Снежная почта - Житинский Александр Николаевич 9 стр.


Встречай рассвет! Немного дел
Достойных, чтобы жить,
Спешить, и память ворошить,
И выживать с трудом.
Но если пересохшим ртом
Не повторять слова,
То потеряешь все права
На завтра, на потом.
Август 1970 г.

"Расскажи мне что-нибудь такое…"

Расскажи мне что-нибудь такое,
Чтобы все кончалось хорошо.
Хочется душевного покоя,
Хочется покоя за душой.

Не к тому, что страсти надоели
И переживанья не с руки.
Хочется покоя, в самом деле,
Чтобы мысли были высоки.

В сущности, устойчивое что-то
Надобно для отдыха души.
Говори: семья, жена, работа…
Главное, о детях расскажи.

"Положи мне руку на висок…"

Положи мне руку на висок.
Слышишь, жилка синяя трепещет?
Мой удел, и вправду, невысок.
Поважнее есть на свете вещи.

Положи мне руку на глаза.
У меня под веками зарницы.
Отшумела, отошла гроза.
Почему же мне никак не спится?

Я еще живой, и ты жива.
Улыбнемся радостно друг другу!
Мы вдвоем, и не нужны слова,
Только кровь стучит как бы с испугу.

Кто придумал, будто смерти нет?
Быть бессмертным – это некрасиво.
На твоих ресницах мягкий свет,
И рука горячая на диво.

Будущему археологу

Мы будем длиться лишь мгновенье
Среди бесчувственного сна.
Придут другие поколенья,
Забудут наши имена.

Когда внимательный потомок
Увидеть пожелает нас,
Что он найдет среди потемок
Без наших лиц и наших глаз?

Набор случайнейших предметов,
Обрывки писем и бумаг
Он соберет, и будет это
Похоже на универмаг.

Там будет все: тарелки, ложки,
Носки, ботинки, стопки книг,
Электробритвы, кольца, брошки…
Не будет только нас самих.

Не будет радости и горя,
Рассудка, совести и лжи,
Души, что век с собою в споре.
А что мы значим без души?

Трамвай на мосту

Трамвайной молнии свет
на миг озарил меня.
Увидел: за много лет
не прожил и дня.

Увидел, как видит блиц,
мерцание мертвых лиц,
недвижный, как тень, листок
и мост, уходящий вбок.

Трамвайной молнии свет
короток – памяти нет.
Печать на мосту, как след, -
поэт, пешеход, скелет.

Мы празднуем только миг,
мгновенный, как тень листа.
Трамвайной молнии крик
уже улетел с моста.

Демон

Уже оторвавшись от грешной Земли,
Я всю свою жизнь обозрел наудачу.
Я слезы берег, но теперь не заплачу.
Как счастлив я был! Что за годы прошли!

Я вспомнил, как небо манило меня
Сверкающей бездной, как черные крылья
Легко прорастали во мне без усилья
Губящими свет языками огня.

В том черном огне, что горит за спиной,
Сгорели любовь моя, ненависть, сила,
И небо висит надо мной, как могила,
И нет в нем огня, и звезды ни одной.

Теперь в небесах только воля да ночь,
Да теплой Земли восходящие токи.
Заря розовеет на Дальнем Востоке,
Но так далеко, что не сможет помочь.

Мое завещание

Умру я – соберитесь
Все вместе за столом,
Но пить не торопитесь,
Оставьте на потом.

Окиньте трезвым взглядом
Весь мир, что я любил,
Людей, что были рядом,
Пока я с вами жил.

Пускай теперь могила
Меня погрузит в мрак.
Простите, если было
Меж нами что не так!

Мы жили, как умели,
Но черт меня возьми,
Мы главное успели -
Живыми стать людьми.

И если смерть украдкой
Взяла кого из нас,
Дружище, все в порядке!
Не надо прятать глаз.

Я не оставлю детям
В наследство ни гроша.
Останется на свете
Одна моя душа.

Она придет к вам снова
В дни счастья и беды.
Придет, как это слово
Пришло из темноты.

Меня вы не жалейте,
Жалеть меня нельзя.
Ну, а теперь налейте,
Налейте всем, друзья!

"Свет сентября, прозрачный свет осенний…"

Свет сентября, прозрачный свет осенний
Освободил мне душу от трудов,
Хотя что может быть обыкновенней
Начала осени и первых холодов?

Вот облако проходит утомленно
Над рощей, порыжевшей на краю,
А я легко и умиротворенно
Смотрю на жизнь прошедшую свою.

Кружится лист, тревога опадает,
Как роща, обнажается душа.
Над полем птица сонная летает,
И молодость уходит не спеша.

Что прошлое? Его уж не поправить.
Свет сентября прозрачен и жесток.
С самим собою незачем лукавить, -
И в этом главный, может быть, итог.

Поэтому, легко и беспристрастно
Обозревая свой недолгий путь,
Я говорю: жизнь все-таки прекрасна!
И думаю: зависит, как взглянуть…

Этюды пессимизма
(1970-72)

Герой романа

Он будет собирательным лицом.
Военный летчик был его отцом.
Его мамаша вышла из крестьян.
Так, воля ваша, я начну роман.

Двадцатый век и сорок первый год.
Вот бабушка к герою подойдет
И перекрестит личико его,
А до войны пять месяцев всего.

Героя от бомбежки прячут в щель.
Теперь он тоже маленькая цель.
Он ищет грудь, губами тычась в тьму,
И хочет выжить вопреки всему.

Ну что ему осталось от войны?
Быть может, чувство страха и вины?
Быть может, полуночный чей-то стон?
Скорее, ничего не помнит он.

Он будет собирательным лицом
Для тех, для незнакомых со свинцом.
Поступит в школу, будет петь в строю,
Лелея собирательность свою.

Потом герой поступит в институт,
Еще пять лет спокойно протекут.
Где для него мне отыскать сюжет?
А между тем, прошли еще пять лет.

По совести, роман мой скучноват.
Герой его ни в чем не виноват,
Благополучен, как морковный сок,
И ростом он не низок, не высок.

По совести, романа вовсе нет.
На все дается правильный ответ.
Герой не горевал и не тужил,
Жил тридцать лет и не видал, что жил.

Он был лишь собирательным лицом.
Спасибо, что не стал он подлецом.
Но все же он типичен, как герой,
Хотя другой мне по сердцу, другой!

Да здравствует мой правильный роман!
На город опускается туман.
Герой давно женился, стал отцом.
Сын будет собирательным лицом.

Стихи на рабочую тему

В государстве рабочего класса
Я стою у пивного ларька.
Нет толпы, есть народная масса,
Ничего, что хмельная слегка!

Будь неладна, рабочая тема!
Выпил пива – и вот тебе связь
С гегемонами, с массами, с теми,
Кто стихов не читал отродясь.

Я возьму себе воблу посуше
И, спинной отрывая плавник,
Загляну я в рабочую душу,
Про которую знаю из книг.

Я по-свойски, они – по-простому,
Я по матери, то же они.
Что еще человеку живому?
Нету слов – так рукою махни!

Между ними ничем не отмечен,
Я не буду казаться святым.
Знаю только – один я не вечен,
Ну, а вместе – еще поглядим!

Дирижер

Дирижер рукой дрожащей
Вытащил из-под полы
Звук растерянный, щемящий -
Так птенец глядит из чащи,
Так звезда глядит из мглы.

Дирижер рукой суровой
Воздух мнет над головой.
Фрак его черноголовый
Пляшет в пляске бестолковой
И страдает над толпой.

Дирижер хватает флейту,
Вьет невидимую нить.
Склонен к лирике и флирту,
Он парит, подобно спирту,
И не может говорить.

Официант

Как смерч, скользит официант.
Лежит закуска на подносе.
Летит он, светлый, как апостол,
С желанной печенью трески.
Имел бы я такой талант,
Сей миг литературу бросил,
Купил манишку бы, а после
Я удавился бы с тоски.

Умел бы он писать стихи,
Сей миг ушел из ресторана
И сел бы над листом бумаги,
Сжимая пальцами виски.
Узнав, что критики глухи,
Печататься как будто рано
И много надобно отваги,
Он удавился бы с тоски.

Чекист

Чекист сидит, на водку дышит,
Дрожит могучая рука.
Он ничего вокруг не слышит,
Он вспоминает про ЧК.

Он вспоминает, как с отрядом
Он бандам двигался вослед,
Как вызывал его с докладом
Железный Феликс в кабинет.

Он тоже был тогда железный
И храбро дрался за народ.
А вот теперь он бесполезный
Сидит на кухне, водку пьет.

Вязанье

Старуха вязала носки
Какого-то бурого цвета.
От старости или с тоски,
А может, ей нравилось это.

Старуха петельки клала,
Как жизнь свою изображала,
И лампа в середке стола
Светила и ей не мешала.

Две спицы вились, как волчок,
Вот вытянут нитку живую…
"О Господи, я не горюю,
Живу я еще – и молчок!"

Старуха вязала носки,
Последние петли сплетала.
Как тени от лампы резки!
Как свету приветного мало!

Знакомый

Мой знакомый в зеленом плаще
Торопливо с авоськой шагает,
И снежок у него на плече,
Чуть коснувшись плаща его, тает.

Мне известно, что он одинок,
Не устроилось личное счастье.
Дома ждет его только щенок,
Спаниэль удивительной масти.

Мой знакомый приносит кефир,
Пачку "Севера", свежую булку
И, журнал захватив "Новый мир",
Спаниэля ведет на прогулку.

Совершая привычный маршрут,
Тянет жизнь, как скрипичную ноту.
Жаль, собаки недолго живут.
У него уже третья по счету.

Чепуховые стихи

На носу у дяди Феди
Вырос форменный удав.
Дядя Федя съел медведя,
В зоопарке увидав.

Вот идет он, пролетарий,
Воздух нюхает змеей.
Весь небесный планетарий
У него над головой.

Воздух чист, как умывальник.
Дядя Федя ест озон.
Он фактический ударник
И пострижен, как газон.

А за ним идет машина,
На ходу жуя овес.
Дядя Федя не мужчина,
Он пыхтит, как паровоз.

Свет идет от дяди Феди,
Как от лампочки в сто ватт.
В дяде Феде все медведи
Зычным голосом трубят.

А удав головкой вертит
И сжимается в кольцо.
У питона, как у смерти,
Неприличное лицо.

Старушка

По радио сказали, что вчера
Какую-то старушку сбили танком.
Она кричала: – Чур меня! Чура! -
Бидончик с молоком упал и покатился,
Дымок за танком синеватый вился.
Была старушка и старушки нет -
Остался рубчиком лишь гусеничный след.

По радио сказали, что войны
Не будет завтра. Завтра будет утро.
Старушки с молоком удивлены:
В очередях стоять, как домино,
Им завтра, наконец, разрешено
И вопрошать сурово: – Кто последний?
Последних нет.
Последнюю старушку
Вчерашний танк впечатал по макушку
В сырую землю, и пропало молоко,
Которое далось ей нелегко.
По радио передают погоду.

Про любовь

На закуску была колбаса.
В сутках двадцать четыре часа.
Капитан переставил будильник,
А на кухне взревел холодильник.

На десерт были изюм в шоколаде.
Капитан без ума был от Нади.
Капитан распоясался, зверь!
Дерматином обтянута дверь.

На паркете пятно от ликера.
Вся надежда теперь на суфлера.
Но Надежда молчит, как комод.
У Надежды малиновый рот.

Тонкой пленкой подернулись шпроты.
Капитан был пятнадцатой роты.
Ночью выдохся весь лимонад.
Капитаны не знают преград.

Горилла
(Из Жоржа Брассанса)

В Зоопарке прекрасный пол,
Со стыда не пряча лица лица,
Как-то раз наблюденья вел
За гориллой в виде самца.
Дамы пялились, так сказать,
На тот орган в рыжей шерсти,
Что мамаша мне называть
Запретила, Боже прости!

Бойтесь гориллу!

Вдруг открылась эта тюрьма,
Где томился прекрасный зверь.
Распахнулась она сама,
Видно, плохо заперли дверь.
"Ну, сейчас я ее лишусь!" -
Прорычал самец на ходу.
Угадали вы, я боюсь! -
Он невинность имел в виду.

Бойтесь гориллу!

И хозяин кричал: "Скандал!
Зверю нет еще и восьми!
Мальчик в жизни самки не знал,
Он ведь девственник, черт возьми!"
Но бабенки вместо того,
Чтоб использовать данный факт,
Побежали прочь от него.
Это был непонятный акт!

Бойтесь гориллу!

Даже дамы, что час назад
Были мысленно с ним близки,
Мчались в ужасе, доказав,
Что от логики далеки.
Я не вижу в этом причин,
Потому как горилла – хват
И в объятьях лучше мужчин,
Что вам женщины подтвердят.

Бойтесь гориллу!

Все несутся, не взвидя свет,
От четверорукой судьбы,
Кроме двух: старухи ста лет
И расфранченного судьи.
Видя этакий оборот,
Зверь направил свои стопы,
Ускоряя бешено ход,
К ним, оставшимся от толпы.

Бойтесь гориллу!

И вздохнула старуха: "Ох!
Я не думаю, чтоб сейчас
Кто-нибудь, скажем прямо, мог
На меня положить бы глаз!"
А судья говорил, что бред,
И за самку принять его
Невозможно… А впрочем, нет
Невозможного ничего.

Бойтесь гориллу!

Что бы сделал из вас любой,
Если б ночью, ложась в кровать,
Меж старухою и судьей
Был бы вынужден выбирать?
Что касается до меня,
Я бы полностью все учел
И старуху, уверен я,
В роли женщины предпочел.

Бойтесь гориллу!

Но горилла ведь, как на грех,
Избирая собственный путь,
Хоть в любви превосходит всех,
Но не блещет вкусом ничуть.
Потому, не грустя о том,
Что избрали бы я и ты,
Зверь берет судью, а потом
Устремляется с ним в кусты.

Бойтесь гориллу!

Продолжения, как ни жаль,
Не могу рассказать для всех.
Это вызвало бы печаль
Или ваш нездоровый смех.
Потому что, подставив зад,
Звал кого-то и плакал он,
Как несчастный, что днем назад
Был им к смерти приговорен.

Бойтесь гориллу!
Перевод с французского

Раскаявшийся сутенер
(Из Жоржа Брассанса)

Она стояла у ворот
"Святой Мадлены"
И наблюдал честной народ
Ее колени.
Она сказала: "Котик мой,
Пора влюбиться…"
И понял я, что предо мной
Лишь ученица

Господь способности ей дал
И часть сноровки,
Но что такое Божий дар
Без тренировки?
Хотя монашкой лучше стать,
Чем жить в притоне,
Как не устанут повторять
У нас в Сорбонне.

Я был взволнован, как никто,
Несчастной крошкой
И показал ей кое-что,
Совсем немножко.
Попутно я ее учил -
Ей это надо! -
Как привлекать к себе мужчин
Посредством зада.

Я ей сказал: "Вся трудность в том,
Что на панели,
Лишь научась вертеть хвостом,
Достигнешь цели.
Но, обращаясь молодцом
С тем инструментом,
Варьируй темп с юнцом, с глупцом,
С интеллигентом…"

И вот тогда, благодаря
Моей услуге,
Я компаньоном стал не зря
В делах подруги.
И как сказал поэт большой
В какой-то строчке,
Мы были телом и душой
Поодиночке.

Когда бедняжка шла домой,
Оставшись с носом,
Я к ней не лез – ни Боже мой! -
С пустым вопросом.
Но, несомненно, от тоски
Я был не в духе
И раздавал ей тумаки
И оплеухи.

Но вот она, к моей беде
И как-то сразу
Вдруг подцепила черт-те где
Одну заразу.
И как подруга или просто так
Для пробы
Мне подарила, как пустяк,
Свои микробы.

Я от уколов и со зла
Не взвидел света
И понял – нету ремесла
Дурней, чем это!
Поняв раскаянье мое,
Она рыдала,
Но все напрасно! До нее
Мне дела мало!

Моя подружка, сев на мель,
Не шита лыком,
Поспешно бросилась в бордель
В объятья к шпикам.
Там покатилась, как ни жаль,
Она все ниже…
Какая жуткая мораль
У нас в Париже!

Перевод с французского

Разговор с Хайямом

Г. С. Семенову

Хорошо было древним поэтам, Хайям!
Узнавали их не по газетам, Хайям!
На пиру говорил, не заботясь о славе,
И остался бессмертен при этом Хайям

Ты ответь мне, Хайям, на законный вопрос:
Если были, и впрямь, Магомет и Христос,
Почему мы живем уже столько столетий,
А на этой Земле не убавилось слез?

Оптимистом быть трудно, Хайям, помоги!
В этом мире беспутном, Хайям, помоги!
Если веру и цель указать мне не можешь,
Хоть мгновением судным, Хайям, помоги!

Впрочем, будем добры. Люди слабы, Хайям.
Ради денег живут, ради славы, Хайям.
Я не лучше других и не хуже, но все же,
Почему на людей нет управы, Хайям?

Все не так уже серьезно, Хайям, дорогой!
Лучше рано, чем поздно, Хайям, дорогой!
Лучше редко да метко, а если не вышло,
Пусть хотя бы курьезно, Хайям, дорогой!

Современник не тот, кто живет среди нас.
Современник умрет, может быть, через час.
Лишь один, о Хайям, у меня современник -
Кто прочтет и поймет череду этих фраз.

В доме писателей

Какая-то пьяная морда
И пластырь на ней, словно хорда.
Глаза нагловатые узки,
И чертиком прыгает мускул.

Вот морда за нею другая:
Ухмылка от края до края
И нос безобразного цвета
Ее выдают как поэта.

Вот третья маячит в тумане:
– Цыгане, – кричит, – где цыгане?
И светятся уши, как свечи,
Ловя бестолковые речи.

Собрались служители музы.
Трещат биллиардные лузы.
– Туза от борта в середину!..
Простите мне эту картину.

Молитва

Жить по вашим законам – увольте!
Пусть я буду по горло в дерьме,
Хуже негра в республике Вольте,
Горше узника в черной тюрьме.

Пусть я буду последним из нищих
Или первым шутом у ворот.
Пусть свинцовой толпой в сапожищах
Мою душу растопчет народ.

Пусть друзья от меня отвернутся
И семья проклянет навсегда.
Пусть никак от греха не очнуться,
А потом не сгореть со стыда.

Пусть я буду с любимой в разлуке,
Пусть умру я, как зверь, в стороне,
Жизнь сгубив на бесцельные звуки…

Боже мой, протяни ко мне руки,
Протяни свои руки ко мне!

Званый обед

Опять вино, и разговоры,
И разговоры, и еда.
Уже сгорают со стыда
Воспитанные помидоры,
Уж зеленеют от тоски
Огурчики в стеклянной банке,
А сом, разрезан на куски,
Печально спит в своей жестянке.

Обед сверкает, точно зуб
В шикарной пасти метрдотеля.
Вот разговор зашел про суп,
Потом про скульптора Бурделя,
Потом немного про хоккей…
Обед удался. Все довольны.
О Боже! Позвони скорей
С твоей высокой колокольни!

Не презирай меня, Творец!
Я создан по твоим проектам
Не как хлебатель кислых щец
И разговоров "с интеллектом".
Ты создавал меня, старик,
Для равноправного общенья,
Но я утратил Твой язык
И прячу взор в боязни мщенья.

Как надоел мне этот мир
Фиглярства, бешенства и скуки!
Упрятаны в подкожный жир
Души моей живые звуки.

Назад Дальше