Мысленно клянясь отомстить Гиацинте (стать придворным медиком, добиться похвалы государыни, жениться на самой богатой вдове, какая только сыщется в столице, издать ученую книгу о глазных болезнях, построить дворец на Миллионной), Граве выскочил на крыльцо, и вовремя - во двор как раз въезжали извозчичьи санки, а в них сидели Андрей с дядькой. Подбежав по грязи, Граве стал сразу рядиться с извозчиком, особо настаивая на скорости езды. Извозчик не чаял найти в Екатерингофе обратного седока и от счастья на все условия соглашался.
- Доктор, что с тобой, ты взбесился? - спросил Андрей, стоя возле санок.
- Ноги моей тут более не будет! - от злости перейдя на немецкий, отвечал Граве. - Приезжай ко мне в Гончарную, будешь жить у меня, иначе за успех лечения не ручаюсь.
- Какая муха тебя укусила?
- Тебе не понять! - с тем Граве и укатил.
Увидев Андрея в окошко, Маша выбежала на крыльцо.
- Обошлось? - спросила она.
- Обошлось - и сам не пойму, как.
- Слава Богу! Еремей Павлович, веди сюда барина! То-то он обрадуется! - и Маша обняла Андрея. - Значит, можно перебираться в столицу?
- Выходит, так. И ты, я чай, попадаешь на венчание к Поздняковой. В качестве молодой графини Венецкой.
- Ох, что-то мне боязно… Как еще старая графиня молодую встретит?
- Отменно встретит.
- Петруша сказывал - матушка его после Великого поста никак не опомнится. Поменяла духовника, набралась святости, решила в свет не выезжать - даже в Пасхальную седмицу. И ругается - сиротка у нее сбежала! Она посылала за господином Граве - так и тот пропал. И вот теперь кается, что устроила в своем доме гнездо разврата!
- Только, видать, не понимает, для чего им вместе убегать, коли она для них свадьбу затеяла.
Маша рассмеялась.
- Ничего, с Божьей помощью все образуется, - беззаботно сказала она. - Как ты думаешь, могу я пока что жить с Петрушей в полку? Женатые солдаты - и то живут, неужто графу Венецкому не позволят?
- Сперва Венецкий должен тебя представить командиру своему, генерал-аншефу князю Долгорукому, и княгине. Княгине ваше тайное венчание должно понравиться - она сама ради своей любви к князю немало перенесла.
- А что такое?
- Два родных брата женились на двух родных сестрах, а по православной вере так не полагается, - объяснил Андрей. - Сперва князь Василий повенчался на Варваре Бутурлиной, потом князь Юрий - на Екатерине Бутурлиной. Поскольку с церковной точки зрения они жили в блуде, то детей Юрия записывали на имя Василия. Только потом, когда князь Василий с женой скончались, князь Юрий и супруга его воссоединились, и брак свой заставили признать, и детей также… Но ты, Маша, должна принарядиться. Давай я тебе денег на новое платье подарю.
- Тебе самому на лечение потребуются.
Андрей рад был этому простому разговору - миг, когда придется заняться пленником, оттягивался. Примчался Венецкий - его тоже втянули в хозяйственные рассуждения. И решено было наутро ехать всем вместе, о чем и сообщили Валеру с Гиацинтой.
В последний раз поужинав на даче, все разошлись по комнатам, и дача стихла до утра.
В неизвестном часу Андрей поднялся - печь остывала. Он прислушался - никто не разговаривал в комнатах, никто не галдел во дворе.
Пистолеты Еремей прятал в дорожный сундучок, там же находились пули и порох. Андрей надел свою черную повязку, натянул штаны, заправил в них рубаху. Уже освоившись в комнате, он почти без приключений отыскал сундучок и достал оружие. Зарядив пистолет, медленно двинулся к чулану, в котором ждал решения своей судьбы Куликов. Его даже не слишком караулили - вздумав бежать, тот первым делом слетел бы с крутой лестницы. Чулан был закрыт на задвижку - правда, основательную.
- Просыпайтесь, Куликов, - позвал Андрей.
- Уже утро? - спросил пленник.
- Понятия не имею. Я так же слеп, как и вы. Забавно, да?
- Что вы затеяли?
Андрей услышал в простом вопросе: "Я боюсь, я смертельно боюсь мести и мучений!"
- Кланялся вам господин Шешковский, - прямо сказал Андрей. - И господин Архаров-старший. Днем я побывал у них и все рассказал.
- Шешковскому?
- Да. Теперь уж он будет расследовать, какие деньги и откуда тайно получает "малый двор". Полагаю, господин Шешковский сделает все, чтобы не огорчать государыню необдуманными поступками великого князя, если только эти поступки обнаружит. И всех, кто в тысячный раз попытается вбить клин между матерью и сыном, будет карать так, как только он и умеет…
- Я тут ни при чем! - воскликнул Куликов.
Имя Шешковского было просто волшебным ключиком к петербуржским сердцам.
Андрей, опустившись на корточки, стал шарить по стенке чулана, рука опускалась все ниже - он хотел найти место, куда бы положить пистолет. Подвернулось мягкое, упругое - суконная покрышка шубы, не иначе. Он нажал, продавил вершка на полтора. Сюда уже можно было приспособить тяжесть.
И вдруг его руки коснулись чужие пальцы, стали быстро-быстро ощупывать, поползли вверх по рукаву. Андрей отдернул руку - соприкосновение было совершенно лишним.
- Это пистолет, - сказал он. - Господа Архаров и Шешковский посылают вам заряженный пистолет. Они милосердны…
- Милосердны? - переспросил Куликов.
- По отношению ко мне. Они не желают, чтобы я взял грех надушу.
- Да послушайте же! Я не виноват! Это все она! Ее привели ко мне, я спас ее, я ее лечил, вы ничего не знаете…
- И незачем знать. Если вы, Куликов, предпочитаете допросы Шешковского - дело ваше. Прощайте. - Андрей открыл дверь чулана.
Дверь выходила на пятачок перед лестницей. Видимо, его устроили тут, чтобы служил жителям второго этажа теплым нужником, и собирались установить чугунную трубу, ведущую вниз, к яме. Тому, кто выходил из чулана, следовало быть осторожным.
- Это все она! Вы ведь Соломин? Вы должны знать - это она! Вы ничего не поняли, клянусь! Она оплела меня своими замыслами, хотела, чтобы я на ней женился…
- Враки, - ответил Соломин. - Она и мужчин ненавидела, и женщин. Мужчин - за то, что сама не была мужчиной. Женщин - за то, что не могла быть женщиной.
- Она погубила меня!
- Она пыталась вас спасти. Ей казалось, что вы совершили для нее благодеяние. Так что перестаньте клеветать. Я знаю правду. Прощайте. - Ведя рукой по стене, Андрей пошел прочь.
Он знал трусов - повидал их под Очаковом. Куликов не схватил бы в отчаянии оружие и не приставил ствол к виску. Он не смог бы честно заплатить но своим кровавым счетам, но за несколько лет вымогательства немало крови чужими руками пролил. "Надо бы спросить у него, кто убил Катеньку и Акиньшина", - подумал Андрей и чуть было не вернулся к чулану; но откуда-то свыше слетела в голову мысль - зачем увеличивать число врагов и покойников? Вот главный виновник - а для исполнителей Страшный суд есть, они не отвертятся.
Вернувшись в свою комнату, Андрей сел на кровать и задумался. Сам он, если бы Архаров прислал ему заряженный пистолет, позаботился бы лишь о завещании. Хотя убивать себя - не по-христиански, и кара за самоубийство на том свете будет суровая, платить по своим счетам необходимо. Вряд ли Куликов беспокоится сейчас о загробном воздаянии, подумал Андрей. Когда губил судьбы и подсылал убийц - мало беспокоился, теперь-то с чего бы? Он ломает голову, как ему, слепому, выбраться из дома и уйти. Что будет потом - он пока знать не желает. А пистолет, статочно, прихватит с собой.
Куликов так же будет прислушиваться к тишине, поймет, что на дворе ночь. Он смог бы уйти. Сперва старик попытается открыть дверь чулана. А что там, в чулане, вообще хранится? Нет ли доски, которой можно отжать дверь и выдернуть задвижку вместе с гвоздями? Крикнуть, разбудить всех - пусть заглянут в чулан, пусть проверят? Но загнанная в угол крыса становится опаснее льва: Куликов выстрелит - и кому ж достанется пуля?
Андрей вздохнул. Надо было посоветоваться.
- Где ж ты, Катенька? - беззвучно спросил он. - Чего бы ты для убийцы своего пожелала?
Нет, не явилось спасительное сонное видение, без которого Соломин тосковал. И Гриша не послал весточки, и Акиньшин - также. Андрей, было мгновение, ощутил их присутствие, когда шел по куликовскому дому; они словно несли его, он даже не споткнулся ни разу.
- И что же, Господи? - задал он нелепый вопрос. - И что теперь? Я приказ выполнил - но что из сего воспоследует? Кабы стреляться с ним, чего я страстно желал! Кабы завершить дуэль, как положено честному секунданту, имеющему право заменить раненого бойца! А теперь-то что? Кто я в этом деле, Господи? Дай же хоть какой знак!
Ожидание знака Божия мучительно. Поди догадайся, как он себя явит, что удивит душу: картинка, явившаяся перед глазами, выскочившая из глубин памяти фраза или вовсе библейский "глас хлада тонка"… Андрей сидел, погружаясь в тяжкую дремоту, он пытался создать вокруг себя ту тишину без мыслей и почти без дыхания, в которой мог расслышать тот необъяснимый глас.
И расслышал! Грохот, крик и выстрел слились вместе.
Еремей кинулся к питомцу:
- Ты жив? Цел?
- Дяденька, беги, глянь, что там! Стой, я с тобой!
Положив руку на Еремеево плечо, он пошел туда, где уже гомонили охотники и распоряжался Венецкий.
- Как это могло быть? Кто недосмотрел?! - кричал граф. - Кто тут тварь продажная?! Лукашка, чья это работа?
Шум шел снизу.
- Сударик мой, Андрей Ильич, а дверь чулана-то отворена! - сказал Еремей. - И точно - кто-то выпустил подлюку. Задвижка - то целенькая.
- Венецкий, что там с Куликовым? - крикнул Андрей.
- Бог наказал! Он из чулана как-то выбрался, да с лестницы кубарем полетел. А в руке пистолет. Грохнулся подлюка на согнутую руку, пистолет возьми и выстрели. Соломин, кто-то дал ему заряженный пистолет и отворил чулан!
- Это был я, Венецкий.
- Ты? Умом повредился?
Ну разумеется, вдруг сообразил Андрей. Ведь никто не знал о приказании Архарова - незачем было. А теперь придется что-то растолковывать, и выйдет нелепица.
Венецкий быстро взбежал по ступеням, крича Маше, чтобы не выходила из спальни.
- Ты что затеял, Соломин?
- Я забыл закрыть задвижку. Понимаешь? Попросту забыл.
- А пистолет?.. - мудрено было угадать архаровское решение, и не Венецкому под силу такие загадки. - Ты что, выдумал с ним стреляться? По тебе плачет бешеный дом! И что прикажешь делать с покойником?
- С покойником-то проще всего. Я продиктую записку для господина Шешковского, он пришлет людей забрать тело.
- И как же ты собираешься все это объяснять?
- Никак. Впрочем… вот как - воля Божья. Венецкий, ты видишь - я совершенно спокоен и в своем уме. Вели людям отнести тело в сарай и отправляться спать.
Валер, тоже вышедший на шум, не вмешивался. Когда Венецкий снова спустился вниз, он подошел к Андрею.
- Вы понимаете, как это вышло, Соломин?
- Понимаю. Где Гиацинта?
- Была тут и побежала к госпоже Венецкой. Она покойников до смерти боится.
- Ну, хоть чего-то боится.
- Это как-то связано с вашим визитом к Шешковскому и Архарову?
- Да.
- Хотите водки? У охотников припрятан штоф, я знаю.
- Да.
Граве запретил пить, но предусмотреть такого случая он не мог.
Валер тихо подозвал Спирьку, посулил ему полтину и увел Андрея к себе. Пили они молча и выпили по две чайных чашки. Закусили двумя ломтями окорока.
- Благодарю, - это было единственное слово, произнесенное Андреем за полчаса.
- А я и не знаю, как благодарить.
- Пустое…
Точно, подумал Андрей, все - пустое, как будто из мундира колдовским способом вынули человека, а мундир, сохраняя очертания его фигуры, как-то держится в воздухе, опираясь на штаны, чулки, туфли. Нужно жить дальше. Придется жить дальше. Может, водка поможет крепко заснуть. Все выпито несуразно - однако правильно. Правильно - да с того не легче…
* * *
Утром Еремей собрал скромное имущество, а Андрей велел позвать к себе Валера, чтобы продиктовать записку Архарову: кто отдал приказ, тот и должен получить доклад об исполнении.
Доложил он весьма кратко: все исполнено, требуемый предмет оставлен там-то и там-то, странное состояние объясняется случайностью - повреждение вышло при падении с лестницы. И впрямь - хоть пуля и попала в сердце, но под невозможным для самоубийцы углом, да и убийце пришлось бы сильно исхитриться, чтобы сделать такой выстрел.
- Куда тебя доставить, Соломин? - недовольным голосом спросил, войдя, Венецкий. Ему сильно не нравилось, что нужно уезжать, оставляя в сарае мертвое тело.
- К доктору. Граф, как описать положение твоей дачи в Екатерингофе?
- Не доезжая царской усадьбы, напротив сада со знатными оранжереями, поворотя налево.
- Пишите, Валер: искомый предмет в сарае при даче его сиятельства графа Венецкого имеет место быть - не доезжая царской усадьбы…
Андрей поехал к доктору Граве.
- Принимай хворого, - сказал он ему. - Сдаюсь на твою милость. Лечи меня чем знаешь…
Поскольку рядом крутился Эрнест, разговоры велись на немецком языке и главным образом о делах медицинских. Голос доктора звучал неуверенно, однако Андрею был предписан постельный режим, и Граве, нарочно для таких случаев имевший особую комнату, хотя довольно мрачную, заставленную старой и бесполезной мебелью, сам убедился, что Андрей - в ночном колпаке, исподнем и под одеялом толщиной с почтенную перину.
Целую неделю Андрей пролежал пластом. Валер привез к нему Фофаню с охапкой книжек и журналов, но тот потребовал Божественное.
- Псалмы хорошо читать, - утверждал Фофаня. - И Евангелие.
- Какие псалмы? Я что тебе - покойник? - удивился Андрей и потребовал занятных стихотворных сказок, "Душеньку" Богдановича.
"Душеньку" принесли, но хитросплетенный стихотворный слог вверг Фофаню в нечто вроде паралича: язык его на каждом обороте спотыкался, терял подвижность и маялся.
- И впрямь, отчего бы Евангелие не почитать? - спросил Еремей.
Андрей был невеликим любителем Божественных книг, так что многое оказалось для него открытием.
- Как занятно, - сказал Андрей доктору. - Мне казалось, что Евангелие - это краткие пояснения к праздникам церковным, которые все знают назубок, так зачем и перечитывать? А там - исцеления, исцеления, исцеления… Причем, заметь, без всякой медицины! И без единого диагноза.
- Нет, диагноз нужен, - ответил Граве уныло. - Без него нельзя. И в Евангелии - чудеса, а у нас, эскулапов, - ремесло. Разумеешь разницу?
- Сдается, в моем случае требуется именно чудо. А просить о чуде - как-то стыдно…
Андрей впал в апатию. Он сам себе напоминал салазки, что скатились с крутой масленичной горки. Были визг, смех, радостное ощущение опасности и полета, но салазки не перевернулись, долго катились по ледяной дорожке и наконец встали. Дети, что сидели в них, разбежались в поисках иных забав, и салазки стоят недвижно, а чего ждут - неведомо. Может, так и будет выглядеть остаток жизни? Дело - сделано, другого дела нет. Двигаться незачем и некуда.
Приехали Валер, Гиацинта и Элиза, привезли гостинцев. Приехали Венецкий с Машей, привезли гостинцев. Приехали былые сослуживцы, узнавшие, где прячется Соломин, привезли гостинцев… Как ни были все к нему ласковы, а визиты угнетали Андрея и обременяли. В нем поселилось одно желание - выпроводить гостей и заснуть под Фофанино чтение. Во снах-то он видел!
Во снах к нему приходили Акиньшин и Гриша, оба в светлых мундирах совсем не измайловского вида, брали его с собой кататься, возили по какому-то несуществующему Санкт-Петербургу. Катенька пришла лишь однажды - и, пробудившись, Андрей не мог вспомнить ни единого слова, ею сказанного.
Валер первый сообразил, что происходит, и заметил Граве, что бороться надобно прежде всего с хандрой.
- Тут я бессилен, - ответил доктор. - Это болезнь души.
- А душа у него устала и крылышки сложила…
- И было отчего устать…
- Как думаете, доктор, а бывает так, чтобы душа надорвалась? Тянула, тянула тяжкий воз - вытянула, а сама надорвалась?
- В теории я это допускаю.
Валер подумал - и опять привез в гости к Андрею Гиацинту. Теперь он уже назвал настоящее имя дочери - Наталья. Гиацинта признала в Андрее старшего и главного, сама тоже ему явно нравилась, что же еще нужно для счастья? А возникнет жажда счастья - и здоровье пойдет на поправку, казалось Валеру. Элиза была от затеи не в восторге - какая же мать захочет отдать дочку за слепого? Но если выбирать между сценой и Андреем - она бы предпочла Андрея.
Андрей знал, что у его постели сидит красивая девушка, что Валер нарочно оставил их одних, но и Гиацинта никак не могла разговориться, а сам он не понимал, о чем спрашивать. Вновь вспомнилось то, что вдруг пришло однажды в голову: мундир, из которого изъяли человека. Пока шла погоня, пока возбуждала опасность, отношения с Гиацинтой были беззаботны и даже радостны. Теперь же, лишенные острых приправ, перца и горчицы, они потускнели, и мечта о тихом семейном счастье уж точно бы их не оживила.
- Я устал, простите, сударыня, - сказал Андрей.
Даже не спрашивая, как можно устать от долгого лежания в постели, Гиацинта сразу вскочила со стула:
- Господин Соломин… мне стыдно, честное слово, стыдно! Но я сама себя не понимаю! Никого лучше вас я в жизни не встречала… Но со мной что-то не так, я способна любить только театр… Это не вы, это я во всем виновата! - и она побежала к двери, вернулась, поцеловала Андрея в щеку и пропала - только шорох юбок и стук двери остались в памяти чуть ли не на пять минут.
- Вот и славно, - сам себя утешил Андрей.
Тихонько явился Фофаня.
- Прикажете читать? - уныло осведомился он.
- Почитай-ка Псалтирь.
Что-то в душе умерло, какая-то смутная надежда скончалась, отчего бы и не почитать по бедной покойнице? И воображение, некстати проснувшись, представило Андрею эту надежду в виде женщины, закутанной в темное тряпье, маленькой фигурки на белом поле. Что-то такое уже было однажды…
И раздался хрипловатый женский голос:
- Андрей! А у меня для тебя есть царь на коне. Возьми во славу Божью. А я за тебя молиться стану.
Тут-то Андрею и стало вдруг страшно. Он осознал: ведь за него никто не молится, кроме той юродивой, что пообещала, - и что, коли забыла обещание? Граве к молитве неспособен, он в книжках копается, Еремей чересчур занят хозяйством, вот Маша разве что… Но ведь у сестрицы богоданной сейчас хлопот полон рот, ей нужно заново подружиться со старшей графиней Венецкой и уладить отношения с родителями, помочь матери разъехаться с отцом, неисправимым картежником и мотом, решить судьбу Дуняшки. Маша молится, право, молится - и утром, и вечером, как следует, да только… да только Андрей в ее поминании - может, один из грех десятков человек. Идет ввысь мольба за все это честное собрание разномастного народу - Господи, разглядишь ли в толпе меня?
- Как так? - спросил Андрей. - Отчего это? Неужто я до такой степени никому не нужен? Тогда и впрямь остается только помереть.
Поди знай, какое твое слово улетит в небытие, а какое услышит Господь.