Это вечное стихотворенье - Владимир Соколов 9 стр.


Хочу писать стихи о том,
Что слышно в воздухе пустом,
О журавлях, о мотыльке,
Что с вечностью накоротке.
Что бесполезное - не зло.
А может пользу принести.
А может, даже принесло,
Как зайчик солнца на горсти.
Перенимай.
Перенимай
У непокоя непокой.
Неуловимое поймай.
Не обязательно рукой.
Шумит береза надо мной
Нераспустившейся листвой,
Что листья даже зеленей,
Когда их нет еще на ней.

1973

"Гербарий сырых тротуаров…"

Гербарий сырых тротуаров,
Легчайшие в мире шаги.
Как самый цветной из пожаров -
Волненье листочной пурги.

Березы, акации, клены
Даруют листы, как цветы,
Душе молодой и влюбленной,
Такой же красивой, как ты.

В сплетенье кругов, и полосок,
И звезд, рыжеватых на цвет,
Весенний летит отголосок:
"Ты любишь меня или нет?"

И, не дожидаясь ответа,
Под ветром большой синевы
Твой зонтик лимонного цвета
Уносится в вихре листвы.

1973

Телефон

- С утра такой дождливый день.
Все крыши точно набекрень,
А все деревья так стоят,
Как будто это листопад.
Все оттого, что нет тебя.
- Да, Машенька.

- Вчера котенка я спасла.
Он вылетел из-за угла
И сразу, маленький, упал,
Чуть под колеса не попал.
Все оттого, что нет тебя.
- Да, Машенька.

- А знаешь, в проходном дворе
Щенок заплакал в конуре
О том, что выпал из гнезда
Птенец, не знающий куда…
Ты, как всегда, недоглядел.
- Да, Машенька.

- С утра дождливый день такой.
Все оттого, что ты плохой,
Что мы не виделись с тобой,
Не знаю, век уже какой,
Что забываю я тебя…
- Нет, Машенька.

1973

Разлука

Боже мой, разве
Это разлука?
На расстоянии улицы,
На расстоянии площади,
На расстоянии нескольких
Тысяч шагов.

Боже мой, разве
Это разлука?
Это же праздник,
Дивная мука
На расстоянии улицы,
На расстоянии площади,
На расстоянии нескольких
Тысяч шагов…

Можно молчать - ни слова,
Можно гадать и ждать,
Но постоянно знать,
Что от живой до живого
Все же рукой подать.

1973

Бессонница ("Почему ты не спишь и глядишь в окно?..")

Почему ты не спишь и глядишь в окно?
За окном никаких происшествий нет.
Только листья шумят, только дождь идет.
Ты кого-нибудь ждешь? Не придет никто.
Потому что все спят. И дождь прошел.
Даже мокрая бабочка в раме спит.
Отдохни, никаких происшествий нет.
За окном не горит ни одно окно.

Я не сплю потому, что не спит трава.
И влажнеет земля от большой росы.
И кузнечик задумался: может, встать
И оспорить какие-нибудь часы?
Я не сплю потому, что у всех застав
Отдыхают стволы от дневной жары.
Я не сплю потому, что не спит вода,
А куда-то бежит, как твои года…

1973

"Я к дороге так привык…"

Я к дороге так привык,
Что не знаю, где мой дом.
Туполицый грузовик
Пробирается с трудом.

Бьет метелица в упор.
Воздух холоден и сыр.
Слева - в ватнике шофер,
Справа - левый пассажир.

Это я на этот раз.
Неприкаянно курю.
Не свожу с дороги глаз.
Ни о чем не говорю.

Двигай, милый грузовик,
Как и прежде, напрямик.

Начинается зима.
Проявляются дома.

Говорят, что этот дом
Намечается на слом.

Но и новая стена
Будет тоже снесена.

Пусть от дома твоего
Не осталось и следа.

Что бездомность? Ничего.
Бездорожье - это да.

1973

"Мне не может никто…"

Мне не может никто
И не должен помочь,
Это ты понимаешь сама.
Это ранняя рань,
Это поздняя ночь,
Потому что - декабрь и зима.

Это скрип
Одиноких шагов в темноте.
Это снег потянулся на свет.
Это мысль о тебе
На случайном листе
Оставляет нечаянный след.

А была у тебя
Очень белая прядь,
Потому что был холод не скуп.
Но она, потеплев,
Стала прежней опять
От моих прикоснувшихся губ.

Ты шагнула
В квадратную бездну ворот.
Все слова унеслись за тобой.
И не смог обратиться
Я в тающий лед,
В серый сумрак и снег голубой.

Я забыл, что слова,
Те, что могут помочь, -
Наивысшая грань немоты.
Это ранняя рань,
Это поздняя ночь,
Это улицы,
Это не ты.

Это гром,
Но и тишь,
Это свет,
Но и мгла.
Это мука
Стиха моего.
Я хочу,
Чтобы ты в это время спала
И не знала о том ничего.

1973

"Я болен…"

Я болен.
Я в белой рубахе.
На белой лежу простыне.
Под белым теплом.
Чьи-то ахи
И охи чуть слышатся мне.

То сходятся, то, расступаясь,
Расходятся.
Что-то звенит.
Игла, так любовно касаясь,
Меня от чего-то хранит.

Я выздоровел.
Я снаружи
В те самые окна гляжу.
Прекрасные грязные лужи
Старательно не обхожу.

Как выпущенный на свободу,
Я делаю все, что нельзя:
По льду, уходящему в воду,
Как малые дети, скользя.

Я выздоровел от простуды.
Я выздоровел от любви.
Вступают со мной в пересуды
Лишь голуби да воробьи.

1973

"Уволенная статуя…"

Уволенная статуя,
Омытая дождями,
Давай помянем старое
С закрытыми глазами.

С пристанционной улицы
Проникнув на задворки,
Давай помянем давние
Ручьев скороговорки.

Давай помянем мальчика,
Наивного на диво,
И голубую девочку,
Что все не приходила.

А он, храня молчание
В твоей тени забытой,
У зала ожидания
Стоял, дождем умытый.

Давай помянем мальчика
И девочку припомним
Там, где цвела мать-мачеха
Почти по всей платформе.

За что "спасибо", статуя,
И за какое детство?
Давай помянем старое,
Ведь никуда не деться.

От человечьей одури
Уйдя в свое начало,
Поразмышляй на отдыхе,
Кого ты замещала.

Где тридцать лет, не менее,
Ты тень бросала длинно -
Как вздохи облегчения
Береза и рябина.

…Там паровоз на роздыхе
Вблизи густых сиреней.
И тучка галок в воздухе,
Как туча подозрений.

1973

Пауза

Оскалить ярмарочно ливенку?
Или тряхнуть словесным цирком?
А может быть, пополнить лирику
Еще одним больничным циклом?

Или отъехать в край,
прославленный
Тем, что там редко кто бывает,
Где вмятины зовутся вдавлины,
А тишина преуспевает?

Где зимний лес, красуясь вышивкой
Темно-зеленою и белой,
Напоминая свитер лыжника,
В глаза летит, оледенелый.

И там, махнув сосне, как парусу, -
Не говорком и не мычаньем, -
Перед стихом заполнить паузу
Уже значительным молчаньем.

1973

Одиночество

Давиду Ланге

Тепло в моем доме, свободно и чисто.
И сахар, и чай у меня, и вино.
Но что-то никто в мою дверь не стучится,
Лишь падает небо в большое окно.

Большой или малый, Христос иль Иуда,
Входите. Вам, снег отряхая с плечей,
Я с ходу в прихожей поддакивать буду,
Смеяться и плакать от умных речей.

Я всем буду рад и старинно и ново.
Я все вам отдам и душой и судьбой…
Одно только грустно - последнее слово.
Я снова оставлю его за собой.

1973

"Я колокольчик подарил…"

Я колокольчик подарил
Тебе. А ты его разбила.
С еловой ветки уронила.
А в двери Новый год входил.

…А колокольчик этот был
С таким стеклянным дальним звоном,
Как будто во поле студеном
Скорее к дому торопил…

Была ты или не была,
Мне трудно знать, с былым покончив…
Но вот звонят колокола,
Сквозь снег звенят колокола,
Сквозь снег бродячих лет моих,
А мне все кажется, что в них
Звенит разбитый колокольчик.

1974

"Боже, как это было давно…"

Боже, как это было давно,
Ничего не осталось в итоге…
В почерневшем снегу полотно
Бесконечной железной дороги.

Полотно.
А за тем полотном,
Как туманные знаки свободы,
Проносящиеся за окном
То луга, то стога, то заводы.

Не свободен я был все равно
От любви, как от вечной тревоги…
Боже, как это было давно,
Ничего не осталось в итоге.

Только память о том, как бежал
От любимых.
Как снова и снова
Не за них, а за слово дрожал,
Стихотворное, бедное слово.

1974

"Когда я после смерти вышел в город…"

Когда я после смерти вышел в город,
Был город послепраздничен и тих.
Я шел Манежем.
Было - ни души.
И так светло!..
Лишь ветер подметал,
Как дворник, конфетти и серпантин.
Дома стояли, ясно каменея.

Все было так привольно.
И тогда
Заметил я, что я уже могу
Идти сквозь все.
Я шел, не замечая
Дверей и комнат.
Только к нам с тобой
Войти не мог.
Хоть был карт-бланш,
Не мог…
Но площадь Пушкина…
Я удивляюсь.

Ты с мужем села около Него.
Я захотел купить тебе букетик…
Ты в Пушкина смотрела.
Я тогда
Напротив стал, как тень.
Ты поглядела
Куда-то в воздух.
Было ощущенье,
Что ты глазами встретилась со мной.
И встала.
И одна пошла к киоску.
Взяла букет в прозрачной оболочке.
И полевых цветов один букет.
С травой. Зеленой.
Белые цветы…

Я отошел - мы были не одни.
Боялся, как бы их не положила
К подножью памятника…

Я недолго
Шел вслед за вами.
Чтобы вас не мучить.

Ведь я же после смерти вышел в город.
А ты была жива.
Цветы - твои.

1974

Дом с мезонином

Прощайте, Машенька, прощайте.
Пришла ушедшая пора…
Меня, как Дом, не замечайте,
Ведь дождик льет как из ведра.

Я буду рад, слегка отъехав,
Что Дом, не зная почему,
Стоит задумчивый, как Чехов,
И
улыбается
всему.

Здесь были мы других не хуже.
Нам было по семнадцать лет.
И тополиный пух на лужи
Летел, как бабочки на свет.

И вишни, близкие к удару,
Шумели в лад, вбежав во двор,
Как исполняя под гитару
Сквозной мотив из "Трех сестер".

…Машинка, как сороконожка,
Все что угодно перешьет…
А Дом подлечится немножко
И Автора переживет.

Прощайте, Машенька, прощайте!
Живите с веком наравне.
Но никому не обещайте,
Что обещали только мне.

1974

"Вспоминается первый ледок…"

Вспоминается первый ледок.
Вспоминается вечер без звезд.
Вспоминается колкий упрек
В том, что я удивительно прост.

Это может быть.
Но почему
До того, как нашли вы меня,
Было так хорошо одному
На закате осеннего дня?

Я листву разменял на рубли,
Я капель разменял на гроши.
А всего-то хотелось - любви
Да единственной в мире души.

1974

"Ты говоришь, что все дела…"

Ты говоришь, что все дела:
Тянуться вверх, идти на дно.
Но ты со мною не пила
Мое печальное вино.

Мне интересен человек,
Не понимающий стихов,
Не понимающий, что снег
Дороже замши и мехов.

И тем, что, жизнью обделен,
Живет лишь гривной дорожа,
Мне ближе и больнее он,
Чем ты, притвора и ханжа.

Да и пишу я, может быть,
Затем лишь, бог меня прости,
Чтоб эту стенку прошибить,
Чтоб эту душу потрясти.

1974

Ромашка

Московское лето в разгаре.
Отпало цветение лип.
Теперь на любом тротуаре
Их нежных сережек изгиб.

Вот летчик прошел по Ордынке,
Куда и откуда, бог весть…
Вот бабочка, как на тропинке,
Летит на асфальте присесть.

Вот дети флажочками машут,
Как будто мы в мае опять.
И столько на свете ромашек,
Что можно хоть рай загадать.

Недаром вчера на Таганке,
Где пух тополиный парил,
Прекрасной одной гаитянке
Я этот цветок подарил.

1974

"Художник выставлял…"

Художник выставлял
Тела, плоды, ручьи,
Которые писал близнец
Не знаю где.
Он выдавал
Его картины за свои,
А сам его держал
На хлебе и воде.

Легенда хороша…
Она седым-седа.
Плоды, ручьи, тела…
Богиня хороша.
Но ради двух-трех слов
Восторга и суда
Как мается душа,
Как мается душа.

1974

"Небольшой мокрый снег. Гололедица…"

Небольшой мокрый снег. Гололедица.
Мгла над нивами, холодом сжатыми.
Белый куст как большая медведица
С затаившими дух медвежатами.

Возле дачи с забитыми ставнями,
Окруженной живущими дачами,
Ты стоишь, размышленьями давними
Остановленный и озадаченный.

Нет. Так просто душа не развяжется
С тем, что мучит и в воздухе носится.
Все-то думается, все-то кажется…
Но с тебя еще многое спросится.

С нерешительным вьюги не водятся.
Он пустыми сединами метится.
Две лыжни осторожно расходятся,
Чтобы встретиться или не встретиться.

1974

"Зима. Почерневших деревьев аллеи…"

Зима. Почерневших деревьев аллеи.
Две улочки, нас приводящих домой.
"Пойдем лучше этой, она зеленее", -
Ты тихо сказала глубокой зимой.

А я улыбнулся, в ладоши захлопал,
Но понял внезапно при этих словах:
Там гуще ветвились и ясень, и тополь -
Все в шапочках белых на черных ветвях.

А улочку ту, где глубокие ямы
Являли собою былые дома,
Былые деревья, стоявшие прямо,
Тогда обошли мы.
Ты помнишь сама.

И шли мы по той, где, над снегом чернея,
Хранили деревья дыханье твое:
"Пойдем лучше ею, она зеленее…"
Твоя оговорка.
Смущенье мое.

1974

"Когда любви коснулась вещь…"

Когда любви коснулась вещь,
Как все уменьшилось в окне,
Как, снисходительно зловещ,
Сервант воздвигся в тишине,
Как будто маленький Эльбрус
Ничтожествовал вдалеке.
А там на чей-то высший вкус
Блуждала дама в парике.
Не по-мужски, не по-людски
Возник какой-то мелкий клещ…
Как сжалось сердце от тоски,
Когда любви коснулась вещь.

1974

Из софийской тетради

I. "Тебе обещал я деревья…"

Тебе обещал я деревья,
Которые будут зимой
В Софии, красивой издревле,
А то и на Шипке самой.

Но весть о внезапной кончине
Меня позвала одного.
И вот я в Болгарии ныне
Один ни с того ни с сего.

Один в серебристую темень,
Слегка от дороги устав,
Брожу под деревьями теми,
На похороны опоздав.

Тебе обещал я деревья,
Которые будут зимой
В Софии, красивой издревле,
А то и на Шипке самой.

Здесь очень короткие зимы,
Не то что в России у нас.
Поэтому неотразимы
Снега, что со мною сейчас.

Деревья стоят как скульптуры
В огромной живой мастерской,
Где лепят натуру с натуры,
А радость мешают с тоской.
Ведь можно из южного снега
Такое слепить небесам!

А он это делает сам,
Свалившийся с самого неба.
Снег лепит себя на деревьях.
Он лепит тебя и меня.
И всех, как в старинных поверьях,
Доживших до светлого дня.

Мне кажется, в белой гвоздике
Могилы и клумбы сейчас,
Где снег не большой, а великий
Идет, суеты сторонясь.

Я тоже поэт повседневья.
Как снег, я летаю зимой.
Тебе обещал я деревья,
И эти деревья - за мной.

1975

II. "Так ничего я и не написал…"

Так ничего я и не написал
В тот мой приезд прощальный…
Каштаном над скамьею нависал
Налет зимы хрустальный.

Стихи стояли около меня,
Когда смежал глаза я.
Оглядывался - в сутолоку дня
Сбегали, ускользая.

В пустом Воскресном
Докторская саду,
Где памятник врачам, погибшим
В седом Освободительном году, -
Я был кустом поникшим.

Большие галки стряхивали снег
На ветки и на руки.
Я все ловил минувший день и век
В любом случайном звуке.

Все понапрасну.
Камень все равно
Молчал любою гранью.
Подкатывало к сердцу лишь одно
Далекое страданье…

Я улетел,
Оставив там стихи
Бродяжничать безгласно.
И мучат душу эти пустяки.
Не пустяки! Напрасно…

Я думаю, их кто-нибудь найдет
И даст им оболочку.
Согреются и скажут в свой черед
За строчкой строчку.

И - от меня в далеком далеке -
Заговорят несмело.
Пусть не на русском даже языке,
Не в этом дело…

1975

III. Самолет, воспоминание

"Я ехала домой, я ехала домой…" -
Пел в самолете хор цыган,
летевших на гастроли.
А самолет летел в Софию.
Боже мой,
Какие там я знал и доли, и недоли!

Возможно, мой сосед меня и не поймет,
Крахмал воротничка терпя на красной шее.
Но этот самолет, но этот самолет…
А под крылом уже Балкан,
все хорошея.

"Я ехала домой…", "Мы ехали домой"… -
Все репетировали грозные цыганки.
А я припоминал. Я это пел зимой
На улице Султан-Тепе и на Таганке.

Ведь вот какая блажь бывает у судьбы!
Болгария другим как золотая осень.
А я там все зимой, как у родной избы,
Где только в феврале отсыревает просинь.

"Чего они поют? - отжав воротничок
Большими пальцами,
Сосед спросил сурово. -
Там, что ли, дом у них?.."

Я, вынув пятачок,
Подбросил и поймал.
И не сказал ни слова.

Увидев, как взлетел советский мой кружок,
Сосед тепло спросил: "Орел иль решка?"
"Орел! - ответил я. - А ваш вопрос, дружок,
Родной товарищ мой, не более
чем грешка".

"Ты шутишь! - он сказал, узнавши своего. -
Нет слов таких". Была
мила его улыбка.
Я объяснил ему не менее тепло,
Что по-болгарски "грешка" есть "ошибка".

Назад Дальше