- Материнское руководство - именно та наживка, на которую графиня клюнет, - попросту выразился Граве. - Но есть другая беда. Ее сиятельство не любит красивых девиц. Она и горничными себя окружила - одна другой страшнее. А ваша протеже… она хороша собой… весьма…
- Этого я знать не могу.
- Она блондинка и… - и Граве вдруг выпалил: - Чистый ангел!
Андрей хмыкнул, но спорить не стал. Ему еще предстояла увлекательная беседа с этим ангелом.
Из дома на Гончарной, где проживал Граве, они вышли вместе. Эрнест уже остановил извозчика, и доктор был готов ехать.
- Послушайте, господин доктор, - по-немецки сказал Андрей, - вам не приходило в голову обзавестись своим выездом? Это прибавило бы вам солидности.
Если бы он мог видеть лицо Граве, то понял бы - попал в самую точку.
- Я, как положено доброму немцу, склонен к разумной бережливости, но ваш совет… - продолжать Граве не стал, но Андрей и так понял: он уже ломает голову, как бы поскорее обзавестись хоть санками с лошадкой, чтобы красиво привезти Гиацинту к графине.
Когда доктор уехал, Еремей, усмехаясь, обратился к питомцу:
- А что, коли и нам выезд поменять? В таком возке только чертям ночью за дровами ездить.
- Возок, говоришь… Вот что, дяденька. Сейчас мы поедем в конюшни Измайловского полка. Ты там для начала Тимошку со старыми конюхами познакомь, это ему пригодится. А потом - выспроси, не продает ли кто пару лошадок, неказистых, но резвых. Наши-то пятнадцать верст по хорошей дороге, по реке, больше часа тащились. Скажешь, нет?
- А наших куда девать?
- Может, в деревне какому-нибудь безлошадному бедняку просто подарим во славу Божию… - он вспомнил "царя на коне".
- Это бы хорошо, - одобрил дядька. - Это, глядишь, зачтется.
- Еремей Павлович, я не о том думаю, что зачлось бы, а о том - чтобы на скотину лишних денег не тратить. Да и негде нам четырех лошадей держать.
- Так ведь безлошадному коней кормить нечем и не на что.
- Ну, дадим им приданое.
Все же "царь на коне" застрял в памяти и даже вызывал некое беспокойство совести.
Старые конюхи приняли Андрея любезно и радушно. Тут же послали парнишек туда, сюда, потом вспомнили - вроде майор Саломатов собирался покупать хорошую пару и взял с собой, чтобы посмотреть и оценить, конюха Кондратия, но вид лошадей его не устроил. Нашли Кондратия, как раз накануне свалившегося с горячкой, выспросили, и к вечеру Андрея уже везли домой два славных караковых мерина-шестилетки; не та запряжка, чтобы по Невскому щеголять, но знающие люди сказали, что кони добрые и резвые.
Тимошка от беседы со знатоками совсем ошалел - он получил множество советов, которые очень плохо улеглись в голове, и едва не своротил возок в придорожную канаву - хоть и присыпанную снегом, однако достаточно глубокую. Фофаня попросил денег - отслужить молебен святителю Модесту, патриарху Иерусалимскому; он-де покровитель всякой скотины. А Соломин подошел к коням, протянул на ладони каждому по куску присоленного хлеба, ладонь дважды наполнилась горячим дыханием, и это было радостно. Живое тепло согрело душу ненадолго, и все же…
Андрей беспокоился о Гиацинте и решил со всей своей свитой побывать на похоронах ее законного батюшки. Там могло собраться множество народа - а в толпу замешались бы те, для кого девушка представляла опасность. Не сам маркиз де Пурсоньяк, так его клевреты и наемники, что гораздо хуже: маркиза, по крайней мере, Гиацинта могла бы узнать. Но Элиза, ее матушка, тоже тревожилась и поступила разумно: девица и в церкви на отпевании, и на кладбище со всех сторон была окружена домашними женщинами; чтобы пробиться к ней, понадобилась бы турецкая кавалерийская атака.
Андрей стоял поодаль, у ограды, придерживаясь за Еремеево плечо, а Фофаня залез на самую ограду и оттуда докладывал диспозицию.
- А вдовушка-то и не думает выть. Не то что к могилке раскрытой рваться, чтобы за руки хватали и не пускали. Повыла бы хоть. Грех вот так с мужем прощаться, - неодобрительно рассуждал он. - Три слезинки проронила и думает - зачтется ей!
- Какова она собой? - спросил Андрей.
- Никакого дородства. Махонькая, плюгавенькая…
К ним подошел Валер. Соблюдая благопристойность, он к своей Элизе не подходил, держался в сторонке.
- Отсюда поедем ко мне, - сказал он. - Помянем покойника чем Бог послал. И будем ждать записочки от Элизы.
Служитель Валера, Игнат, к их приезду держал на краю кухонной плиты горячий обед.
Андрею за столом все еще требовалась помощь дядьки. Дома расположение предметов было уже знакомо, Еремей не вносил в него никаких новшеств, а тут вокруг Андрея вдруг образовался чужой и враждебный мир. Ложка устремлялась не туда, вилка пролетала в двух вершках от миски. Поэтому Андрей стал злиться - легкостью бытия он был обязан дядьке, который безмолвно подсовывал под руку нужные предметы и не допустил бы, чтобы с вилки сорвался на колени кусок. Валер уж не знал, как быть с сердитым гостем, но тут принесли долгожданную записочку.
Элиза сообщала, что все обдумала и готова спрятать дочь в надежном месте. Для родни - Гиацинта поедет к московской двоюродной бабке, и если вымогатели об этом пронюхают - пусть скачут в Москву, скатертью дорога. Девушку следовало забрать на следующую ночь.
- Валер, надобно известить Граве, - сказал Андрей. - Ежели он еще не соблазнил графиню ролью покровительницы, пусть поторопится. Садитесь, пишите ему…
Через час принесли ответ от Граве, написанный на превосходном немецком.
- Трус разнесчастный, - обругал его Андрей. - Своим же пишет, не кому-либо…
- Так дайте мне, я до аптекаря добегу. Заплачу, он вслух прочитает, - сообразил Фофаня.
- Точно! Коли аптекари разбирают те каракули, которыми доктора пишут рецепты, то и с этим посланием управятся! - обрадовался Валер. - А можно сделать лучше - позвать сюда аптекарского ученика, он же и ответ напишет.
Так и сделали.
Гиацинту решено было забрать из родительского дома ночью, за два часа перед рассветом. Светские гуляки к тому времени угомонятся и по домам разбредутся, на улицах будет пустынно, разве что старенькие богомольцы пойдут к ранней службе, даже дворники - и те спешить не станут, тем более что снегопада не ожидается и размахивать во мраке лопатами им вроде незачем.
* * *
Гиацинта влетела в возок, как метелица, - впустила морозный воздух, принесла аромат из модной лавки, и вместе - запах малины, свежеотутюженного полотна, еще чего-то домашнего.
- Господин Соломин, я уж больше не опозорюсь! - воскликнула она.
Тимошка легонько хлопнул коней кнутом - и они с места приняли с такой резвостью, заложили такой лихой поворот, что Гиацинта повалилась на Андрея.
- Роль ваша - роль обиженной и напуганной сиротки, - напомнил Андрей, боясь пошевелиться, чтобы не обидеть и не насмешить своим брыканием девушку.
- Да, я справлюсь, я уже дома репетировала.
- Как?!
- При родне. Должна же я была показать им убогое создание… Господин Соломин, вы ведь все знаете - точно ли матушка выйдет замуж за господина Валера?
- По крайней мере, он твердо решил с ней повенчаться.
- И мне тогда придется звать его батюшкой? Как это странно… Я его с младенчества знаю, он мне с ярмарки деревянные игрушки привозил… Какой же он батюшка? У меня перед ним и страха нет! Вот если бы вы…
- А передо мной страх есть?
- Да, - подумав, ответила Гиацинта. - Я вас немного побаиваюсь. И при этом знаю, что могу совершенно вам довериться… Кабы вы и впрямь были моим братом! Как бы я вас любила!
Разговор становился опасным.
- Госпожа графиня, у которой вы будете жить, дама взбалмошная и сумбурная, - сказал Андрей. - Сейчас у нее жажда светских развлечений сменяется покаянием, так что придется соответствовать. Сперва забейтесь в уголок и тихонько жалуйтесь, что нельзя сходить помолиться в храм Божий. И только потом, вызвав сочувствие у домашних женщин, начните добывать сведения. Вам нужно узнать про семейство Поздняковых и про свадьбу, которая там намечается - полагаю, сразу после Пасхи. Узнайте, где будут венчать - здесь, в Москве, или в деревне. Все сплетни вокруг свадьбы нам тоже нужны. Особливо о том, не было ли у невесты нежелательных приключений с французскими мнимыми маркизами…
- Это я узнаю, - твердо сказала Гиацинта. - Я умею подольститься к старухам.
- Затем - у графини Венецкой где-то спрятаны письма, опрометчиво написанные Марьей Беклешовой тому же мнимому маркизу. Эти письма нужно похитить. Во-первых, они могут вывести на след злоумышленников, а во-вторых, молодой граф повенчался на Беклешовой, и лучше, чтобы свекровь никогда в жизни не могла трясти этими бумажками перед невесткой. Вы поняли меня?
- Еще бы не понять!
- И будьте бдительны. Те, кто боится, что вы опознаете маркиза де Пурсоньяка, будут искать случая расправиться с вами. Они уже догадались, что я их преследую… - подробности были ни к чему. Андрей не хотел пугать девушку, которая взялась ему помогать.
- Я могу защитить себя. Вот, потрогайте, сударь, только осторожно, - Гиацинта подсунула под руку Андрею немалый нож в потертых ножнах.
- Это что же, турецкий ятаган?
- Покойного батюшки охотничий нож… - Гиацинта вздохнула. - И как это все получается? Я ведь его не любила, а теперь его нож мне, может, жизнь спасет. Что со мной не так, господин Соломин? Отчего я не могла его любить? Оттого только, что он был с нами суров? Я ведь, когда музыкальный учитель меня хвалил, одно думала: вот средство уйти из дома, подальше от батюшки! И теперь мне так стыдно…
- Но теперь, когда батюшки больше нет, вы все еще хотите поступить в театр?
- Я не знаю… Хотя нет, знаю! Я хочу быть актеркой! Но не для славы, нет! Я хочу в "Сбитенщике" господина Княжнина Пашу сыграть! Какая там у нее ария! - и Гиацинта запела: - "Я того не понимаю, чем тогда изнемогаю, как смотрю я на тебя: сердце ноет, сердце бьется, кровь кипит и мысль мятется, и не помню я себя!"
Голос действительно был прекрасный - глубокий, сильный и звонкий разом.
- Ах какая же я… Батюшку едва похоронили, а я пою! - вдруг возмутилась Гиацинта. - Но ведь и не петь я не могу… Как же быть?
- Взять себя в руки, сударыня, это я вам как старший брат говорю. Не дай бог, в особняке Венецких приметесь фиоритурами блистать - тем ваша роль и закончится… А вы ведь хотите сыграть ее с блеском, госпожа Гиацинта?
- Да, хочу, хочу! Хочу, милый братец! Мне так недоставало братца, чтобы и поругал, и похвалил… - и Гиацинта неожиданно прижалась к Андрееву плечу. - Мы ведь даже похожи, только у меня волосы чуть темнее, и на солнце рыжиной отдают, и еще вьются… И мы оба белокожи… Может, вы все-таки мой братец?
Тут только до Андрея дошло, что девица не просто балуется, играя роль дитяти, а самым натуральным образом за ним "машет". Модное словечко это явилось в свете непонятно откуда. Умные люди предполагали, что всему виной язык веера, им передавались любовникам или постылым поклонникам краткие сообщения. Махать веером можно было с высоким смыслом: закрывая его - сказать "нет", раскрывая - "да", быстро трепещущим жестом передать волнение, медленно трепещущим - поощрение. Про затеявших страстный роман судачили, что меж ними "великое махание". "Он за ней машет", "она за ним машет", - говорили в свете, и никаких разъяснений не требовалось.
Андрей растерялся.
- Предлагаю считать меня братцем, - сказал он, - и в качестве такового всячески ценить и уважать…
- Я готова, готова!
- Тогда слушайте… - и Андрей стал пересказывать историю женитьбы графа Венецкого.
Гиацинта, как и положено юной девице, у которой на уме лишь кавалеры и поцелуи, слушала, затаив дыхание. Так и доехали до Гончарной.
Граве мало того что не спал, ожидая гостью, так еще и собственноручно сварил кофей на спиртовке и каких-то немецких заедок ей припас, марципановых ягнят, орешков, угощения хватило бы на весь Смольный институт. Но "махать" за Гиацинтой даже не пытался - явил отчего-то крайнюю степень высокомерия, сам же усадил девушку за стол - и сам же принялся торопить; отчего-то стал насмешничать над ее платьем. Андрей даже растерялся - он знал, что кавалер, вздумавший обхаживать девицу, бывает неуклюж и нелеп, но Граве всех, кого Андрей мог припомнить, переплюнул.
Наконец Тимошка отвез Гиацинту с доктором к Венецким и вернулся за барином.
- Ты не заметил - никто за тобой не увязался? - спросил Андрей.
- Вроде нет. Да мы скоро ехали, - похвастался Тимошка, с первого взгляда полюбивший новых коней. - Извозчик бы и не угнался.
- Коли так - вези меня домой.
По дороге Андрей думал, что неплохо бы наладить присмотр за особняком Венецких. В тот день, когда у молодого графа достанет мужества доложить матушке о венчании, возможны всякие недоразумения. Графиня может поднять шум на всю столицу, а может и потребовать к себе невестку, чтобы принять в распростертые объятия. С другой стороны, неплохо бы убедиться, что о переселении Гиацинты в особняк известно только Валеру, Элизе, Граве, Тимошке и самому Андрею.
Конечно, Граве представил Гиацинту под вымышленным именем (Андрей снабдил его сведениями о своей курской родне). Однако по случаю поста в особняке будут бывать старухи и убогие вдовы, кто-то может опознать девушку и раструбить странную новость на всю столицу, причем госпожа Венецкая узнает об этом последней. А ведь у неприятеля после пропажи шкатулы ушки на макушке…
Поспав немного и поев, Андрей устроил военный совет. Он прямо высказал дядьке и Фофане свои подозрения.
- И я полагаю, что надобно потолковать с гостинодворскими молодцами, - сказал он. - Отыскать Анисима, пусть поможет сговориться. Мы должны убедиться, что ни днем, ни ночью возле особняка не появляются подозрительные особы. А ежели появятся…
Особняк Венецких был еще в прошлое царствование построен на Захарьевской. Вроде и на отшибе, но место хорошее, перед зданием просторный курдонер, все необходимые службы. Но, чтобы взять под присмотр все ходы и выходы, потребовалась бы рота обученных солдат, о чем Еремей с Фофаней и доложили барину, когда возок, объехав особняк, вернулся туда, откуда начал путь, - к строящемуся дворцу, который должен был именоваться Таврическим.
- Как охраняется особняк? - спросил Андрей. - Фофаня, я к тебе адресуюсь. Кабы ты вздумал обокрасть графиню Венецкую, с чего бы начал?
Еремей расхохотался.
- Да господи боже мой… - отвечал Фофаня. - Тут сто способов есть! Это гостинодворскую лавку обчистить непросто, потому как сторожат ее молодцы, друг дружку знающие, и коли что - им перед хозяином отвечать. Опростоволосятся - выгонит хозяин в тычки, а другие не наймут. Но в богатом доме дворня твердо знает, что не выгонят, потому что она, дворня, денег стоит. Ну, высечь барин прикажет, ну, в деревню сошлет, а с голоду помереть не даст. Да я сейчас взбегу на крыльцо, крикну, что от госпожи Ивановой, записка к ее сиятельству, и меня в сени впустят. А в сенях я что иное брякну - может, повара примусь искать, мол, в лавке свежие устерсы получены и велено графскому повару первому предложить…
- Черт бы тебя драл, Фофаня! - хохоча, воскликнул Еремей. - Да ты чистое сокровище!
- Пройдись вокруг, поищи, где бы неприятель мог проникнуть в сию крепость, - велел Андрей. - Да помни - преподобный Феофан за тобой с небес следит.
- Да помню я, помню… - вмиг поскучнев, отвечал Фофаня.
Полчаса спустя он рассказал, как можно взять особняк штурмом с заднего двора и крыши каретного сарая.
Оставив его для наблюдения, Андрей велел везти себя к Гостиному двору. Там Анисим предложил услуги недавно прибывшего в столицу племянника Фролки, которого он хотел пристроить тут же, в Гостином дворе, и даже обрадовался случаю проверить его в деле. Племянник оказался крепким детиной с хитрющим прищуром. Фролке объяснили, в чем будет состоять его ремесло, и повезли на смену Фофане.
Фофаня дал ему такие указания, что и Андрея смех разобрал. После чего Фофаню довезли до трактира, чтобы согрелся, а Андрей отправился к Граве - узнать, как прошло водворение сиротки к благодетельнице.
На сей раз Эрнеста дома не случилось, и Граве говорил по-русски.
- Круглым дураком надо быть, чтобы жениться на такой девице! - неожиданно заявил он.
- А что?
- К ней хоть роту десятских приставь - вокруг пальца обведет! Хоть самого полицмейстера!
Андрей знал, что Гиацинта доктору понравилась, но не предполагал, что тот уже до брачных планов додумался.
- Да что она такого натворила?
- Змея, как есть змея!
Оказалось - пока Граве вез Гиацинту на Захарьевскую, она в возке шутила и кокетничала, едва ли не вгоняя его в краску. Стоило ей ступить на крыльцо - ссутулилась, опустила взор, придала себе убогий облик и говорить принялась жалобным спотыкающимся голоском. Графиня, надо думать, немало сироток повидала, а эта была сиротливее всех прочих и сподобилась поцелуя в щеку и обещания позаботиться о судьбе.
- Так это и прекрасно, - сказал Андрей. - Девица станет отменной артисткой. Вы сами, господин доктор, еще будете бить в ладоши, увидев ее на сцене.
- И помрет под забором.
Андрей не стал докапываться до причин такой злости, а попросил кофея и чего-нибудь скоромного - очень хотелось. Граве, изображая немца, православных постов не держал, и в его хозяйстве, разумеется, были и хороший кусок окорока, и бочонок солонины, и сыры - как выяснилось, дорогие швейцарские.
- Кабы вы не были моим пациентом, я бы заветную бутылочку достал, - произнес Граве. - Супруга профессора Майера готовит изумительно крепкую наливку. Как сделается тошно… Когда-нибудь женюсь на хорошей хозяйке - может, Майерша к тому времени овдовеет, - и каждый вечер буду утешаться наливочкой… пока не сопьюсь к чертовой матери!
- Что с тобой, доктор? Эк тебя разбирает!
По звукам Андрей понял, что Граве быстро добыл из тайника свою заветную бутылочку, наплескал в стакан наливки и единым махом выпил.
- Так… хорошо, отменно… Соломин, тебе не понять… Ты - офицер, дворянин, ты помещик, ты барин… твоего батьку не пороли…
- Сядь, доктор. А то тебя носит, как конфетную бумажку ветром.
- Я тебя вылечу, а ты после того на улице мне поклона не отдашь. Потому что ты - барин, а я - Васька Турищев… Поймают - барам вернут!
- Дурак ты, доктор.
- Дурак, - согласился Граве. - Экий вздор себе в голову посадил! Соломин, у меня ничего более нет, души нет, сердца нет, одна голова, и она сейчас полна вздора! Слушай, вот что… Выпей и ты! Тогда ты меня поймешь!
- Наливай, - согласился Андрей. - И говори дальше.