А потом те остались позади: одни по пояс в воде, другие на берегу, третьи даже взобрались на ветви деревьев, – и по мере того, как течение уносило плот все дальше, постепенно уменьшались и теряли реальные очертания, пока вдруг не пропали из виду, проглоченные листвой. Их исчезновение было таким внезапным, словно они были сновидением, а не явью.
И наверняка больше никогда не будут реальностью, потому что, скорее всего, отправятся в свои далекие долины или суровые горы, где будут скрыты от взоров цивилизации до тех пор, пока непрерывное кровосмешение не приведет их к окончательному вырождению, и в итоге они исчезнут с лица земли. Хотя до тех пор, пока этого не случится, всякий раз, собравшись вокруг костра, они будут вспоминать то далекое время, когда их предки сопровождали богиню – ту, что увела за собой злых духов к огромной Ориноко, на берегах которой обитали "цивилизованные".
Но до Ориноко было еще очень далеко, и бонго неторопливо плыл по чистым черным водам, не желавшим стряхнуть с себя сонное оцепенение, словно им любопытно было заглянуть под каждый корень и каждый камень, образуя заводи, в которых, будто в темном зеркале, отражались деревья и пальмы.
На закате путешественники пересекли широкую безлюдную саванну, казавшуюся лишенной любого проявления жизни и движения, и с наступлением ночи приблизились к тому месту, где вновь рождалось мелколесье. Там они остановились на ночлег, так как, по мнению венгра, Айзе было бы полезно подышать ночью свежим чистым воздухом, веявшим над ковылем: он прогонит остатки жара гораздо быстрее, чем тяжелый, смрадный и спертый воздух сельвы.
– Если, как я надеюсь, мы сейчас находимся на Куруту́, завтра доберемся до Трупиала, – добавил он. – Если же, напротив, мы отклонились к северу, путешествие окажется более долгим. И очень тяжелым.
– Позвольте мне взглянуть на карту, – попросил Себастьян. – Возможно, мне удастся это выяснить.
– Парень! – с улыбкой ответил венгр. – Если я покажу тебе карту этой части Гвианы, ты только запутаешься. В здешних краях следует держать свою собственную карту в голове, потому что только она тебе и сослужит службу. Остальные – лишь мокрая бумага. – Он вынул из кармана небольшой компас, положил его на землю и определил положение стрелки по отношению к линии берега. – Это должна быть Куруту, потому что мы все время плыли на северо-восток, а вон там, на юге, я вроде бы видел вершину горы. Вот такие детали ты и должен брать в расчет, а не то, что нарисовали грамотеи, в жизни не покидавшие Каракаса.
– Значит, это Куруту вымывает алмазы?
– И золото. Все эти реки несут золото и алмазы, но, поскольку каждая имеет своих собственных духов-шутников, может так получиться, что здесь ты ничего не обнаружишь, а в трехстах метрах ниже по течению пройдешь, сам того не ведая, над "бомбой", которая могла бы обогатить тысячу человек.
– Но ведь существует какой-то способ это обнаружить.
– Какой-нибудь существует, – согласился Золтан Каррас. – Но научиться этому можно лишь с годами. Когда наступает сухой период и вода в реках спадает, самое время выходить на охоту за неуловимым камнем. Надо особенно внимательно изучать берега, чтобы обнаружить след графита, который может вывести тебя на жилу или то место, где течению вздумалось оставить свое сокровище. Надо уметь слушать "музыку" алмазов, то есть тихо сидеть на скале, наблюдая за тем, как течет река, в надежде, что она мимоходом прошепчет свои секреты. Это что-то вроде игры – увлекательной игры, в которой зачастую ставишь на кон собственную жизнь.
– Я уже это понял, – кивнул Себастьян. – Однако вы говорите, что самая лучшая пора – когда реки мелеют, а ведь сейчас они полноводны.
– Знаю, и поэтому в Трупиале "бомба", скорее всего, расположена не в реке, а в том месте, которое, возможно, было ее старым руслом. Бывает так, что в результате наносов или обрушения горного склона река меняет течение, ищет новый выход и покидает прежнее русло, которое быстро зарастает. Но может так случиться, что именно там течение веками оставляло алмазы. – Он с досадой прищелкнул языком. – И это осложняет работу, потому что тогда надо носить землю к реке, чтобы ее промыть, или же провести воду к месторождению. – Он пожал плечами, словно показывая, что приходится с этим смириться. – Но это лишь предположения, не стоит ломать себе голову, пока не доберемся до "тарарама" и не отхватим себе приличный участок до того, как нагрянет "чума".
– А если уже нагрянула?
– Тогда самое лучшее – сесть в какой ни есть задрипанный самолетишко и вернуться домой.
– И где же ваш дом?
"Мусью" Золтан Каррас поднял голову и посмотрел на Аурелию Пердомо, подошедшую с кофейником в руках: это она задала вопрос.
– Он всегда находится на одном и том же месте, сеньора, – ответил он с веселыми чертиками в светлых глазах. – А точнее, под моей шляпой.
Возможно, ветры саванны ночью и в самом деле далеко-далеко унесли остатки лихорадки, мучившей Айзу, только они были не в силах отогнать кошмары, которые заставляли ее стонать и метаться. Мертвецы явились вновь и завладели ее снами, и среди всех – любимых, знакомых или забытых – теперь почему-то выделялся новый персонаж, на которого прежде она почти не обращала внимания.
Это был туземец – настоящий "дикарь", намного выше ростом и красивее тех, кого она встречала до сих пор. Она вспомнила, что видела его: он проходил мимо, потерянный и безмолвный, как мертвец, не желающий смириться с тем, что он мертвец. Неожиданно он сел перед ней на корточки, посмотрел ей в глаза и заговорил глубоким и густым голосом.
– Пойдем со мной, – попросил он. – Мой народ тебя ждет.
– Какой народ?
– Самый отважный на свете – гуайка. – Он сделал длинную паузу: казалось, он пытается вспомнить что-то очень далекое. – Наш шаман видел сон, в котором Камахай-Минаре сообщила, что вернулась на землю, и послал нас, воинов, на ее поиски. – Он вновь замолчал, словно ему стоило огромных усилий привести мысли в порядок. – Почему меня убили? – недоумевал он. – Я не причинил "цивилизованным" никакого вреда.
– У меня нет ответов на все вопросы. Я не хочу их иметь. Я хочу одного: чтобы ты вернулся к своим и оставил меня в покое.
– Не могу. Шаман приказал: "Найди Камахай-Минаре и приведи ее". – Чувствовалось, что он одержим этой идеей. – Я должен тебя привести, – заключил он.
– Я не Камахай-Минаре.
– А кто же ты тогда? "Цивилизованная"? – Так как она промолчала, он добавил: – "Цивилизованные" всегда причиняли вред гуайка, но я все равно должен привести тебя к моему племени. Почему?
– Спроси об этом твоего шамана.
– Не могу. Он живой и меня не слышит. Одна ты меня слышишь.
– Но я не хочу тебя слушать. Уходи! – приказала она. – Уходи и оставь меня в покое.
– Куда же, если я могу обрести покой, только когда отведу тебя к своим? Другие воины уже вернулись, но мой народ надеется, что я, Ксанан, вернусь с Камахай-Минаре.
– Я не пойду.
– Пойдешь!
И он удалился, прямой, гордый и надменный, словно принц, кем он и был среди своих, и Айзу пугало, что он вернется и будет не просто мертвецом среди мертвецов, потому что хочет, чтобы она сопровождала его в далекий край гуайка.
Для чего?
Она спрашивала себя об этом во сне и вновь спрашивала, проснувшись, потому что ее преследовало ощущение, что, хотя ночь и осталась в прошлом, дух этого обнаженного дикаря здесь, рядом. Ей приходилось делать над собой усилие, чтобы преодолеть охватившее ее чувство тоски и отвлечься, наблюдая, как в брезжущем утреннем свете проступала на фоне неба темная масса громадного тепуя с гладкими стенами. Ее поразило, с какой быстротой саванна, камни и островки мелколесья меняли цвет по мере того, как солнце поднималось все выше, и она поблагодарила – как никогда, сколько помнится, не благодарила ничто другое – чудесный свет, который в своем продвижении прогонял прочь все дурные сны.
Жизнь во всем своем великолепии начала бить ключом, и утро на берегу реки по соседству с лесом показалось Айзе таким животворящим, бурным и ликующим, как нигде на свете.
В каких-нибудь пятидесяти метрах попугаи подняли привычный утренний галдеж, перед тем как отправиться в полет на поиски завтрака. А певчие птицы джунглей, казалось, с самого раннего утра вступили в соревнование друг с другом: кто из них свиристит громче всех или способен испускать трели дольше остальных?
Они не умолкли даже тогда, когда рослая, жилистая и немного нескладная человеческая фигура скользнула под деревья, обозначавшие границу между возвышенностью и равниной. А все потому, что "мусью" Золтан Каррас умел красться бесшумно, как индеец, и неторопливо продвигался по лесу в поисках дичи; его прозрачные глаза, казалось, не упускали ни малейшей детали из происходящего вокруг.
Он обошел вниманием группу тощих капибар, которых можно было оставить на крайний случай; упитанный трубач оказался вне досягаемости для выстрела и в оправдание своего имени, задрав хвост, выпустил в сторону человека две долгие очереди кишечных газов, знак презрения, прежде чем пропасть из вида в чащу, – и, наконец, обнаружил темную бесстрастную игуану метровой длины, которая уставилась на него своими круглыми и невыразительными глазами, готовая к бегству при одном только подозрительном жесте с его стороны. И все же она так и не успела заметить, как крохотный дротик с легким шелестом прорезал воздух, воткнулся ей в лапу и почти мгновенно парализовал.
– Вы что, хотите, чтобы мы это ели? – первое, что сказала Аурелия Пердомо, поморщившись при виде игуаньей туши. – Ничего более отвратительного я не видела.
– Зато это самое лучшее в сельве мясо, – спокойно ответил венгр, начиная сдирать с игуаны кожу. – Это как раз то, что необходимо Айзе для восстановления сил.
– А как вы ее убили? С помощью яда?
– Кураре.
– Кураре? – всполошился Себастьян. – Но ведь это опасно!
Золтан Каррас кивнул на останки животного и с изрядной долей иронии произнес:
– Спросите ее! Она не успела даже вздохнуть. Гвианское кураре намного лучше амазонского, потому что тамошние племена делают его из растений и корней, в то время как здесь "хозяева кураре" изготавливают его из бехуко, которая убивает при одном только прикосновении.
– И при этом вы хотите, чтобы мы это ели?
– Это не опасно. Кураре действует, только когда попадает в кровь. Можно пить или есть сколько хотите.
– Вы уверены?
Вместо ответа венгр сунул палец в крохотную тыковку: в ней было вещество, похожее на смолу, которым он смазывал кончики дротиков, – пососал его, а затем повернулся к Айзе, смотревшей на него своими огромными зелеными глазами; в ней уже не было заметно никаких признаков лихорадки.
– Ты же не боишься, правда? – спросил он и, когда она молча кивнула, с улыбкой добавил: – Отведаешь игуанью ногу с рисом – самое вкусное, что тебе доводилось когда-либо пробовать. Как ты себя чувствуешь?
– Гораздо лучше. – Девушка на секунду запнулась. – Кто такие "хозяева кураре"? – поинтересовалась она.
Золтан Каррас хмыкнул:
– Надо же! Девчонка снова пристает с вопросами. Значит, ты уже в порядке. "Хозяева кураре" – это шаманы, знахари или называй как хочешь, которые по традиции обладают секретом приготовления яда, передаваемым от отца сыну. Это делает их самыми влиятельными членами племени, потому что индейцы без кураре пропадут.
– Но если яд добывают из растения, его может изготовить любой.
Золтан Каррас, не прекращая своего дела, отрицательно покачал головой. Он чистил и резал игуану на куски и аккуратно укладывал на дно кастрюли.
– Это не так-то просто, – сказал он. – Многие из тех, кто берет в руки бехуко мавакуре, в итоге отравляются, потому что это страшно ядовитое растение. Надо знать, как получить сок, как его загустить, превратить в твердое вещество и добиться, чтобы яд убил животное, но не того, кто его будет есть. Это один из "промышленных секретов", который хранят как зеницу ока.
– Существует какое-нибудь противоядие? – осведомился Асдрубаль, который не пропустил ни одного слова объяснения.
– Когда речь идет об очень сильном кураре, которое применяют в военных вылазках, то нет. Как только яд попадает в систему кровообращения, он неизбежно вызывает паралич и смерть от асфиксии. Но если яд старый или небольшой концентрации, тогда лучше всего обработать ранку солью.
– Зачем вам такая морока, разве не лучше воспользоваться винтовкой?
– Парень, – ответил Золтан Каррас тоном сурового внушения, – здесь огнестрельное оружие всегда следует пускать в дело лишь в крайнем случае, потому что патроны взять неоткуда. К тому же, стреляя, оповещаешь всю округу, что в окрестностях появился белый человек. А промахнешься – можешь быть уверен, что только распугаешь зверье и на целый день лишишься возможности вновь нажать на курок.
Он поставил кастрюлю на огонь, приправив игуану и рис специями, которые достал из рюкзака, и вскоре им пришлось признать, что от запаха прямо слюнки текут, хотя Аурелия все еще сомневалась.
– Я по-прежнему считаю, что мы можем отравиться, – сказала она. – В конце концов, стрихнин ведь никуда не делся.
Но когда еду разложили по тарелкам, голод взял свое, и уже никого не могла остановить мысль о том, что это белое сочное мясо принадлежит отвратительному существу, которое вдобавок было умерщвлено с помощью яда. Это была пища, да к тому же она восхитительно пахла – казалось, лишь это и имело значение.
Кроме того, размышлять о возможных последствиях было некогда, так как они почти сразу же отвязали плот и нырнули в чащу, через которую река прокладывала себе дорогу, словно пробивая туннель в густой растительности. Первые два часа их сопровождало великое множество обитателей сельвы, среди которых было особенно много обезьян капуцинов, а также шумных попугаев и туканов. Однако постепенно их количество уменьшалось, а гвалт стихал, и наступил такой момент, когда сельва, оставаясь все тем же густым лесом, стала казаться необитаемой.
– Мы уже близко, – объяснил это странное явление Золтан Каррас. – Подобное отсутствие живности объясняется только присутствием людей. И происходит это не по вине туземной "малоки", потому что индейцы заботятся о том, чтобы вокруг их селений водилось зверье. Речь идет о белых людях, большом количестве белых, а в этих местах это признак алмазной лихорадки.
И действительно, после полудня появился Трупиал. Просто уму непостижимо, как всего несколько десятков людей смогли произвести такие разрушения, поскольку даже самые толстые деревья были уложены по всей длине правого берега. Зеленый цвет растительности уступил место грязно-серому – цвету крупнозернистого вязкого песка, который когда-то был белым, а теперь был весь вытоптан и взрыт.
Старатели возились с ведрами, суруками, кирками и лопатами, и на смену покою лесной чащи пришла лихорадочная деятельность, поскольку тот, кто не работал на дне ямы, извлекая породу, перетаскивал ее на другое место или промывал в реке, старательно выискивая в решете камни.
На левом берегу выстроились в линию палатки, шалаши и навесы-времянки из пальмовых листьев, а из стволов, куриар и пары бонго был сооружен на скорую руку хилый плавучий мост, рядом с которым развевался выцветший венесуэльский флаг.
Когда до моста, бывшего чем-то вроде центрального нерва лагеря, оставалось метров пятьсот, раздались первые приветствия, и некоторые старатели подняли головы, теряя несколько секунд своего драгоценного времени на то, чтобы окинуть их взглядом.
– Венгр! – кричали они. – Чертов "мусью"! А мы по тебе скучали. Где это тебя носило?
Он, в свою очередь, им отвечал, обращаясь к каждому по имени или по прозвищу, и задавал один и тот же вопрос:
– Как дела? Поймал удачу за хвост?
– Вот-вот поймаем, старина. В сурукиту кое-что попадает – хватит, чтобы промочить горло.
– Смотри, все не пропей!
– Тогда чего ради я тут корячусь, приятель? Алмаз – всего лишь камень, пока не попадет в руки старателя и не превратится в ром.
– Ах ты, бессовестный пьяница! – со смехом отвечал Золтан Каррас, радуясь встрече со старыми приятелями. – Будешь столько клюкать – помрешь.
– Недаром же говорят, что старатель моет в реке, а потонет в рюмке, мое почтение дамам, – парировали старатели, а затем добавляли: – А ты что, женился и тут же обзавелся тремя взрослыми детьми?
– Катись в осоку, сукин ты сын!
Они причалили к мосту, и плот тут же превратился в его звено, упрочив всю конструкцию. Спрыгнув на берег, они первым делом направились к флагу, рядом с которым, под сенью мерея, сидел человечек с плоским лицом, в круглых очках, с обвисшими усами и огромным пистолетом за поясом. Он слегка поднял руку в знак приветствия:
– Привет, "мусью"!
– Привет, Круглолицый. Это мои друзья, Пердомо Марадентро, канарцы, приехали на "тарарам". А это Салустьяно Барранкас, "налоговый инспектор" практически всех месторождений, которые здесь открывают. Так что он тут самый главный и единственный, кто может выделить участок, который можно "перетряхнуть" в поисках камушков. Можно приступать?
– Когда пожелаешь, "мусью". Мои правила тебе известны. По тридцать квадратных метров на нос. Потом я подготовлю "книжку", и, когда выберешь участок, скажи мне, и я тебе ее оформлю. И чтобы у меня никакого спиртного, ни проституток, ни драк, и пять процентов от добычи – мне. Кто зажилит мою долю или попытается обокрасть соседа, больше никогда не получит "книжку", а тот, кто убьет, окажется на дне реки с пулей в башке.
– Идет! – согласился венгр. – С тобой не бывает проблем, пока не нагрянет "чума". Как у нас тут с харчами?