Молодая женщина положила стальное украшение на ладонь. Ровно посередине крест был слегка погнут. Ее вопросительный взгляд скользнул по щербине.
– Сюда попала пуля. В начале войны. Ваша матушка из могилы спасла мне жизнь.
Кажется, он все сказал, чтобы Шарлотта взяла подарок.
– Прошу вас. В память о ней. Носите и не снимайте. Все обойдется.
Александра Федоровна стала необычайно серьезной.
– Я должна была бы спросить вас, что обойдется? Но думаю, вы не вправе разглашать. – Она вытянула из кармана синюю ленту, такую же, как на платье. Видно, выскользнула из петли. Продернула в колечко на кресте, связала концы и надела себе на шею. – Можете быть спокойны, я ничего не скажу мужу.
Никс приехал к начальнику штаба в пятницу. И сразу спросил о главном:
– Я не верю, что вы не докладывали.
Как объяснить? Любое сообщение государю через голову вышестоящих – донос. И чтобы не писать доносов, Шурка стал составлять аналитические записки, замыкая в них самое важное: и о нарушении субординации, и о трусливом попустительстве полковых командиров общему офицерскому хамству, и о неспособности выдвиженцев из поселений занимать места в гвардии, от века уважаемой, и, наконец, о тайном обществе.
Такое творчество сильно задело государя. Ангел не спрашивал советов, ни как лучше содержать женатых офицеров, ни почему падает авторитет власти в частях. Ему нужны были сведения, подробные, лучше ежедневные. Бенкендорф получил по шапке и с тех пор докладывал лишь: "все весьма благополучно", "дело изрядно движется" – что мало соответствовало истине.
– Но вы все же докладывали. – Никс был хмур. Его тяжелый взгляд упирался в лицо генерала. Неисправности этого человека царевич бы не пережил.
– И я. И Илларион Васильевич. Было неугодно.
Никс помолчал. Потом энергично помял пальцами подбородок.
– Я не допускаю сомнений, что государь предпринимает все необходимое.
"Блажен, кто верует". У самого Александра Христофоровича веры уже не осталось. Что Его Величество считает необходимым? Что достаточным?
Хозяин проводил гостя в кабинет. Для них сервировали выдвижной стол с кофе. Госпожа Бенкендорф не вышла, не просила остаться на обед. Чем несказанно удивила Никса. Больна? Поссорились? Неудобно спрашивать. Уходя, он все-таки передал Елизавете Андреевне поклон.
Видимо, лицо хозяина изобразило зубную боль.
– У вас неладно? – Кто бы мог подумать, что человек-ерш способен на извиняющиеся, деликатные интонации?
Генерал кивнул.
– Помиритесь. – Он просил или приказывал? – У вас чудесная семья. Мало ли что бывает. Женщины – почти ангелы.
Шурка чуть не фыркнул. Может, у царевича супруга и ангел. А у него… За что боролся…
– Поверьте, они прощают, – повторил Никс. – Практически все.
Авентюра одиннадцатая. Ключ от моря
Ноябрь – декабрь 1813 года. Голландия.
Скорость, с которой в Амстердаме появился принц Оранский, говорила только о готовности англичан. Подметки маслом смазал – и тут как тут. Дела не позволяли Бенкендорфу думать ни о чем, кроме восстановления голландской независимости. Он понимал, как подставил Винценгероде, уйдя без приказа в кавалерийский рейд. И даже пытался написать начальству: сделано то-то и то-то, жду приказаний. Но отец-командир оскорбился такой откровенной игрой и не поддержал ее.
– Посмотри, – Шурка хлопнул ордером об стол.
Серж перехватил бумажку и развернул ее. "Я не имею никаких сведений о намерениях Его Величества", – прочел он.
– Это в ответ на мое четырехстраничное донесение! Я ничем его не обидел.
Неужели? Волконский смолчал, но его лицо приняло скептическое выражение.
– Да! Да! Да! – вспылил генерал. – Я все понимаю. У него полно причин для зависти.
Серж продолжал смотреть на генерала, не говоря ни слова. И чем дольше, тем сильнее тот бесился, сознавая невыговариваемую правоту князя.
– Хочешь, чтобы я сам сказал? – голос Бенкендорфа звучал язвительно. – Я скажу. Ради Бога. Он не хочет чувствовать себя дураком. Но не я его таковым выставил.
"А государь". Произнести это вслух никто из друзей бы не отважился.
– Ты получаешь прямые приказания императора. Через голову вышестоящего начальства. И ему, конечно, обидно.
Обидно! Шурке не хватало зла. Его носком сапога зашвырнули в Голландию с одним отрядом легкой конницы. Он вертится, как уж на сковородке. Дружит с контрабандистами. Вызывает из Англии Оранских принцев. Изображает полномочного представителя, когда душа в пятки уходит от ложности положения. А кто-то сидит в освобожденной Германии, и ему, видите ли, обидно!
Бенкендорф отчаянно кусал губу, не зная, что сказать Сержу в собственную защиту. Перед Винценгероде ему действительно было стыдно. Неловко до коловращения в груди.
– Поехали, надо встречать принца.
Бюхна не возражал.
Прибыло известие, что адмирал французской эскадры Вергюэль уводит корабли, опасаясь бунта служащих у него голландцев. Не вышло. Собственные моряки принудили его к переговорам. И вот сдался флот. Казакам. Не замочившим даже копыта коней в холодном море. Бенкендорф знал, что так не бывает. Но вот есть!
События разворачивались с такой скоростью, что генерал-майору только оставалось делать вид, будто все происходящее – ожидаемо и естественно. На самом деле он отправлял во Франкфурт эстафету за эстафетой. Император не отвечал.
В довершении ко всему прибыл принц.
В полной форме с наградами, нацепив самое официальное выражение на лицо, командир русского "корпуса" отправился на площадь. В голове мешались понятия. Принц Вильгельм Фридрих, сын бывшего штатгальтера, получал трон по рождению? Или по волеизъявлению народа? Свободные граждане заключают со своим правителем Общественный договор, отдавая ему под защиту свои права и становясь подданными конституционного монарха. Примерно так Шурка и воображал политическую гармонию.
Сначала генерал собирался поехать в порт. Но потом одумался. Кто он? Мальчик на побегушках? Или представитель русского императора, фактически завладевший городом? Ему подобало не встречать изгнанное высочество, а передавать ему власть. На ступенях дворца.
Так, одернув самого себя, Бенкендорф избрал площадь местом встречи с принцем. А "гвардию" расставил вокруг здания, чтобы всем сразу становилось понятно, кто в доме хозяин. И кто с чьего позволения тут высадился.
Народ по-прежнему ликовал. Казалось, все жители снова выплеснулись на улицу. Тульские пехотинцы стояли у дверей. Казаки гарцевали перед каретой. Бенкендорф в окружении своих офицеров и городских властей возвышался внизу лестницы. Когда экипаж остановился, генерал один пошел по красной дорожке и первым протянул его высочеству руку. Толпа наседала со всех сторон, и могло выглядеть, будто он просто помогает принцу пробиться сквозь нее. Но жест был символическим. Именно ради него и предпринималась вся экспедиция.
В карете рядом с Вильгельмом сидел английский посол сэр Кланкарти, который успел только шепнуть генерал-майору:
– Я имею к вам разговор.
Бенкендорф многозначительно улыбнулся в ответ, как ему казалось, улыбкой Ангела, и повлек ошалевшее от собственного значения высочество к лестнице. Британец очень старался не отстать, чем уронил бы достоинство своего кабинета. Но, так как обещанный английский десант все еще болтался в море, ему ничего не оставалось, как со всем соглашаться и надувать щеки.
Чуть только принц вышел на балкон, толпа взревела. Вильгельм был растроган и начал махать обеими руками. Шурка видел, что простак с трудом осознает высоту своего нового положения и не может по достоинству оценить момент.
Тем временем Кланкарти незаметно потянул русского визави за рукав. Вот настырный!
Они уединились.
– Каковы приказания вашего государя, генерал?
– Могу задать вам тот же вопрос.
– Мы намерены восстановить Оранскую династию и предоставить Голландии конституционное правление.
– Они сами себе его предоставили.
– Но без нас…
– Пока здесь только мы.
– Противный ветер мешает нашим кораблям высадить войска.
– Очевидное преимущество лошадей. Им ветер не помеха.
Сэр Кланкарти потоптался. Судя по кислому выражению лица, он страдал несварением желудка. А тут еще предстояло переваривать русские дерзости.
– Мы могли бы действовать вместе.
– Без сомнения. Думаю, в этом и состоит желание обоих государей.
Их сблизила не столько общность целей, сколько полное непонимание, что делать дальше. И необходимость изображать значение.
Вечером выжатый как лимон Бенкендорф приплелся на квартиру.
– Я думал, ты превратишь Амстердам в новую Капую, – смеялся вечером Серж. – А ты только твердишь: ходу отседова, ходу!
– Завтра у меня военный совет, – Шурка повалился на кровать. – С принцем, послом и генералом фон Бюловым. Не знаю, как они, а я намерен идти дальше.
– Жа-аль, – протянул Серж. – Мы бы славно отдохнули среди здешних румяных булочек.
– Они мне надоели.
– Кто? Булочки?
В Бюхну запустили сапогом, и он заткнулся.
Наутро генерал очень бодро отбарабанил на совете свою точку зрения. Плевать на осторожность. Нужно увести войну как можно дальше от внутренних областей страны. Перейти Вааль и занять крепкую позицию на левом берегу, чтобы обеспечить дальнейшее развертывание войск на границе с Бельгией.
Принц пришел от предложений в восторг и бурно поддержал. Уход русских из столицы устраивал всех. Рано радуетесь. Уж если мы что займем, как говорит Лев Нарышкин, нипочем не отдадим.
Кстати о Льве.
* * *
Они повздорили. Даже подрались.
– Реквизиции, значит? – кулак Бенкендорфа впечатался в левую скулу Нарышкина, и тот отлетел к стене.
От неожиданности граф не успел понять руку.
В гостиной чистенького голландского домика никого не было. Генерал-майор предварительно попросил Льва выйти с ним для разговора. Извинился. А потом врезал. Для просветления мозгов.
– Ты что устроил? Облагаешь данью людей, которые готовы нам помочь? Чингисхан хренов!
Лев ошалело потер затылок, которым стукнулся о ясеневый комод.
– Я тебя вызову на дуэль. Когда все кончится.
Шурка фыркнул. Да на здоровье!
– А пока изволь вернуть награбленное. Награбленное, я сказал.
Конечно, Голландия соблазнила бы и ленивого. Самым ленивым оказался Нарышкин, посланный с миссией еще до Бенкендорфа. Он застрял в Цволле, намереваясь сплотить отряд местных патриотов и уже с ним… Отряд не сплачивался. И, прибыв в город, Александр Христофорович понял, почему.
Уже на подступах к Цволле генерал заметил длинную вереницу крестьянских телег. Мрачный народ в деревянных, разбитых и вымазанных грязью башмаках сидел, посасывая трубки, и на конный отряд, пролетевший мимо них, глядел с явным неодобрением.
Шурку это покоробило. В других местах им махали, выносили фрукты и шипучий сидр, удивляясь, как после него казаки еще поедут верхом. Те пили "квасок", благодарили и зыркали вокруг, что плохо лежит.
"Ботавки" ребятам понравились. Уже разошлись слова Платова: "Ничто, девки благонравные, белые, как наши ярославские купчихи". Берем. На седло и до сеновала. Голландки тоже носов не воротили, выходили к дороге с товарами и возвращались с барышом: кто с приплодом, кто с горстью серебра. Словом, хорошо ехали. Душевно.
И вдруг эти телеги. Не пустые. Крытые дерюгой. Серые лица у сопровождающих. Нам не рады? Шурка удивился, потом рассердился, и в штаб Нарышкина вошел, закипая, как самовар.
– Где же отряд? – он начал без приветствия и таким тоном, что Льва должно было сдуть со стула.
Но тот не двинулся. Сидел в чистой бюргерской столовой, в хорошем доме, где хозяева, если и были, то попрятались. И изображал завоевателя.
– Где отряд? – Бенкендорф покрепче перехватил хлыст и шагнул к столу, словно намеревался бить старого приятеля.
– Барон!
Сроду он бароном не был!
– К чему такая спешка? Раздевайтесь. Садитесь. Отдохните.
– Ты не наотдыхался?
Нарышкин скроил кислую мину. Рвение к службе было ему чуждо. Хотя подвиги манили, и он мог напрячь силы – ненадолго, на один бросок. Но потом вновь терял интерес ко всему и сибаритствовал. Сейчас был именно такой момент.
– Тебе поручили собрать здешних патриотов и снарядить отряд в Амстердам. Так?
– Так, – обреченно согласился граф. – Не идут они в отряд. Едва провиант достаем.
– Что-то я не заметил дорогой, чтобы они нам хоть в чем-нибудь отказывали.
– Пока боятся, не отказывают, – парировал Лев. – Как французам. Кстати, поздравляю. Ведь это часть империи Бонапарта. Мы на вражеской земле. Дошли!
Шурка еле сдержался.
– Это несчастная страна. Какие враги, если они нам фрукты подолами носят?
Нарышкин смерил генерала понимающим взглядом, мол, тебе подола глаза застят.
– Прикажешь лошадей грушами кормить?
Фураж нужен. И провиант. Но не такими же средствами!
– Я реквизирую все необходимое для войск, – отрезал Нарышкин. – А довольны местные, недовольны – дело пятое.
– Вот поэтому никакого отряда и нет, – рассердился Бенкендорф. – Посмотрим, как у меня дело пойдет.
Лев с холодным гневом раздул длинные черные усы.
– Ты приехал меня сменить?
– Нет, взять под команду. Пойдем на два слова…
Александр Христофорович вышел из штаба и в сопровождении своих адъютантов направился к складам. Город выглядел неприветливо. Ни одна Рубенсовская красотка не выдавливала грудью окно, не махала кружевным платочком, не звала в гости на кофе с продолжением.
У складов толпились интенданты Нарышкина, принимая реквизиции. Длинный хвост подвод уходил аж к городским воротам. Бенкендорф прошелся мимо телег. Даже жаль отдавать!
– Кто у вас старший? – обратился он по-немецки к одному из угрюмых возниц.
Старших не было. Все из разных деревень.
– Разворачивайтесь!
Предложение выглядело неправдоподобно.
– Составьте дома списки, что уже отдано. Привезете в ратушу. Русский царь намерен расплачиваться.
К нему приковылял один почтенных лет и жеваного вида субъект в вязаной шапочке. От него воняло не то навозом, не то парным молоком.
– А за прогоны? Лошадей мы трудили.
– И за прогоны, – согласился генерал, уже понимая, что неуместная щедрость может выйти боком.
– Почему так?
– Его Величество приказал обходиться с вами как с союзниками.
– Реквизиций больше не будет! – побежало по цепочке вставших телег. – Станут покупать.
– А деньги-то у вас есть? – насмешливо осведомился вонючка.
"Шел бы ты, дед, пока не бьют".
Шурка дипломатично промолчал.
– Мы так возить будем, – вдруг сказал старик. – Чего самим не жалко. Договоритесь в ратуше о сборе. – Он вернулся к телеге и начал стаскивать на землю мешки. Ровно третью часть, как было в Москве. Это совпадение поразило Шурку. Многовато Нарышкин брал. Им не по силам. Теперь переживут.
– В Амстердаме давно оранжевые флаги отстирали и погладили, – сообщил дед. – Покажитесь. Может, чего и будет.
* * *
Генерал фон Бюлов разговаривал с ним только потому, что Бенкендорф был немцем, а значит – истинным солдатом. Старые пруссаки наследовали это убеждение со времен короля Фридриха. Оно помогло им выжить, когда французы победно прогарцевали мимо статуи великого монарха в Берлине.
– Вы очень рискуете, молодой человек.
Шурка кивал.
– Конечно, в вашем распоряжении не слишком много войск…
Знал бы старик правду!
Вчера Винценгероде наконец прислал приказ, то есть согласился рассматривать оторвавшийся авангард Бенкендорфа как часть своих войск, а самого генерала как подчиненного. Пусть и очень своевольного. Александр Христофорович возликовал. Ровно до той минуты, пока не вскрыл пакет и не прочел письмо.
У него отбирали часть отряда. Три казачьих полка и один пехотный. Половину личного состава. А взамен присылали башкир с луками. Очень кстати. Успех в Амстердаме не позволял ругать генерал-майора – победителей не судят. Но, располовинив его силы, можно было с большой уверенностью ожидать, что Бенкендорф остановит движение. И так зарвался!
– Я везде следовал за вами по пятам. – На Бюлова грех было жаловаться. Он честно исполнял союзнический долг. Без полета, но мужик хваткий. – Где можно, я затыкал за вами дыры… – Старику нравился Шурка. Как мало своих героев! Как жаль, что офицеры, способные принести родине славу, служат в армиях союзников! – Но не могу вам не заметить, что вы опасно отрываетесь от арьергарда. Переходя за Вааль.
Бенкендорф и сам это знал. Но что же делать? Он обязан исполнять приказ императора.
– Иногда надо забыть о стратегии и действовать по обстоятельствам, – сказал Александр Христофорович. – Я умоляю вас сохранять верность союзу и помочь мне.
Бюлов кивнул: сделает. Шурка не знал, что у пруссака свои сведения, и тот смотрит на него почти как на смертника. "Покажи им, сынок! Как воюют истинные тевтоны!"
Самому виновнику торжества было не до патетики. Он чувствовал, что его предали, бросили. Император перестраховался, засекретил дело – мышь не проскочит. Винценгероде имел право придраться, запретить, отозвать, даже отдать Бенкендорфа под суд.
– Все, что могу обещать, я прикрою ваш отряд с тыла. Как бы полумесяцем. И удачи, – пруссак хлопнул Шурку по плечу.
Удача бы не помешала.
Союзники совещались в маленькой кофейне в предместье Ле. Беленые стены. Красная посуда. Черные чугунные перетяжки под самой крышей. Дому лет триста. Он еще испанцев видел. Всяких там графов Эгмонтов и морских Гёзов. Теперь вот русские. Не более чем гости на чужой, скуповатой земле. Шурка это чувствовал и умел показать, за что ему были благодарны. Деликатность – редкое качество для завоевателя.
У стола вертелись хозяева, расставляли чашки, готовили крепкий шоколад – вонища на весь дом! Кажется, здесь никто не сомневался в благополучном исходе. А зря! Сам бы Бенкендорф усомнился.
Уболтав фон Бюлова, генерал поднялся на второй этаж, где занял комнату на ночь. По узкой лестнице даже при его худобе приходилось протискиваться боком. Как снуют плотные голландцы, уму непостижимо! Потолки низкие, вместо кровати – старомодный резной диван с холщовыми цветными подушками. Сидеть и то неудобно, ровно половина задницы на весу. А спать?
Шурка бы сейчас рухнул пластом. После разговора с Бюловым он был мокр, как мышь. Руки тряслись. И врать стыдно. И правду сказать нельзя. Что за положение! В дверь постучали, и тут же, не дожидаясь разрешения, ввалился Лев Нарышкин. Он воинственно раздувал усы и имел решительный вид.
– Я отправил полк согласно приказу.
Ну?
– Разрешите остаться в авангарде?
Бенкендорф сузил зрачки.
– Думаете, меня убьют и я не верну вам долг чести? Караулить изволите?
Лев заржал.
– Дело знатное намечается. Хочу участвовать.
Он не понимал или делал вид, что не понимает всей опасности. Даже обреченности предприятия.
– Лев Александрович, ну добро я. У меня приказ государя. Но из Бреды мало кто вернется.
– А из Москвы мы как думали возвращаться? – парировал граф.