- Откуда ты можешь это знать, тень джинна? Откуда ты вообще взялся? - Шрамоглаз впервые обратил пристальное внимание на горбуна. Чесоткой он когда-то сам страдал и слишком хорошо знал, как омерзителен зуд ночи напролет, как противно и болезненно расчесывать места, где крошечные клещи проделали под кожей свои ходы, - между пальцами, на запястьях, под мышками, на мошонке и на ногах. Ему потребовалась масса времени и денег, чтобы избавиться от этой напасти.
- Я из Аскунезии, из земель востощнее Рейна, если тебе это о щем-нибудь говорит, Щелкогляд!
- Ну-ну, для гребли ты явно не годишься. Наверное, у тебя у самого чесотка, если ты все знаешь об этих парнях.
- Какое там! Зато у меня есть короб на корабле, со снадобьем! Сжирает щесотку, как собака кошку!
- Что еще за снадобье?
- Тс-с! - Уродливое подобие джинна бешено завращало глазами. - Этого никто не должен знать, даже сам Великий Бракодел, инаще не подействует! Ну щё, притаранишь мне короб или нет?
- Пожалуй. - Шрамоглаз кивнул одному из своих подручных. - Принеси его барахло!
- Заодно приволоки ходулю! - крикнул вслед Энано.
Когда прибыли и короб хирурга, и его посох, главарь пиратов показал направо:
- Марш все туда, и ты, гном, заодно с ними. Вылечи парней от чесотки, чтобы от них хоть в доме была польза.
- Уй-уй, Щелкогляд!
И снова рыжий чертяка добился того, чего хотел.
Хакан, изгнанный из фаворитов Мехмета-паши, променявшего его на ублюдочного карлика, вывалился из публичного дома в самой старой части Танжера. Здесь, в Старом городе, были лучшие дома терпимости. А тот, в котором он провел три последние ночи, - и вовсе отменным. Заведение называлось "Родник нежно-зеленых бутонов", и там были самые красивые девушки в мире. В его будуарах с приглушенным светом, где в любое время курились благовония, имелись не только арабские красавицы с обжигающим огнем в глазах, но и белокурые женщины из северных стран с белой кожей и голубыми глазами, с большой грудью, и соски у них были не коричневыми, а розовыми и соблазнительными. Там можно было получить даже девственницу, разумеется, достаточно редко и за огромные деньги. Деньги для Хакана не играли роли, по крайней мере, пока он был обладателем своей доли из сундука с богатствами паши. Однако карман его быстро оскудел, и он перестал быть желанным гостем.
Громко жалуясь на неблагодарность этого мира, Хакан направил свои стопы к гавани, где на пристани стояла "Ильдирим", от которой веяло спокойствием и родным домом. Он попросит Мехмета-пашу дать ему еще небольшую часть добычи, совсем маленькую и только один-единственный раз. Он напомнит капитану, как долго верой и правдой служил ему, и заверит, что на него всегда можно положиться. Куда больше, чем на некоторых, кто только и умеет, что трещать…
Хакан подрулил к двери, ведущей во внутренние помещения галеры, протиснулся в нее с некоторым усилием, потому что она была довольно узкой, и… оторопел. Наверное, он все-таки выпил больше, чем предполагал, ибо того, что он увидел, никак не могло быть. "Ильдирим" казалась пустой и осиротевшей. Ни на одной из банок не было людей, ни единой души, как если бы корабль только что спустили со стапелей на воду. Разумеется, это было не так, хотя бы потому, что новые галеры не воняли так зверски.
Хакан встряхнулся, как курица, купающаяся в песке, потянулся и отправился на ют: туда Мехмет-паша приказал оттащить сокровища. Может, сундук сейчас открыт, да и охраны, может, нет, раз уж весь корабль опустел…
И тут Хакан увидел кровь. Большую лужу крови, в которой лежал Мехмет-паша. Он был мертв.
Хакана обуял такой страх, что он забыл и про сундук, и про сокровища, не в силах отвести взгляда от бездыханного неуклюжего тела.
Мехмета-пашу зарезали - этого не мог не увидеть даже тот, кого Аллах лишил зрения. Из его шеи недвусмысленно торчал кинжал. Ясно было и то, что умер он не сразу: на это указывали кровавые следы, начинавшиеся в паре футов от тела. Наверное, он сильно хрипел, от боли или задыхаясь. Рот его, во всяком случае, был широко открыт.
Все эти мысли проносились в голове бывшего слуги, и в его сердце проснулась жалость. От сильного, самовлюбленного человека, наводившего на всех страх, осталась лишь гора мяса.
- И все-таки я желаю тебе попасть в райские сады, - пробормотал он. - Ин шаʼа-лла…
Ему вдруг пришла в голову идея. Пошарив в складках шальвар Мехмета-паши, он с некоторым трудом все же наткнулся на то, что искал. Вытащил и засунул капитану поглубже в рот.
Это был финик.
ТОЛСТЯК МАРУФ ИБН АБРАМ
Ты сам свинья! Такая же грязная, такая же наглая, такая же белобрысая! К тебе прикоснулся сатана! Аллах милостивый, милосердный, сделай так, чтобы ты стал пищей для огня и мерзко издох в языках его пламени!
Истинным злодейством было выставить их под палящим солнцем. Вот уже два часа они стояли так, связанные по рукам и ногам, и каждый, проходивший мимо и проявлявший хотя бы малейший интерес, мог досконально изучать их тела. Гребля на галере была отвратительной и унизительной, но оказаться выставленным на невольничьем рынке оказалось не менее ужасно.
Витус скрипел зубами. Сдаваться нельзя! Ко всем бедам снова дала о себе знать больная нога. Он перераспределил свой вес и шепнул Магистру:
- Выше голову, сорняк, не могут же они держать нас здесь до Страшного суда.
- Да, пожалуй, что так, - пробурчал ученый. - Aequam memento rebus in arduis servare mentem, - как правильно заметил Гораций.
- Щё такое? - прошепелявил Энано. - Опять на своей латыни брешете? Кто это разберет?
- Старайся сохранить присутствие духа и в затруднительных обстоятельствах, - перевел Магистр. И добавил: - Даже если это очень трудно, Коротышка.
- Когда-нибудь, - вздохнул Витус, - закончится и этот вандализм.
Ученый сощурился:
- Если грядущая ночь будет такой же "спокойной", как предыдущая, я лучше дам себя распять.
Действительно, прошлая ночь была менее всего похожа на спокойную. Их и немногих оставшихся доходяг, которых Шрамоглаз не приговорил к галере, заперли в каком-то сарае, где жутко воняло ослиным пометом и гнилой соломой. Но это было не самое страшное, потому что обоняние галерных гребцов давно притупилось.
Гораздо хуже были блохи, мириады которых накинулись на них в темноте. Сначала они этого даже не заметили, потому что укус блохи не всегда чувствуешь, однако под утро все тело начало страшно чесаться, и вскоре их муки стали настолько невыносимы, что они готовы были лезть на стенку. Друзья принялись изо всех сил наотмашь лупить друга по местам укусов, поскольку эта боль была куда приятнее и заглушала убийственный зуд.
- Уй-уй, - шепелявил Коротышка, - прямо настоящая живодерня! - При этом на долю малыша пришлась всего пара укусов, и ему было намного легче, чем товарищам. Повезло и богемцу Весселю. Похоже, и среди блох были свои гурманы, предпочитавшие одну кровь и пренебрегавшие другой.
Немой Альб страдал больше всех. Не только потому, что ему приходилось терпеть зуд, но еще и потому, что он не мог пожаловаться. Свои страдания он выражал лишь отчаянным гортанным клекотом.
И сейчас он издал этот странный звук, энергично тряся при этом головой. Причиной был не новый укус насекомого, а необычайно жирный, одетый в дорогие одежды араб, вразвалку подошедший к нему и спросивший имя.
Араб повторил свой вопрос. Альб покачал головой и пожал плечами.
Коротышка прокаркал:
- Не может он брехать, пойми же наконец, пузан!
- Что ты хочешь мне сказать, увечный? - спросил толстяк елейным голоском.
- Лизалки у него нет, языка!
Теперь толстяк понял, что хотел сказать маленький горбун. Он раскрыл Альбу рот и заглянул внутрь.
- О Аллах всеведущий! Уродец прав! У парня вырезан язык. Наверное, был чересчур наглым, как все неверные.
- Именно так, именно, сиди Маруф ибн Абрам! - Маленький, вертлявый мусульманин, которому Шрамоглаз поручил продажу рабов, подскочил к ним. - Аллах милостивый, милосердный покарал его.
- Кто ты? - требовательно спросил толстяк. - Я тебя не знаю.
- Зато я знаю тебя, о сиди Маруф! Да и любой, увидев тебя, понял бы, кто перед ним! - расточал мед проворный человечек. - Мое имя Реда Али. - Поверенный Шрамоглаза скрестил руки на груди и поклонился с благоговением, достойным восточного деспота. - Мне даны полномочия продавать этих великолепных рабов по бросовым ценам. Никогда еще ты не мог купить такой хороший товар так дешево.
- Это мы сейчас проверим. - Сиди Маруф опять бесцеремонно раздвинул зубы Альбу. - Не знаю, не знаю… Раб, который не может говорить, имеет большой недостаток. Я не могу послать его на базар за покупками. К тому же меня стали бы раздражать издаваемые им звуки.
- Посмотри, зато у него безупречные зубы. К тому же подумай: немой раб - это, может быть, и недостаток, но это же лучше, чем раб чрезмерно болтливый.
Сиди Маруф его почти не слушал. Не обращая внимания на блошиные укусы, он ощупывал мускулы на руках у Альба. Они его вполне удовлетворили, и он долго не мог от них оторваться. Потом его жирные руки прошлись по верхней части туловища немого, выискивая узлы, опухоли или иные образования, исследовали подробно кожу на предмет шрамов или замаскированных ран, нажали на печень, желудок и селезенку, а также на каждое ребро в отдельности. Ничего не обнаружив, толстяк дошел до пупка и, не стесняясь, спустился ниже, в пах.
- У него нет переломов, - довольно констатировал он.
Альб издал протестующий звук. Толстяк на него никак не отреагировал. Теперь его жирные ручонки возились с половыми органами раба.
- Ну, конечно, колбаска у него в кожуре, как у всех неверных! Какая гадость! Да покарает Аллах этого человека!
- Пощему? - не выдержал карлик. - Ты нищем нелущще, только потому, что твоя голая!
Сиди Маруф недовольно засопел:
- Молчи, урод, ты разеваешь пасть только потому, что тебя все равно никто не возьмет. - Он снова повернулся к Альбу. - Посмотрим, не перебиты ли твои яички.
Удостоверившись, что у немого не было мошоночной грыжи, он исследовал внутреннюю сторону бедер, чтобы проверить, нет ли там вздувшихся вен. Действовал он при этом аккуратно, почти с наслаждением, но не нашел ничего примечательного. С кряхтением выпрямившись, толстяк сказал продавцу:
- В общем и целом парень не производит такого уж плохого впечатления, если не брать в расчет тысячи блошиных укусов. Скажи ему, чтобы он показал мне спину.
Реда Али сделал знак Альбу, чтобы тот повернулся. Немой повиновался.
Сиди Маруф принялся дальше ощупывать невольника, словно жеребца. Не найдя и на спине ничего, кроме шрамов от ударов плетью, он сказал продавцу:
- Пусть с него снимут путы, чтобы он мог широко раздвинуть ноги. А потом пусть нагнется, низко-низко.
Продавец приказал одному из надсмотрщиков развязать веревки и крикнул:
- Давай, давай, голову вниз! Сиди Маруф хочет заглянуть тебе в задницу!
- Совершенно справедливо, именно это я и хочу сделать, - важно кивнул толстяк. - Я не раз встречался с тем, что у раба весь зад в трещинах.
Однако на этот раз Альб, сносивший процедуру с кротостью ягненка, заупрямился. Он ожесточенно затряс головой.
Продавец рассвирепел. Все так хорошо складывалось, и вдруг парень заартачился. Сиди Маруф был зажиточный господин, почему к его имени и прибавляли "сиди", и, похоже, он был заинтересован в покупке. Реда Али зло крикнул:
- Давай, наклоняйся, а не то отведаешь плетки!
Альб продолжал упираться. Анальный осмотр казался ему чересчур унизительным.
Теперь вмешался Витус, лицо его покраснело от гнева. Он и так слишком долго молчал.
- Оставь человека в покое, Реда Али! Представь, что ты был бы на его месте. Не унижай его!
Его поддержал Магистр:
- Прекрати эту недостойную процедуру!
Нгонго хранил мрачное молчание, зато Вессель заорал:
- Хватит! Перестань, в конце концов!
Энано возмущенно открыл свой рыбий ротик, но не успел он выпятить вперед губы и что-то вставить, как громкий щелчок перебил его. Доверенный Шрамоглаза нанес удар девятихвосткой. Не изо всех сил, чтобы не попортить товар, однако достаточно крепко, чтобы на спине Альба появились красные полосы. Удар был хорошо дозированным, что выдавало в Реде Али мастера в искусстве телесных наказаний.
Плетка-девятихвостка была на море самым распространенным инструментом, если нужно было выпороть строптивого матроса. Она состояла, как говорит само название, из девяти веревок, каждая из которых заканчивалась узлом. Провинившийся должен был собственноручно сплести ее перед экзекуцией, чтобы с самого начала у него появилось к ней особенное отношение. Для этого приговоренному надо было расплести канат на три шнура, и каждый из них еще на три, а потом завязать на конце каждого из девяти шнуров мощный узел, чтобы при порке его как следует проняло.
Альб по-прежнему стоял прямо. Он не боялся плетки, он к ней привык. Вообще-то германец был человек кроткого нрава и все в жизни принимал как ниспосланное Богом, но если что-то было ему не по нутру, он становился упрямым, как ишак.
Продавец изготовился для нового удара, но сиди Маруф остановил его.
- Не надо, Реда Али. Я полагаю, что его зад также не вызывает нареканий. Может быть, я куплю его. Впрочем, я еще не уверен, не несет ли немой раб в себе больше недостатков, чем достоинств. Разумеется, многое зависит от цены…
- О цене мы договоримся! - поспешно заверил торговец.
- Да-да, возможно. - Заплывшие глазки толстяка прошлись по жалкой кучке рабов и остановились на Витусе. Белокурый парень, без сомнения, был видным товаром. Фигура его, правда, не так впечатляла, как у негра, но о черномазом не могло быть и речи. Еще недавно у него их было трое, и ничего, кроме неприятностей, они ему не доставляли. Это были строптивые, воинственные забияки, с которыми ему пришлось расстаться. К сожалению, с материальными потерями. Нет, черномазого ему больше в доме не нужно.
То же самое относилось к низкорослому человеку, который постоянно щурился. Что толку от самого лучшего раба, если он ничего толком не видит! Вон стоит еще один мужчина, тоже белокожий и тоже слишком маленького роста. Плохой материал. А уж горбун - купить его было бы непростительной глупостью. Наглый, бесполезный едок, и больше ничего. Да и остальные выставленные на продажу рабы производили довольно жалкое впечатление. Нет, если подумать, купить можно было бы лишь немого да белобрысого. Толстяк направился к Витусу и принялся ощупывать его.
В душе у молодого человека бушевали противоречивые чувства. Как ему вести себя? Разумеется, он мог бы оказать сопротивление и оттолкнуть гнусного толстяка, но тут же вмешается один из надсмотрщиков, если раньше плетка Реды Али не пресечет попытку не подчиниться. Нет, это бессмысленно. К тому же, если он сделает хорошую мину при плохой игре, вполне возможно, толстяк купит его и возьмет к себе в дом. В этом случае появилась бы надежда когда-нибудь бежать, а там, глядишь, и освободить из рабства своих друзей. Он вел себя тихо.
- Ты довольно пропорционально сложен, - заметил сиди Маруф, рассматривая Витуса, словно картину, - хотя блохи покусали тебя особенно сильно. Наверное, у тебя очень сладкая кровь. Ну… - Он захихикал, отчего его масленые глазки еще больше заплыли. - Может, ты весь сладкий?
Витус собрал всю свою волю в кулак. Он, не мигая, смотрел прямо перед собой, сконцентрировавшись на одной точке над левым плечом купца.
- Любишь ли ты предаваться мужской любви, выяснится, когда я тебя возьму. Если я тебя возьму. Но сначала дай я тебя дальше осмотрю. Не люблю покупать кота в мешке. - Пальцы сиди Маруфа по-деловому занялись ощупыванием живого товара и вскоре очутились в паху. Толстяк сдвинул в сторону фартук раба и осмотрел то, что предстало его глазам.
- Ну, конечно, и эта колбаска в кожуре. Отвратительно! Впрочем, довольно солидная колбаса. - Он опять захихикал и собрался обследовать мошонку, но этого сделать ему уже не удалось.
- Руки прочь! - рявкнул Витус, не в силах больше сдерживаться. - Хватит ощупывать меня, как свинью!
- Что-о-о-о? - Толстяк отскочил назад, словно налетел на стену. Ему нужно было время, чтобы прийти в себя от неслыханной дерзости. Потом его прорвало: - Что ты сказал, пес неверный! Ты, ублюдок, сын шлюхи! Сатанинское отродье! Запомни: я никогда бы не притронулся к свинье, ни за что! Тем более не стал бы есть такую мерзость, как свинина, кровь или падаль!
Вновь раздался резкий щелчок - Витус вздрогнул. Реда Али ударил плетью. На этот раз со всей силой.
Амина Эфсанех стала невольной свидетельницей событий на невольничьем рынке. Она оказалась неподалеку от злосчастных друзей, скрытая, однако, от их глаз, потому что сидела в паланкине, который двое крепких слуг как раз медленно проносили мимо. Увидев краем глаза жирного Маруфа, она сразу узнала его и с любопытством наблюдала, как тот увивался вокруг раба и похотливо ощупывал его. Он был купцом, как и ее муж Шакир, хотя далеко не таким удачливым.
Толстяк как раз пытался ухватить какого-то блондина за фаллос, который… Стойте-стойте! Это же был… как же она его сразу не узнала! Ведь это мнимый лорд! Мужчина, нанесший ей в постели смертельное оскорбление. Посмевший в ее объятиях произнести имя другой женщины.
- Стойте! - громко крикнула она и глубоко втянула воздух через тонкие породистые ноздри. Пламя ее ненависти, почти угасшее за прошедшие недели, вспыхнуло с новой силой, словно ее опозорили только вчера. Она-то считала, что парень вместе со своими дружками на галере, а он невредимый стоит тут, да еще толстый Маруф, купив его, может обеспечить ему безбедное существование в своем доме. Так не бывать этому! Амина резко выбросила руку из носилок и схватила за плечо Рабию, шагавшую рядом с ней. Испуганная неожиданным прикосновением, служанка тихо вскрикнула.
- Тихо ты, дурочка! Посмотри, там, позади, это ведь тот парень, которого ты по моей просьбе продала на галеру?
Рабия прищурилась, поскольку страдала близорукостью, однако сомнений не было.
- Да, госпожа, это он. Хирург из монастыря Камподиос. А рядом - невысокий человек, который на площади рассказывал истории о нем. И странный карлик тоже там. Все трое дружат, я тебе о них рассказывала.
- А остальные? Там еще трое.
- Не знаю, госпожа. Похоже, они все вместе. Стоят, во всяком случае, рядом.
- Это я и без тебя вижу. А еще я вижу Маруфа ибн Абрама, этого жирного, похотливого развратника. Я не желаю, чтобы он покупал этих рабов и брал их к себе в дом. Иначе у них начнется райская жизнь: мало работы, много хорошей еды. При известной услужливости, конечно, сама понимаешь.
Повелительница сделала знак своим слугам:
- Я хочу оказаться поближе к толстому Маруфу. Отнесите меня туда.
Носильщики выполнили ее приказание, и вскоре Амина Эфсанех, к своему величайшему удовольствию, могла в непосредственной близости наблюдать, как Реда Али ударил плеткой белобрысого, и тут же на него набросился толстяк:
- Ты сам свинья! Такая же грязная, такая же наглая, такая же белобрысая! К тебе прикоснулся сатана! Аллах милостивый, милосердный, сделай так, чтобы ты стал пищей для огня и мерзко издох в языках его пламени!
Эти слова пришлись по сердцу Амине. Даже очень. Она с упоением слушала дальше.