* * *
Когда венчание завершилось, отец Авдикий с певчими и алтарником ушел отдохнуть перед вечерней службой, остался дьякон, которого благословили прибраться в храме.
- Я отвезу Машеньку сперва в дом, где теперь живу, - я же с матушкой рассорился, там соберу ее в дорогу, потом в Москву, в имение к дяде, - говорил Венецкий. - Пока не разъяснится эта дурацкая история с письмами. Я найму опытных людей, они докопаются, кто мой тайный враг…
- Нет у вас, граф, тайных врагов, - отвечал Андрей. - Маша стала жертвой вымогателей. Они полстолицы, я чай, запугали, и все им дань платят, но молчат, боятся позора. Им вовсе не были нужны те золотые вещицы, коими она хотела откупиться, им требовался скандал, - Андрей чуть ли не слово в слово повторял выводы покойного Акиньшина. - Этим скандалом они желали запугать других людей, куда более богатых и стоящих на высокой ступеньке… близких ко двору или даже к самой государыне.
- Так, - сказал Венецкий. - Им удалось затеять скандал.
- Я дал слово найти их и покарать.
Венецкий уставился на Андрея круглыми глазами:
- Вы, Соломин?..
- Я.
- Невозможно.
- Ты не знаешь его! - воскликнула Маша.
- Сперва и мне казалось - невозможно. Однако стоило начать, как у меня появились друзья, которые помогают как умеют. Венецкий, вы можете увезти Машу, я дурного слова не скажу - она вас выбрала. А можете остаться тут и помочь нам проучить злодеев, опозоривших вашу жену. И восстановить ее доброе имя! - это прозвучало очень жестко. Лицо Андрея было неподвижным, высокомерным, подбородок - задран, взгляд, если бы снять черную повязку, - свысока.
- Отпусти ты их с богом, сударик мой, - вмешался Еремей. - Да и Дуняшку пусть забирают. Какой с них теперь прок? Тебе ж на душе будет покойнее, когда Маша и Дуняшка окажутся в полной безопасности. Выследим злодеев - тогда его сиятельство их и привезет, чтобы опознали. Да и Афанасия неплохо бы с ними отправить - проку от деда никакого, а беспокойся за него…
- Мой Еремей Павлович совершенно прав. Увозите их, Венецкий, так будет разумнее всего.
Новоявленный супруг вывернул шею, стараясь заглянуть в лицо своей юной супруги, приникшей к его плечу, и прочитать на нем "да". Однако Маша, став законной женой, как-то сразу обрела власть над нерешительным мужем.
- Нет, мой друг, нет, нет! Мы никуда не поедем. Мы останемся тут и будем вместе с Андреем… с Андреем Ильичом! И ты, мой друг, - тоже! Он меня спас, он мне теперь - как брат родной, даже более! Мы должны быть все вместе… иначе - не по-божески, не по-христиански! И мы никуда не едем!
- Ишь ты… - прошептал удивленный Еремей.
- Маша, я прошу тебя, - начал было Андрей.
- Нет, нет. Андрей Ильич, ты сказал, что моя судьба должна была стать кому-то уроком. Мы поедем к госпоже Венецкой, она знает все сплетни о знатных господах и госпожах! Она лучше всякой свахи скажет, где какая свадьба слаживается или разлаживается.
- Ох и обрадуется госпожа Венецкая, - заметил Еремей. - Его сиятельству придется потрудиться, чтобы эта дама согласилась сношеньку хоть в гостиной принять, то-то крика будет, то-то обмороков, то-то нюхательной соли изведут!
Андрей усмехнулся - это дядьке вспомнилось житье в доме безумных теток.
- Погоди, Соломин. Я, кажись, и без матушкиных сплетен знаю, кто тебе требуется, - вдруг сказал Венецкий.
- Так что же? - пришел на помощь Андрей.
- Из-за дуэли мне лучше было на время исчезнуть из столицы, так матушка выдумала. До поры. И она меня отправила с кузиной, с Поздняковой, в Москву. Сопровождать. Я еще сильно удивлялся - кузину в Москву везли с таким эскортом, словно на нее полк янычар мог напасть. Ехали целым обозом, а вооруженные дворовые верхами вокруг… Меня поставили ими командовать. Мы с кузиной… Впрочем, какая она мне кузина? Покойного батюшки сводного брата первой жены дочка! Я и не знал ее совсем - так, в гостиных да на балах раскланивались. Потому и не расспрашивал. Но только дворовым-то ртов не заткнешь. Сказывали, должна была через три недели венчаться, и вдруг ни с того ни с сего уезжает. Вот я теперь и думаю - не ее ли вспугнули?
- Госпожа Позднякова? - переспросил Андрей. - Не полковника Позднякова ли дочь?
- Она самая. Приданое богатейшее - ей отцовская родня много чего завещала. И деревни, и души, и алмазы, каких у самой государыни нет. Но родня не знатная, не чиновная, а хотели жениха с титулом. И сыскали - князя Копьева. Немолод - сорок ему, поди. Да род знатный, кузина тут же и ко двору была бы представлена.
- А она точно желала замуж за такого старца? - спросила Маша.
- Хотела, они поладили. Всю дорогу до Москвы рыдала бедняжка. Вот я и думаю - может, у нее та же беда? - спросил Венецкий.
- Значит, и к ней французского подлеца подсылали, - сделал вывод Андрей. - Изловлю его - уши обкарнаю, чтобы вперед не смел чудесить.
- Мы все вместе ею изловим, - вмешалась Маша. - Стыд вспомнить, какая я была дура. Если бы не ты, Андрей Ильич… Ах, во всю жизнь я с тобой за твое добро не рассчитаюсь!
- И незачем. Ты Гришина сестра - этого довольно.
Тут следовало бы спросить: "А кто же тебя, голубушку, вывел из Воскресенской обители, кто спрятал в Гатчине?" Но Андрей не желал делать такие вопросы при графе, это означало бы - с первых минут супружеской жизни поссорить мужа и жену навеки. Он положил себе расспросить Машу при первом удобном случае и понять, что означал тот побег в Гатчину с людьми, не достойными доверия.
Венецкий опустил голову. Постояв в тягостных раздумьях, он выпрямился, отстранил жену и шагнул к Андрею:
- Соломин, ты можешь простить меня за ту дуэль? Я твой нрав уже понял, прощать ты не любишь… Да ты ж был секундантом! Ты ж видел все, слышал! Ну, куда мне было деваться? Бежать? Я дворянин, мне от поединка бегать стыдно!
- Оправдываешься?
- Да!
- Незачем.
- Андрей Ильич, я же его простила! - вмешалась Маша. - Мне Еремей Павлович все рассказал - и что рана была нечаянная, и что Гриша сам все затеял… Андрей Ильич! Неужто мы позволим злодеям всех нас перессорить?
- И то… - буркнул Еремей.
Андрей вздохнул:
- Бог тебе судья, Венецкий. Хоть Маша мне и не прямая родня - а Гриша покойный был как младший брат… Бог с тобой. Считай, породнились. А теперь слушай. Надобно узнать про твою кузину - точно ли свадьба разладилась, или у родни хватило ума, сперва спрятав девушку от вымогателей, потом тайно привезти ее и в тот же день повенчать с князем, чтобы потом злодеи с их письмами были бессильны.
- Мне не скажут, - жалобно отвечал Венецкий. - Кто я им? Седьмая вода на киселе.
- А ты вызнай. У тебя в дворне наверняка есть присяжный пролаз и плут - его подошли. Или нет своего Скапена?
- Есть Скапен, Лукашкой зовут. Да только матушка его терпеть не может, а в доме все по ее слову делается. Да у нее, чем ближе Великий пост, тем более праведности во всем хозяйстве. В прошлом году вообще запретила комнатным девкам и даже кухонным во весь пост с мужчинами разговаривать. А уж какую сиротку подобрала, чтобы покровительствовать, - это впору самой государыне рассказать, чтобы комедию о той сиротке сочинила. Насилу потом выставили.
- А что, сиротка эта у барыни, небось, не первая? - вдруг спросил Еремей.
- Да вечно матушка подберет бесприданницу, а потом ей по всем губерниям жениха ищет.
- Андрей Ильич, а ведь у нас как раз сиротка имеется… - продолжать Еремей не стал.
- И точно - сиротка! - поймав мысль на лету, согласился Андрей.
Даже если бы он вдруг прозрел и смог переглянуться с дядькой - и тогда бы лучше не прочитал его замысла: чересчур посвящать Венецкого во все дела, пожалуй, не стоит, потому что воспитание, затеянное Машей, только-только началось, а воспользоваться его подсказкой можно и необходимо. Во-первых, узнать подробности о кузине Поздняковой. Во-вторых, попытаться раздобыть письма, которые Маша писала соблазнителю; надо думать, подлинные, но среди них должно оказаться одно или пара поддельных, о незаконнорожденном ребенке. Может статься, это вранье даст ключ к поискам маркиза де Пурсоньяка. Есть еще и третье. Если неизвестные вымогатели пытались убить Дуняшку, видевшую соблазнителя, и лишь чудом не дотянулись до Маши, то как бы они не попытались расправиться с Гиацинтой. А искать ее в особняке Венецких враг точно не додумается, да оно и опасно - там дворни под двести душ, есть кому защитить.
- Ну так самое время ее матушке предъявить, - сказал Венецкий. - Да только матушка все еще на меня злится…
- А вам и не придется. Есть другой человек, который охотно исполнит сию комиссию. И вы его знаете. Это доктор Граве. Матушка ваша ему доверяет, надеется, что он и впредь будет хранить ее дамские секреты, и ежели он попросит ее, знатную особу, о милосердии…
Граф вздохнул с облегчением.
Уговорились, как держать связь: не через Граве, чтобы вымогатели случайно чего не пронюхали, а через мадам Бонно, хозяйку модной лавки. Эта мадам была такая же француженка, как Граве - немец, и точно так же происходила из крепостного сословия. В задних комнатах ее лавки был заведен целый дом свиданий, и человек в ливрее, прибежавший с записочкой, или кучер становились явлением обыкновенным.
Венецкий называл свой терем на полозьях каптаной, как в прошлом веке. Он взял туда Машу с Дуняшкой и Афанасия, пообещав при первой возможности отослать старика в подмосковную, где тот будет сыт, доволен, безопасен, и укатил.
Андрей безошибочно определил, куда протянуть руку, чтобы похлопать по плечу своего дядьку.
- Судьба мне помереть в бобылях, - сказал он.
- Ан нет, не судьба, - возразил Фофаня. - Господь каждому его кару уготовил. Вот и меня, поди, где-то ждет моя Матрена Никитишна.
- Да на черта эти бабы сдались? - философски спросил Еремей. - Смолоду оно вроде и ничего, а как поумнеешь, так и видишь - ничего в них путного нет, один визг и суета. Так-то, баринок мой разлюбезный, и нонешняя госпожа Венецкая новоявленная лет через пять будет точно так же на мужа визжать и девок по щекам бить, как твои тетушки, не к ночи будь помянуты, - о том, что тетки, не колеблясь, послали с ним племяннику пятьсот рублей, он умолчал.
А Тимошка просто вздохнул. Он успел перемолвиться словечком с Дуняшкой, успел даже ручку пожать, но их разлучили, и будет ли встреча - неведомо.
* * *
Возок миновал Каменный остров, свернув к югу, миновал Аптекарский, и тут Фофаня закричал:
- Стой, Тимошенька, стой! Сподобились, сподобились!
- Что там стряслось? - спросил Еремей, отворив дверь возка.
Фофаня, никому ничего не объясняя, соскочил на лед и побежал к темневшему впереди невнятному комочку.
Еремей прищурился, стараясь разобрать, что там такое.
- Баринок мой разлюбезный, да он умом повредился!
- Как ты догадался?
- Так на льду - то ли узел с тряпьем, то ли что похожее, а он на коленки пал и к этому самому ползет.
- Подождем, - решил Андрей. - Долго он на льду на коленках не простоит. Не до такой же степени дурак.
Андрей оказался прав - Фофаня очень скоро поднялся на ноги и замахал, призывая: езжайте сюда, дело важное!
Возок медленно подкатил к Фофане.
- Велик Господь! - возгласил Фофаня с тем отчаянным восторгом, который уже был хорошо знаком Андрею. - Призрел на мое сиротство! Послал утешение! Еремей Павлович, это ж Андрей Федорович!
Тряпичный ком пошевелился, явилось сухое лицо.
- И впрямь человек, - сообщил Еремей питомцу. - Стоит на льду в земном поклоне. И, я чай, уже давно стоит.
- Это ж молитвенник за нас, грешных, за весь Петербург молитвенник! Его молитвами город стоит! А то бы давно утоп! - продолжал восклицать Фофаня. - Святая душенька! Насквозь каждого видит!
- И что же твой молитвенник в тебе видит? - полюбопытствовал Андрей, которого стремление Фофани облобызать каждого нищенствующего безумца уже даже не развлекало.
- Грешен я и в Царствии Небесном доли не имею…
- Так прямо тебе о том сказано?
- Зачем говорить? - Фофаня достал из-за пазухи кошель, вынул монетку. - Вот - полушка. Андрей Федорович, возьми полушку, помолись за меня, убогого, - он попытался всунуть монетку в руку молитвеннику, но тот как-то очень ловко увернулся. - Вот! Вот! Не берет! - даже с каким-то отчаянным торжеством возгласил Фофаня. - Только у праведников милостыньку берет! Только у них! Только копеечку! Андрей Федорович, помолись обо мне, грешном, за всех молишься, и меня помяни, убогого Феофана…
Молитвенник поднялся. Был он мал ростом, под одеждой - худ и едва ли не невесом.
- Андрей! - позвал он. - А у меня для тебя есть царь на коне, - голос был хриплый, но совершенно не мужской.
- Баринок мой разлюбезный, да это ж юродивая! Помнишь, в полку толковали - ходит в мужском платье, велит звать себя мужским именем? - Еремей даже обрадовался, что вспомнил лицо из прошлой, столичной, гвардейской жизни питомца. - Она еще вдове майора Шенберга предрекла, что та в наводнение всего имущества лишится, так и вышло…
- Андрей, возьми во славу Божию, - юродивая подошла к распахнутой дверце возка, нашла руку барина, сдернула с нее рукавицу и втиснула в ладонь монетку. - Тут царь на коне. А я за тебя молиться стану, - она повернулась и пошла прочь.
- Что за царь? - спросил озадаченный Андрей.
Дядька взял у него монету, разглядел под фонарем.
- Да копейка же, а на ней - святой Егорий со змеем. Егорий на коне, как водится…
- Господь чудо явил, - перебил его Фофаня. - Коли кому Андрей Федорович копейку даст, у того любое дело спорится, враги от него отступаются, пуля и штык его не берут, в лавке - прибыль, в дому - дитя нарождается!
- Чудо будет, коли я вмиг прозрею, - прервал его Андрей. - Тогда уверую в чудеса от юродивых.
- Так ведь точно по ее слову делается, - словно сам себе не веря, тихо сказал Еремей. - Она у купца милостыню не приняла, сказала - детей своих лучше покорми, у тебя дети с голоду мрут, и что же? Явилось, что у него два байстрючонка в нищете растут. А тебе, вишь, царя на коне дала.
- Коли он тебе так дорог, забирай.
Еремей спрятал монетку в подвесной карман внутри возка. Дальше ехали молча. Фофаня, сидя рядом с Тимошкой, дулся и вздыхал. Еремей в возке отвернулся от питомца. Он не так пылко обожал городских безумцев, как Фофаня, но Андрей Федорович в его глазах был особой почтенной. Историю молодой вдовы, после смерти мужа надевшей его мундир и принявшей его имя, Еремей в общих чертах знал и огорчался, что питомец так неприкрыто вольнодумствует.
Андрей же едва сдержал возмущение, когда ему стали толковать о чуде. Выпрашивать чудо у Бога - этого еще недоставало! Таскать с собой копейку, как деревенская баба - ладанку с непонятным содержимым, это почти то же, что верить в ватку, пропитанную освященным маслицем, более, чем в Божье слово. А то, что чуда все-таки хотелось, раздражало его безмерно…
* * *
Он долго не мог уснуть, потом задремал на несколько минут, вскинулся, решил, что настало утро, стал шарить вокруг, ища одежду, собрался в сарай - стрелять. Насилу Еремей втолковал ему, что ночь на дворе. В итоге, выспаться Андрею не удалось, и он в дурном расположении духа велел везти себя на поиски Валера.
Валер после приключения со шкатулой побаивался, как бы те, кто имел на нее виды, не устроили сурового допроса сторожу Федору. Поэтому он наконец сбрил бороду и поменял местожительство. Комната в домике, которую он снимал, притворяясь плотником, осталась до поры за ним, имущества у него было немного, переезд он совершил стремительно и оказался на Итальянской. Зная, что Андрей будет его искать, он оставил записку у безносой бабы Феклы и засел в новом жилище.
Валер был из тех помещиков средней руки, что особой любовью к деревенской жизни не горят. Два села достались ему по завещанию и дали возможность бросить службу в Горной экспедиции. Жил он без лишней роскоши, тратил время на встречи с Элизой и чтение книг, и события последнего времени были для него тягостны: привязчивый по натуре, он искренне любил и Элизу, и Гиацинту, а вот суеты и потрясений не любил совершенно.
Вскоре Андрей уже входил в новую квартиру Валера, обставленную старомодной, но удобной мебелью.
- Как обстоят дела у Элизы? - спросил Андрей.
- Готовится к похоронам. Вороны, понятное дело, слетелись и каркают. Ну да теперь - пусть их! Завещание-то уцелело.
- А Гиацинта?
- С матушкой.
- Сейчас опасное для нее время - в дому мельтешат визитеры, все знакомцы покойника считают долгом притащиться - ведь так?
- Именно так, - Валер вздохнул.
- И в дом очень легко может проникнуть постороннее лицо, передать Гиацинте поклон от маркиза де Пурсоньяка. Лучше бы спрятать девицу. У меня есть на примете подходящее место, - и Андрей объяснил Валеру свой замысел, рассказав заодно про неудавшуюся женитьбу. - Бог уберег меня. Хорош бы я был, ежели бы граф опоздал на четверть часа! - завершил он эту историю и рассмеялся. Смех вышел какой-то невеселый.
- Уговаривать Гиацинту поселиться у графини будете сами, - сказал Валер. - Вас она, кажется, слушается.
Потом Андрей поехал к Граве и объяснил ему задачу. Доктор сперва принял гордый и неуязвимый вид, потом его осенило:
- Выходит, все сношения с девицей будут через меня?
- Выходит, так, - отвечал Андрей.
Граве в его понимании был фанатиком - всего себя отдал медицинской науке, а в брак мог вступить годам к пятидесяти, чтобы обзавестись наследниками, не более. Интерес к Гиацинте страстью, видимо, не являлся, а просто в докторе проснулось нечто человеческое, и проснулось ненадолго, - человек, более десяти лет безупречно игравший немецкую роль, с легкостью бы удушил в себе любое чувство, мешающее карьере.
- Этот безумный граф сбежал от меня, забыв глазные капли для матушки, я сам их отвезу. Не беспокойтесь, я войду с черного хода, у нас с ее сиятельством уговор. В такое время дама, я полагаю, еще дома, к тому же, на дворе метель…
- Метель… - повторил Андрей.
Он вспомнил, как однажды зимней ночью, разгорячившись над тайно купленным французским романом с непристойными гравюрами, он, не зная, как себя унять, выскочил на крыльцо - и в лицо ему ударил снежный вихрь. Андрей рассмеялся и подумал: вот так однажды придет истинная любовь, опалит холодом, пронижет жаром! И несколько лет после того метелица всегда будила в нем радостное ожидание…
- Поезжайте, господин Граве. И запомните новый адрес Валера, пригодится.
- Нужно придумать трогательные подробности.
- Куда уж трогательнее! Девица лишилась отца. Родня полагает, что она - плод преступной любви, и подрядилась сжить ее со свету. А доказать, что дитя доподлинно от законного батюшки происходит, сами знаете, невозможно. Есть основания полагать, что на ее жизнь будут покушаться, чтобы наследство досталось кузену. А у нее вся надежда на родного дядюшку, который затерялся где-то меж Парижем и Кенигсбергом. Да коли сыщется хороший жених - она бы с ним, повенчавшись, в Москву укатила, подальше от родни. Приданое у нее есть, и хорошее, но девица юная, неопытная, нуждается в истинно материнском руководстве… - эту историю они придумали вдвоем с Валером.