Ночью, в сонном видении, Андрей наконец-то обрел силы для молитвы. Он просил горячо, страстно - однако, как это бывает во сне, вдруг оказалось, что просит не он, а та женщина, стоящая на льду, которая велит звать себя Андреем Федоровичем, и молитва представилась вдруг растением, что прямо на глазах проклюнулось из семени и потянулось ввысь, неся свой цветок, будто высший дар небесам.
Андрей не успел удивиться, как это может что-то расти на льду, но рядом с той молитвой образовалась другая, тоже из семени наподобие фасолины, и два стебля переплелись, став вдвоем сильнее многократно. Но чего-то недоставало. "Должно быть три, - говорил себе Андрей. - Два - неправильная цифра, три - правильная, однако где же третье зернышко?"
Третье явилось под ледяной коркой, набухло, расширилось, проломило лед, росток вплелся между теми двумя - и тут-то родилось сияние. Андрей понял - недоставало именно сияния, слова должны стать светом, и тогда они вознесутся ввысь стремительно, потому что слова - тяжелы и неуклюжи, всего чувства передать не в состоянии, а свет легок и горяч, и он летит ввысь и возвращается обратно, летит и возвращается, и заполняет все тело изнутри, и выжигает дурное, и легкими волнами ополаскивает ожоги, и что-то, шевелясь и вздрагивая, пускается в рост, как те стебельки…
Андрей проснулся и… увидел. Увидел узор - желтый на черном поле, отчего-то турецкий, с завитками. Узор не уходил, только менялся, завитки вертелись, возникали круги и ромбы. Он сел.
- Ты что, сударик мой драгоценный? - спросил Еремей. - Выспался? В нужник пойдешь?
- Пойду. А что, дяденька, который час?
- Ты так разоспался - я тебя будить пожалел. А время - одиннадцатый час. Сейчас сведу тебя и крикну Эрнесту, чтобы кофей сварил. Вот отчего у русского человека кофе выходит не таков, как у немца?
- И позови господина доктора. Что-то у меня перед глазами мельтешит.
- Господи Иисусе! - Еремей выбежал.
Но вместо Граве, который был занят с посетителем, вошел Венецкий.
- Что стряслось? - спросил он. - Дядька Еремей козлом скачет!
Андрей сквозь повязку потрогал глаза.
- Я не знаю, - ответил он, - кликни старика. Обещался мне услужить, а сам сбежал. Как там у вас?
- Ведем военные действия, - отвечал граф. - Затеяли правильную осаду, подсылаем лазутчиков. Я возил Машу к госпоже Поздняковой, она берется угомонить мою матушку, когда та вернется из Новодевичьей обители. Ее духовник туда отправил дня на три пожить, там две инокини уж такие праведные - с ними велел вместе молиться. Но я матушку знаю - ее благочестия ненадолго хватит.
- Как Маша?
- Мы с ней уговорились тут встретиться. Маша… - Венецкий засмущался. - Машенька… Она во Второй Мещанской сейчас… К госпоже Ольберг поехала…
- Что за госпожа?
- Ох, Соломин… Ну, тебе-то можно сказать!.. Ученая повивальная бабка. Да, да, кто бы мог подумать? Так, сразу? Я не поверил!
- Поздравляю… - еле выговорил Андрей. - Ты, видно, полагал, что младенцев в капусте находят?
Ворвался Еремей.
- Сейчас, сейчас он идет!
- Да сведешь ли ты меня?.. - начал было Андрей.
Вошел Граве.
- В закрытых глазах, говоришь, мельтешение? Не может того быть.
- Еще как может. Прямо какой-то персидский ковер.
- Хорошо. Сейчас ты сядешь, но очень медленно, - сказал доктор. - И я сниму повязку. Открывай глаза понемногу, сперва - узкой щелочкой.
- Не бойся, - подбодрил Венецкий. - Только не бойся!
- А я и не боюсь.
Андрей сел, повязка исчезла с лица, он чуть приподнял веки. Перед глазами был серый туман - не беспросветный, а серый, даже коричневатый, и светлая полоса на нем - лишь немногим светлее прочего. Чем шире делалась узкая щелочка - тем толще эта полоса. Наконец она в высоту стала больше, чем в ширину.
- Что видишь? - спросил Граве.
Андрей рассказал.
- А теперь?
- По светлому прямоугольнику темная полоса легла поперек.
- Это моя рука, Соломин.
- Это его рука! - закричал Венецкий. - Ты видишь ее! Ты ее видишь!
- Погоди орать, твое сиятельство… Что с моей рукой? Я поднял ее или опустил?
- Опустил, - сказал Андрей. - А теперь поднял… А теперь убрал.
- Есть. Получилось. Ей-богу, получилось. Как - не ведаю! - воскликнул Граве. - Не должно было! Не должно, понимаете?! И вот!.. Соломин, коли ты хочешь, чтобы зрение восстановилось, ты должен еще долго пролежать. Твоей дурной голове необходим полный покой. Понимаешь? - Граве снова обвязал Андрееву голову свернутой косынкой черного шелка.
- Понимаю. Но только я дал слово.
- Что за слово?
- Я обещан - когда смогу видеть, то найду одну женщину. А теперь я уже вижу, и потому…
- Царь небесный! - воскликнул Венецкий. - Ты видел только полосу!
- Лежи и не пытайся вставать, - велел Граве.
- Но я дал слово!
- Граф, ты видишь, что творится? - спросил доктор. - За ним не досмотришь - так он убежит и ощупью станет на Невском искать свою прелестницу, пока его не повяжут десятские и не сволокут к частному приставу. Послушай, Соломин, ты можешь найти ее, и не покидая постели. Расскажи, кто такова, и Венецкий привезет ее прямо сюда. С его деньгами и дворней это плевое дело. Даже коли приняла постриг - выкрадет из обители. В Париж укатила - из Парижа доставит.
- Да, да, я твой должник и ради тебя не только в Париж - в Гишпанию ехать готов, - подтвердил Венецкий. - Кто такова?
- Я не знаю ни имени, ни роду-племени, и хороша ли собой - тоже не знаю.
Граф и доктор переглянулись.
- Но она хоть молода? - неуверенно спросил граф.
- Голос молодой. Возможно, и не очень хороша собой - сказывала, что у нее кривой нос, зубы, как у бабы-яги, черней арапа, и плешь во всю голову. Книжки философские читает, но бывает добродушна и весела… Из смольнянок. Да это - та особа, которая увезла Машу из монастыря и спрятала в Гатчине!
- Так надобно спросить жену! - с гордостью новоявленного супруга сказал Венецкий. - Она сейчас тут будет! Она все расскажет, что надобно! Я ей велю!
Андрей невольно улыбнулся: граф осваивался в новом качестве - главы семейства, и его забавный восторг был трогателен, как игра дитяти с имуществом батюшки.
- И это все, что ты о ней знаешь? - спросил Граве. - Плешь во всю голову и кривые зубы?
- Она соврала. Я бы почувствовал… А что чернее арапа…
- Чернее арапа? И философские книги читает?.. Еще что? - явно уже догадываясь, о ком речь, спросил Венецкий. - Все говори!
- Письма странные пишет. Она Машу навещала в Екатерингофе, потеряла черновики… Там все просто смехотворно: как она в парке боялась напороться на медведя, как от поста у нее голова ослабла… - старательно вспоминал Андрей.
- Слушай, Соломин, это знаешь кто может быть?! - завопил Венецкий. - Я понял, понял! Черномазая Демушка! Ты должен ее знать! Выпущена из смольнянок три года назад… или четыре? Она с самой государыней в переписке! Государыня и прозвала ее черномазой Демушкой, когда в гости к смольнянкам наезжала. Так-то она, Аннета. А письма она такие пишет, что государыня, читая, смеется. Дивный, сказывали, слог, причудливый и веселый! Государыне не то два, не то три раза в неделю эти письма подают.
- Дивный слог, - повторил Андрей.
Догадка Венецкого с каждым мгновением обретала все более плоти.
- Государыня любит ее, часто к себе зовет и сама ей жениха сыскала! - продолжал граф. - Ох, там целая интрига! Она с государыней рассорилась, когда та ее в первый раз отдать замуж пожелала. Не хочу, говорит, да и только. А потом Лафонша, директриса, вызвала ее к себе и вразумила - что, в самом деле, за блажь царице перечить? Царица-то одного добра желает! Тогда Демушка написала покаянное письмо - и поклялась, что коли государыня вдругорядь о ней что-то решит, то она противиться не станет и всецело в вопросе супружества на волю государыни отдается!
- "Слово дадено"… - произнес Андрей. - Она. И что, точно ли так уж черна?
- Не арапка, нет, но больно смугла. И из-за того придворные кавалеры над ней потешались. А в Гишпании такой цвет кожи, сказывали, обычное дело.
- Я начинаю припоминать… Аннета Дементьева? - тут Андрей вспомнил, что в первую их встречу незнакомка представилась Александром Дементьевым.
- Она самая! Но скоро станет госпожой Левшиной. Ее государыня за полковника Левшина сговорила и приказала в придворной церкви повенчать, сама обещалась из своих покоев к венцу снарядить…
- Когда?
- Когда? Позволь… я у матушки пригласительный билет видал, что ж там было? Но матушка не пойдет - ее опять спасение души озаботило.
- А нельзя ли послать к ней человека? - спросил Граве. - Я чай, в доме хоть кто-то рассудок сохранил, может вынести пригласительный билет?
- Гаврюшка-лакей разве что… Он малый дельный. И грамоте обучен. Доктор, где у тебя бумага и перья? Сейчас напишу ему.
- Незачем, - вдруг ответил Андрей.
Венецкий и Граве переглянулись.
- Ты дал слово ее найти, ну так и не перечь! - прикрикнул на друга Граве.
Андрей насупился. Теперь многое в речах незнакомки стало ясным. Но, когда она связана словом, и не простым, а данным самой государыне, что тут предпримешь? Да и нужно ли?
Пока писали и отправляли записку, приехала Маша.
- Ну как? - кинулся к ней Венецкий.
- Все потом, все потом расскажу! Андрей Ильич, ты мне не рад?
- Рад, - буркнул Андрей. Ощущение страшной утраты было все сильнее, все острее. Казалось бы, все потерял - ан нет, еще и это… еще и Аннета Дементьева… черномазая Демушка… И ведь знал же, что больше не увидятся! Знал! Но в горячке погони не придал значения. И вот как оно обернулось…
- А теперь говори, жена, что у тебя за дружба с Аннетой Дементьевой, - приказал Венецкий. - И можешь ли ты сделать так, чтобы Соломин с ней увиделся?
- Сейчас, пожалуй, не смогу… Кабы в Екатерингофе! Там она у опекуна своего, у дядюшки живала, потому и ко мне приходила.
- А я не знал! - воскликнул Венецкий.
- А на что тебе? - удивилась Маша.
- Должен же муж знать, с кем проводит время жена!
- Уж не хочешь ли ты сказать, что Аннета Дементьева, для которой двери личных покоев государыни всегда открыты, для меня недостойная компания? С кем же мне, Петруша, по-твоему, водиться? Да кабы не Аннета!.. - тут Маша поняла, что может сболтнуть лишнее, и замолчала.
- Кабы не она, ты не оказалась бы в Гатчине, - сказал Андрей. - Но ты, сдается, другое имела в виду.
- Кабы не она - что бы стряслось?
- Машенька, это очень важно. Что сделала для тебя сия особа? - спросил Андрей.
- Я в точности не знаю. После того, как ты велел сжечь дачу Куликова, а самого его спрятал у нас, я от беспокойства места себе не находила. Я страх как за тебя боялась, Андрей Ильич, - призналась Маша. - И я, зная, что государыня любит Аннету, стала ее искать, и с ней наконец встретилась, и все рассказала - и что приспешников Куликова застрелили, и что дом подожгли, и для чего ты все это велел сделать. И что иного пути покончить с вымогателями ты не видел.
- Его и не было, - вставил Венецкий.
- И она сказала - пойду к государыне, все ей про вымогателей расскажу и не встану с колен, пока не умолю ее пощадить капитана Соломина. Ведь ее величеству достаточно записочку черкнуть обер-полицмейстеру или…
- Записочка! - воскликнул Андрей. - Так вот что это было - письмо государыни!
- Где, когда?! - закричали Венецкий и Граве.
Он еще раз, но куда более подробно, рассказал о своей поездке к Шешковскому и Архарову. Стали судить да рядить об Архарове и его предложении насчет пистолета: был ли на то намек в царской записке? Достаюсь и Шешковскому…
Эрнест поскребся в дверь.
- Заходи, - по-немецки позвал Андрей. - Что там у тебя?
- Велено господину Венецкому в собственные руки, - сказал, входя, Эрнест.
- Давай сюда.
- И ступай готовить порошки, - приказал Граве.
Венецкий вынул плотный бумажный лист из распечатанного конверта, прочитал и присвистнул.
- Гаврюшка пригласительный билет на венчание в Большую дворцовую церковь прислал. На одиннадцать часов… Да что в нем проку! Сейчас вот-вот полдень пробьет. Нет больше черномазой Демушки. Есть госпожа полковница Левшина.
- Опоздали… - Граве покосился на своего пациента.
Однако пациент оставался спокоен, как кладбищенское надгробие.
- Отчего? - спросил Андрей. - Никто никуда не опоздал. Все идет, как должно. Девица удачно вышла замуж. Зачем смущать ее всякими загадочными явлениями из арсенала театральной машинерии? Что ты скорбишь, Граве? Ей-богу, я в петлю не полезу. Давай-ка лучше исполняй обещание свое - укладывай меня в постель, обрекай на полную неподвижность и тащи ко мне хоть всех сибирских шаманов. Раз уж исцеление началось… - он замолчал. Образы ночного видения вдруг ожили перед глазами - три семени, три ростка, три стебля, три молитвы…
- Скажи правду, Соломин, ты не огорчен? - осторожно спросил Граве.
- С чего бы вдруг? Я рад, что девица, которой я многим обязан, сдержала слово и повенчалась с хорошим человеком на радость нашей государыне. Причем, заметь, с человеком полноценным, зрячим. И, я полагаю, при всех членах…
- Коли так - займемся же тобой, - сказал Венецкий. - Когда доктор исцелит тебя, ты можешь поселиться у меня. На моей половине ни балов не бывает, ни молебнов не служат, покой и благолепие. Лакеев у нас столько - сам, кажись, всех в лицо не знаю. И дяде Еремею там же комнатку отведем, при тебе будет. И мы с женой станем по вечерам тебя навещать, велим перетащить к тебе клавикорды… Да хоть сейчас же перевезем!
- На носилках! - перебил Граве. - И лишь на неделю, на полторы! Я должен быть рядом с ним, граф, пока не исцелю… А я исцелю!
- Отлично, Граве. Значит, сейчас везем ко мне! - радостно воскликнул Венецкий. - Соломин, у меня сестрица - шестнадцати лет, хороша, как майская роза. Коли понравится - я матушку уломаю, породнимся!
- Отчего нет? - спросил Андрей. - Жениться мне пора. А коли и для Граве невеста сыщется, так чего еще желать? Вот только придется вам, пока я лечусь, присмотреть для меня приличный дом, куда не стыдно привести молодую жену.
- Этим матушка займется, - решил Венецкий. - Но через месяц - когда ее покаяние кончится, не раньше. Она же еще и спасибо скажет - что ты дашь ей повод наряжаться и целыми днями по городу разъезжать. Так что все останутся довольны.
- Не все, - раздался голос из-за сундука. Оттуда на четвереньках выполз к изумленным зрителям Фофаня.
- Ты как туда попал, негодный? - напустился на него Граве. - Подслушивал?
- Да спал я там, - Фофаня выбрался на середину комнаты и сел на пятки перед Андреем. - Сами ж велели мне там войлок бросить. Думал, уж там-то не потревожат. Барин, Андрей Ильич! Не слушайте вы их! Никого и ни с кем еще не повенчали!
- А ты почем знаешь? - удивился Граве. - Сопя за сундуком, во сне увидал?
- Да не спал я вовсе! - трубным голосом завопил Фофаня. - Поспишь с вами! Оно и видно, что ни разу не венчались! И в церковь Божию дорогу забыли! Нехристи!
- Ишь, праведник какой сыскался! - прикрикнул на Фофаню Андрей.
- Праведники-то не знают того, что я знаю! Коли из какого дома все на венчанье убрались - так и знай, что четыре часа в нем будет пустым-пустехонько, хоть столы с кроватями выноси! Потому что отродясь не бывало, чтобы вовремя начинали! Коли уговорились венчать в одиннадцать - так еще час будут собираться да гостей опоздавших ждать, особливо в распутицу! И приедут в церковь, на два часа опоздавши! Барин мой ласковый, Андрей Ильич! За все твое добро тебе отслужить хочу! Но как?! - Фофаня вскочил на ноги. - Чего глядите, шпыни ненадобные, смуряки охловатые?! - вдруг заорал он на Венецкого и Граве. - Хватайте раба Божия, везите в церковь! Точно вам говорю!
- Ты сбесился?! - воскликнул Андрей. - На кой?! Господа, не вздумайте! Это решительно никому не нужно!
- Вы как раз успеете! Одевайте его! Еремей Павлович, батька мой, неси новые чулочки! Рубаху свежую доставай! Воду грейте - побрить барина! - продолжал выкрикивать Фофаня. - Волосики чесать! Кафтан самолучший из сундука доставайте!
- У него одни мундиры, - сказал Еремей, копаясь в сундуке. - Вот новый, раза четыре, может, надеванный. Помялся…
- А утюг на что?! Где этот ваш нехристь немецкий?! - Фофаня завертелся, высматривая Эрнеста.
И - дивное дело! - сразу нашлись горячие уголья для чугунного утюга, сам собой выполз из дальнего угла, освободился от пыльных коробок и накрылся толстым сукном стол, на котором утюжить, и горячая вода поспела ровно в тот миг, как Еремей вытащил из несессера бритву. Маша подшивала оторвавшийся манжет, Венецкий искал в сундуке полагающиеся к мундиру сапога, Граве побежал составлять микстуру, без которой не мог отпустить пациента. Фофаня отважно путался у всех в ногах, его едва не припекли утюгом, но именно благодаря Фофаниным крикам и распоряжениям Андрей не имел возможности слово вставить.
- Букли загнуть, букли загнуть! - требовал Фофаня.
- Какие букли, когда повязка?! - Андрей пытался как-то остановить все это столпотворение, но его впервые не слушали - и слушать не желали. Возможно, потому, что он напрасно пытался придать голосу уверенности; прежней, которая помогла объединить соратников, не было, новую - взять неоткуда, а душа вдруг затрепетала в отчаянии - она поняла, что именно теряет навеки.
Спасти то, что возникло между ним и Демушкой, Андрей не мог - ее судьба решена. Он мог только сказать ей: "Я все знаю, это была ты, это тебя Господь услышал!" Он был уверен, что она поймет.
Ловкие руки натягивали ему чулки, облачали в рубаху, взбивали волосы, застегивали пуговицы… А сам он вдруг понял: чтобы получить хоть несколько секунд встречи, нужно совершить какое-то благодеяние, и прямо сейчас, немедленно.
- Феофан Морковкин! - громко крикнул Андрей.
- Чего угодно? - Фофаня встал перед ним, ожидая приказаний.
- Еремей Павлович, где у нас новый образ блаженного Феофана? Дай сюда.
Образ был найден и вставлен Андрею в руки.
- Ты свое дело сделал, и от присяга я тебя освобождаю, - сказал он. - Вот тебе Феофан Исповедник на память. Еремей Павлович, дай ему еще рубль и выпроводи его навеки.
- Собирай свое тряпье, - велел дядька. - Принарядили тебя, как жениха. Глядишь, и впрямь найдется тебе Матрена Никитишна.
Фофаня даже не сразу додумался благодарить Андрея. Но когда он заговорил - стало ясно, что благодарность и в полчаса не уложится. Венецкий приказал ему немедленно замолчать и повел Андрея прочь из темной комнаты, на свежий воздух.