глаза на царя. Ага, рядом. Ну и славно. Ишь, как деревню внимательно оглядывает. Впервой, поди. Небось диву дается. У него-то во дворцах все иное.
На самом деле Иоанну было далеко не впервой. Селище у князя Воротынского хоть, разумеется, раз в пять превосходило размерами Смороду, но существенных отличий все равно не имело. Разве что отсутствовали княжеские хоромы, да вместо церкви высилась на дальнем конце убогая часовенка, но в остальном…
Точно такие же хлипкие домишки, наполовину вросшие в землю, издали похожие на маленькие черные кучки, наваленные кем-то посреди поля, пара колодцев с журавлями, амбарушки с клетями…
Словом, все один к одному, не отличить. Вот только отношение у него к ним было не совсем то, что два года назад. Холоп Третьяк считал, что так и должно быть, ибо иной жизни он не знал вовсе. Впервые об этой иной ему рассказал Карпов, готовя к предстоящему. И хорошо, что вхождение в эту новую жизнь у него началось с терема в селе Воробьево. Загородные хоромы хоть и знатные, но с Кремлем их не сравнить. Там бы он точно и онемел бы, и оглох от увиденного, став как его братец Юрий.
Зато потом попривык и вот теперь ловил себя на мысли, что уж слишком далеко отошел от себя прежнего. Чересчур. Нет, в поведении, конечно, иначе и нельзя. Царь есть царь, и было бы странно, если бы он продолжал вести себя как холоп. Но отошел и внутри, решительно отметая все прошлое, а это уж понапрасну.
"Кто старое забудет, тому глаз вон, - вспомнилось ему, и он невесело улыбнулся. - Быть тебе одноглазым, Третьяк. И хорошо, что попались тебе на монастырском подворье эти мужики, вместе с Серпнем и Настеной. Хоть вспомнишь теперь - как оно простому люду живется. Но уж на этот раз не проворонь, накрепко в памяти удержи".
Домишко Настены на фоне других выглядел очень даже прилично. Не иначе как ее покойный ныне супруг был рукодельный. Соседние избушки вовсе вросли в землю, а этот стоял прочно, твердо. Да и снег на крыше лежал ровненько, а значит, дрань не сгнившая и держится крепко. Даже солома, торчавшая из-под снега по краю крыши, и та выглядела аккуратно, не высовывалась неряшливыми лохмами и пучками.
Перед входом Настена немного замешкалась, с виноватой улыбкой заметив:
- Прибраться перед гостями дорогими надобно, а то наозорничали, поди, мои оглоеды, ан и держать вас на улице негоже. Так что вы уж не серчайте, ежели что не так.
Иоанн улыбнулся и двинулся вслед за хозяйкой в избу. На крылечке чуть приостановился, тщательно вытер сапоги о настеленную на полу солому, служащую половичком. Солома вообще была повсюду. В противоположном от печки углу лежал небольшой тюфяк, набитый ею же, а на полатях, как он успел заметить краем глаза - соломницы. Ими же были аккуратно завешаны маленькие оконца, а в другом углу, "красном", под закопченными образами стоял нарядный сноп-дожинок с вплетенными в него васильками с колосьями и зернами, украшенный парой ленточек и подпоясанный все той же соломой.
- Ели? - заботливо спросила Настена дружную пятерку своих детей, сгрудившихся рядом со снопом и опасливо глядевших во все глаза на двух дяденек, таких больших и так нарядно одетых. Все они были в простых холщовых рубашонках, лишь у старшего имелись порты. Он-то и ответил матери:
- Кашу яшную я им сварил. Поснедали малость.
- Ты глянь - сумел, - одобрительно заметил Иоанн, еще сильнее прежнего ощущая себя Третьяком.
- Чай, не дите, - ворчливо отозвался тот. - Да и чего там варить-то. - Он пренебрежительно махнул рукой. - И дурень сварит - была бы крупица да водица. Тока без хлеба, да сольцы маловато, а так-то сыть в брюхе есть.
- Хозяин мой, - похвасталась Настена. - Весь дом на нем.
- И сколь же тебе годков, домовитый? - поинтересовался Иоанн.
- Десятый пошел уж, - стараясь говорить как можно басовитее, степенно ответил тот.
- А звать как?
- Первак.
- Ишь ты, - крутнул головой Иоанн. - Похоже-то как. Первак да Третьяк, - и осекся, испуганно покосившись на стоящего позади Адашева, но тот продолжал молчать, с любопытством разглядывая скудное убранство небольшой - метра четыре на четыре - избушки, добрую половину которой занимала русская печь.
- А поп как в церкви нарек? - в замешательстве - лишь бы не молчать - спросил Иоанн.
- Тихоном, - ответил тот.
- Ну, здравствуй, Тихон.
- И тебе подобру, - учтиво откликнулся тот.
- Не холодно тебе босиком-то, Тиша? - продолжал расспрашивать Иоанн, заметив, как он слегка переступает с ноги на ногу.
Твердый пол, густо вымазанный глиной, - это Иоанн знал по себе - зимой, как ни топи, все равно оставался холодным. Пускай топать не по нему, а по все той же соломе, но и через нее несло от глины леденящим холодом, особенно по утрам, когда печь за ночь выстывала, оставляя в избе из всей теплоты лишь собственные кирпичи.
- Ништо, я свычный, - бодро откликнулся Первак.
- А мы тебе и братьям твоим гостинцев привезли, - улыбнулся Иоанн и повернул голову к Адашеву.
Тот понял, кивнул и тут же вышел, но спустя минуту появился, держа в руках два больших мешка.
- Это как же так-то? - всплеснула руками Настена, глядя, как Алексей сноровисто выкладывает на чисто выскобленную столешницу все, что было им прикуплено по цареву распоряжению.
А было там изрядно - и пряники-сусленики, и медовые пахучие ватрушки, а уж пирогов не меньше десятка, да все разные - и грибник, и разные кулебяки, и курники, и даже пять треухов - как раз по числу детей. Глаза у Настены наполнились слезами.
- Как же это? - повторила она шепотом - перехватило от волнения в горле. - Ты ж гость, царь-батюшка, а мне-то для тебя и…
- Вот и отдариваюсь, потому что гость, - попытался успокоить ее Иоанн.
- Ой, негоже так-то, - не унималась она и тут же, скрывая неловкость, накинулась на детей: - Да кланяйтесь же вы, кланяйтесь, пострелята! Да глядите, глядите как следоват! Чтоб запомнили на всю жизнь, кто у вас ныне побывал! То же сам государь наш!