- Возблагодарить, - сказал он. - Без этого нельзя. Чуть было Богу душу не отдал! А остался жив и даже здоров. Я всегда благодарю. Может, потому и жив еще.
- Я с тобой, - вдруг попросился Тимошка. - И мне помолиться надобно.
- Знаю я, о чем ты собрался молиться, - заметил Еремей. - Девка тебе приглянулась.
- Ее нарядить - она и барыню за пояс заткнет!
- Будет тебе, беги с Фофаней, - перебил его Еремей. - За меня, грешного, свечку поставь. Вот тебе полушка.
Когда они вернулись, Тимошка шепотом доложил Еремею: Фофаня в монастырском храме всех удивил истовой молитвой, исправно бил поклоны с явным стуком лба об пол, подпевал хору, ниже всех склонялся перед батюшкой с кадилом.
- Одно из двух: либо великий грешник, либо великий праведник, - сказал на это Еремей.
Ночью, когда Андрей заснул, дядька приполз в угол, где уже расположился на тюфячке "секретарь".
- Ты, Фофаня, человечишка никчемный, да своей затеей с бубенцом барину моему угодил, - прошептал Еремей, - и за то тебе от меня будет добро. Я тебе чулки и хорошие туфли куплю, и сапоги меховые, а ты нас не покидай, слышишь?
- Да уж не покину, - шепотом отвечал Фофаня. - Податься-то мне некуда…
* * *
Наутро Андрей велел дядьке счесть наличные деньги. Их оказалось не мало - можно снять отличную квартиру на самом Невском года этак на полтора. Но и не много - исходя из Андреева намерения исполнить секундантский долг. А во сколько влетит лечение - дядька с питомцем и помыслить боялись. Нужно было распродавать те дары, что покидали в очаковском лагере на ковер боевые товарищи, и Еремей, взяв несколько хороших ножей, поспешил туда, где заимел знакомцев, - в слободу Измайловского полка.
Андрей хотел было продиктовать Фофане записочку к доктору Граве, но обнаружилось, что новоявленный секретарь ничего не смыслит по-немецки, кроме тех необходимых слов, без которых и пластыря не купишь у аптекаря. Потом Фофаня читал журналы - его чтецкая манера довела бы до колик человека, расположенного посмеяться, а Андрей выстраивал в голове план поиска Маши.
Тимошка с Фофаниного голоса зазубрил адреса Машиной родни и, получив семьдесят копеек на извозчиков и подкуп дворников, отправился исполнять поручение. Если Маша у какой-нибудь старой тетки, то надобно убедиться, что она там в безопасности. Мало ли что взбредет в голову ограбившему ее подлецу?
Акиньшин мог бы убедить сию гипотетическую тетку посреди зимы уехать с Машей в деревню. Особливо если будут предложены деньги. Но Маша могла попасть в беду. Неопытная перепуганная девушка, одна в ночной столице, - легкая добыча, например, для разговорчивой сводни, умеющей показать сочувствие и ласку. А если девушка заперта в доме, где ее будут предлагать сластолюбцам, то найти ее будет очень сложно - разве что с полицией. Андрей стал соображать, кто из знакомцев - любитель навещать столичных сводней. Таковых не оказалось. Знать мог Акиньшин - не дожил же он до таких лет в непорочном состоянии, наверняка имеет скромные холостяцкие радости.
Примчался Еремей. Доложил о свершившемся чуде - полковое начальство посетило дом Беклешова, чтобы узнать подробности дуэли, увидело на заднем дворе темный круг с лужей мерзлой крови посередке, удивилось сей картине, и дядька показал круглый турецкий ковер. Тут же за ковер были предложены хорошие деньги - четыреста рублей, и он этих денег стоил.
- И тебя искали, баринок разлюбезный, - потупив взор, сообщил Еремей. По одному его тону было понятно, о ком речь.
- Поищут и перестанут, - отрубил Андрей. - Акиньшин тебе не попадался?
- Нет, сударик мой, не попадался.
Тимошка прибыл к вечеру. Все адреса оказались безнадежны - никакая девица там не появлялась.
- Завтра отправишься в Воскресенскую обитель, - решил Андрей. - Там надобно будет исхитриться. Если Маша убедила монашек спрятать ее, то так просто они тебе сей секрет не выдадут.
- А как исхитриться?
Андрей не видел Тимошкиного лица, но знал, что кучер смотрит на него с надеждой.
- Кабы я знал…
Потом заглянул хозяин постоялого двора Семен Моисеев. Он пришел наугад - родственник его, огородник, попал в беду и срочно продавал дом со службами. Дом был деревенский, невеликий и грязный, но место хорошее, куда скоро подберется разрастающийся город, и ежели господин офицер мог бы купить, то не пожалел бы. Андрей не собирался покупать дом и хозяину отказал, но мысль в голове застряла. Когда лечение не увенчается успехом, хорошо было бы скрыться в доме. Жить там в одиночестве и умереть в одиночестве…
Во сне ему явилась Катенька.
- Что ж ты сбежал? - спрашивала она. - Неужто ты настолько не уверен в моей любви?
- То-то и беда, что уверен, - отвечал во сне Андрей.
Он был одновременно и слеп и зряч, стоял перед Катенькой в черной повязке, но прекрасно видел невесту - статную, пышноволосую, розовощекую, темноглазую - из той породы, которая не ведает взросления, так что двадцатипятилетняя женщина, успевшая выйти замуж и овдоветь, выглядит восемнадцатилетней.
Андрей знал, что двухлетняя верность по нынешним временам - диво почище бородатой женщины из масленичного балагана или двуглавого младенца из Кунсткамеры. Он мечтал вернуться к Катеньке - пусть не сделав настоящей военной карьеры, пусть без сундука с золотом. Ее одну он видел своей женой - и потому позорно сбежал. Она должна была это понять!
Утром Тимошка был отправлен в разведку в Воскресенскую девичью обитель.
Старухи рассказывали, что появилась она в Санкт-Петербурге потому, что покойная государыня Елизавета Петровна решила последние годы жизни провести в келье, оставив престол племяннику Петру Федоровичу. Ей нравилась местность неподалеку от Смольного двора, где еще при покойном батюшке варили и хранили необходимую для флота смолу. Но оставлять царство на странного подростка государыня передумала. Уже и монахини поселились в красиво убранных кельях, и великолепный пятиглавый собор был почти готов, а она все медлила. После ее смерти и последовавших затем бурных событий новая государыня, Екатерина Алексеевна, решила устроить в обители Воспитательное общество благородных девиц, а инокинь приставить к маленьким воспитанницам - учить их грамоте. Но оказалось, что монахини, зная молитвослов назубок, не в состоянии разобрать по книжке и "Отче наш". Кончилось тем, что они стали смотрительницами в лазарете. Постепенно старушки умирали, новые послушницы не приходили, и обитель едва влачила существование.
Андрей знал, что Маша с госпожой Беклешовой иногда ездила в Воспитательное общество на концерты и спектакли. Матушка Машина, дама богобоязненная, брала с собой обычно и пожертвования для обители. Потому-то Андрей и подумал, что у Маши могут быть знакомые монахини, к которым она догадается поспешить в трудную минуту.
Тимошка пропадал целый день. Наконец явился огорченный. Он взял в обители след и решил нагло вломиться в келью настоятельницы, возложив замаливание сего греха на Фофаню, но в коридоре столкнулся со странной компанией. Ему навстречу пробежал мужчина мощного сложения, в епанче, Тимошка шарахнулся от великана. За мужчиной бежали двое - кавалер и дама, причем кавалер бесстыже обнимал даму за плечи.
- Или я совсем из ума выжил, или то была господина Беклешова сестрица! - в подтверждение слов Тимошка перекрестился. - Она свечу в руке держала, я разглядел.
- А потом?
- А потом - я ее окликнул, она не ответила. Я - за ней. Тот детина их вперед пропустил, ко мне повернулся - так глазищами зыркнул - меня точно в грудь толкнули. Они все - прочь, я за ними. А их-то экипаж ждал! Кавалер с дамой - в экипаж, детина - на запятки, и унеслись! Я следом бежал, сколько мог, да куда мне против лошадок!
- Странные дела творятся в обители, - сказал удивленный Андрей. - Мужчины по коридорам носятся. Но ежели то была Маша - ее что же, силой увлекали?
- Не силой. Своей волей в обнимку с молодцом бежала.
- Мог ли это быть француз?
- Да уж не русский! Отчего ж не мог? На турка похож!
- Коли похож на турка - значит, француз?
- А разве нет?
- Ох, и узел завязался… Сдается, не таким уж подлецом был тот, что прислал госпоже Венецкой Машины письма, - пробормотал Андрей.
История внезапно вывернулась наизнанку. Отчего бы девице, имея сердечного дружка, не выйти замуж за богатого графа? А коли брак рухнул - отчего бы не сбежать с тем же дружком? В таком случае Дуняшка лжет. Или же не лжет - сердечный дружок не желал терять любовницу, угрожал ей, она пыталась откупиться…
- Запутанное дельце, - сказал наконец Андрей.
Он вдруг потерял всякое желание искать тайного врага и спасать Машу из беды. Было безмерно жаль пылкого Гришу - и только. Разумеется, Гриша иначе поступить не мог, он обязан был биться за честь сестры. А была ли та честь?.. Получалась хитрая загадка из области высокой дуэльной теории: считать ли необходимым продолжение такой дуэли, предмет коей оказался сомнителен? Следовало бы призвать на помощь кого-нибудь из знакомых поляков - у них правила поединка чести блюдутся свято…
Заместо поляков был призван Фофаня. Он, копаясь в Андреевом имуществе на предмет книжек, отыскал Евангелие.
- Знак Божий! Чем валять дурака, лучше Священное Писание послушать, - решил Андрей. И слушал, пока Фофаня не охрип.
Странным результатом этого чтения стало решение смириться. Не корчить из себя обуянного гордыней калеку, не морочить себе голову местью за Гришу, которая евангельским истинам совершенно противоречит, а приехать к Катеньке и попросить прощения. Решение далось нелегко, исполнение Андрей отложил до завтрашнего дня.
Утром он отправил Тимошку с записочкой к Акиньшину. В записочке излагалось, как Маша была обнаружена в Воскресенской обители в обнимку с кавалером, и делалось предположение: вряд ли ее похождения связаны с тем вымогательством, которое так беспокоит Акиньшина.
- "И возвращайся скорее. Я поеду с визитом…" - тут Андрей несколько смутился.
Еремей и Тимошка переглянулись; меж ними пролетело неслышное: "Слава те господи, одумался!"
Андрей же думал о том, как будет говорить с Катенькой. Должно быть, следует отложить венчание до той поры, когда Граве соберет несколько ученых консилиумов, а те поймут, каким будет лечение. Но Катенька должна понять, что чувство Андрея осталось прежним, и как раз оно подвигло жениха на побег…
Вернулся Тимошка.
- Господина Акиньшина дома не случилось, - доложил он, - а записочку я оставлять не стал.
- Это еще почему? - удивился Андрей.
- А потому, что кто-то за домом следит. Ходит, в окошки исподтишка заглядывает. Это - один, а второй за углом прятался и с этим переглядывался.
- Черт возьми… - пробормотал Андрей. - Так ты и в дом не заходил?
- Заходил. Там только дядька Яков сидел, печь топил, а он глухой, у него из-под носа печь унесут - он не заметит. Так я решил - лучше потом записочку отдам.
- Не может быть, чтобы ты не спросил про Дуняшку беглую, - буркнул Еремей.
- Дуняшки в доме не было, - горестно сказал Тимошка. - Нет Божьей справедливости - такая девка, и крепостная…
- Ты Бога не гневи, а благодари, - нравоучительно вразумил Фофаня. - За все, что дает, благодари. И тогда много даст. Вот я босой по снегу бежал и благодарил - и Бог такого славного господина послал, - он для подкрепления своих слов низко поклонился Андрею.
- Мы сейчас поедем к Акиньшину, - решил Андрей. - Коли его не найдем в полку, я с товарищами поговорю. Ведь какая наглость - измайловца выслеживать! Коли понадобится - солдат у дома поставим.
Еремей показал Тимошке кулак: ишь, пакостник, сбил барина со свадебной линии.
- Так-то так, любезный баринок, а лучше бы начать с иной визиты. Дамское дело такое, что с утра подхватятся - и по лавкам. А застать бы за кофеем… Хочу, покамест ноги носят, сыночков твоих, Андрей Ильич, вынянчить… - это прозвучало необычайно жалобно.
Андрей знал, что дядька в глубине души считает его своим сыном. Он и сам сильно привязался к Еремею - отца помнил плохо, мужчины подходящего возраста в дому у теток не появлялись. Еремей был и единственной защитой, и образцом для подражания. Раньше Андрей как-то не задумывался о его семейном состоянии. А сейчас, познав одиночество слепого среди зрячих, он вдруг понял: Еремей-то ведь тоже один, детей не завел, потому как слово, данное покойному хозяину, крепко держал - нянчился с барчонком. И вся его жизнь связана с господином Соломиным так, что крепче не бывает.
- Ладно, едем! - смирился Андрей.
* * *
Фофане нечего было делать у Катеньки, и он остался, пообещав разобрать и подклеить разлетевшиеся книжные и журнальные листки, которые перепутались в сундуке.
Катенька жила в трех шагах от Невского, окна ее дома смотрели с одной стороны на Фонтанку, а с другой - на старый сад, где стояли развалины древних оранжерей. Сказывали, их строили еще при государе Петре Великом. Сад подступал близко к дому, и летом там был бы рай земной, кабы не свалка всякой дряни, устроенная столичными жителями поблизости. Возок остановился, заехав со стороны сада, и это было особой деликатностью Тимошки и Еремея: чтобы никто лишний не видел барина с черной повязкой на глазах.
Еремей вышел первым и протянул руку своему питомцу.
- Говорил же я! - сказал он, глядя на распахнутые окна. - Этого Селифашку отправить в деревню, на выселки! В черной избе жить! Пока худших бед не натворил! - он имел в виду истопника Селифана, великого мастера устраивать угар.
Видимо, с утра Катенька с домочадцами из-за неисправной печки угорела, потому что, невзирая на морозец, квартиру проветривали.
Андрей вышел, постоял, собираясь с духом, и велел дядьке вести себя к дверям.
Катенька нанимала хорошую квартиру во втором этаже. Получив наследство после мужа, она не пустилась в щегольство, а откладывала копеечку к копеечке, задумав открыть набойное заведение - делать и продавать недорогие холсты, миткали и ситцы с набивкой. Набойчатые ткани были в моде - ими и стены затягивали, и мебель обивали, не говоря уж о пологах и оконных занавесках. В дело было вложено немало денег, и оно уже начало приносить прибыль. Но от светских приятельниц Катенька это скрывала: занималась делами своей мануфактуры до обеда, а после желала быть дамой, аристократкой и прелестницей.
Умственным взором Андрей уже видел маленький Катенькин кабинет, в котором надлежало быть объяснению. Не в гостиной она приняла бы любимого, а в кабинетике, который сообщался со спальней.
- Ахти мне!.. - прозвенел вдруг нежный голосок.
- Устюшка! - признал выскочившую из дверей комнатную девку Тимошка.
- Да господи… - прошептала та, уставившись на Андрея.
- Беги, куда бежала! Кыш! - приказал Еремей.
Бежала-то Устюшка с ведром золы к помойной горе. Но тут уж стало не до ведра - прямо с ним девка заскочила обратно в дом. По лестнице она, видать, взлетела. Еремей поднял голову, ожидая, что в окне появится Катенька.
Та и появилась - в накинутой на плечи бархатной шубке, в белом шерстяном ажурном платке, повязанном чуть ли не по-монашески. На устах светилась счастливая улыбка. Еремей ей улыбнулся, как бы говоря: "Причитается с тебя, голубушка, привез тебе твоего сумасбродного жениха".
И тут громыхнул выстрел. Катенька ахнула, взмахнула руками и пропала. В доме закричали. Тимошка остолбенел, а Еремей, схватив барина в охапку, вместе с ним рухнул в возок с криком "Гони, дурак, гони!"
- Что это было? Кто стрелял? - спрашивал, барахтаясь, Андрей.
- Дурные люди, - отвечал дядька, как когда-то в детстве, объясняя питомцу несовершенство мира.
Когда возок выкатил на Невский, Еремей дал Тимошке знак остановиться. Невский проспект был местом безопасным - полно прохожих, в том числе и военных, если кто вздумает безобразничать - сразу скрутят.
- Еремей Павлович! Объясни, Христа ради, что творится! - сердито требовал Андрей.
- Сам не знаю… Тимошка, стой тут с возком, а я схожу узнаю, что за стрельба посреди Питера, - Еремей и сейчас понимал, что целились в Катеньку, но не хотел раньше времени огорчать питомца.
Дядька отлично изучил Андреев нрав. Желание Андрея посчитаться за погибшего друга Еремей уважал - но понимал, что не так-то это просто. Тут же был враг незримый, коварный и не имеющий ни малейшего понятия о чести. Еще не понимая, как выстрел по Катеньке мог быть связан с Гришиной дуэлью, Еремей сперва утащил питомца в безопасное место, ибо береженого - Бог бережет. Он не сразу подошел к Катенькиному дому, а сперва обошел его со стороны сада.
Опасности вроде не обнаружилось, и тогда Еремей побежал к дверям. Окна все еще были открыты, доносился невнятный шум. Еремей вошел, споткнулся об оставленное Устюшкой ведро, поднялся по лестнице и, идя на голоса, приоткрыл дверь в гостиную.
Домашние женщины на коленях стояли у лежавшей на полу Катеньки. Ее руки кто-то уже скрестил на груди, как положено покойнице. Одни плакали, другие кляли обленившуюся столичную полицию. Еремей понял, что за полицией уже послано.
Никто не заметил его, и он бесшумно спустился вниз. Выстрел по Катеньке мог быть сделан только из сада. Еремей понимал, что и полицейские будут искать следов убийцы в саду, поэтому шел все краем, краем, понемногу приближаясь к подходящему месту напротив окна. Это место он узнал по веткам, с которых оказался сбит снег. Человек, стрелявший в Катеньку, вероятно, сидел на дереве.
С одной стороны, это странно - этак ведь и неделю просидеть можно, ожидая, пока из-за угара в квартире будут отворены окна да пока хозяйка зачем-то выглянет. С другой стороны - уж не водилось ли среди Катенькиной прислуга подлеца, устроившего угар за малые деньги, навроде Селифашки? Катенька терпела его, потому что он был племянником ее надежной домоправительницы и казначейши Егорьевны. С третьей стороны - человек, затеявший убийство, наверняка заранее придумал способ подманить Катеньку к окну. Скорее всего, у него имелся сообщник.
Еремей внимательно рассмотрел следы у дерева Те оказались глубиной в пол-аршина, и о величине сапог он судить не мог. Но он смог пойти по этим следам. Сидевший на дереве стрелок пробежал весь сад насквозь. Затем он сбежал на лед Мойки. Лед был исчерчен следами полозьев. Может статься, тут убийцу ждали сани. А сообщник преспокойно ушел к Невскому и затерялся в толпе.
Очень огорченный, Еремей пошел назад. Ему, разумеется, было жаль Катеньку. Но больше жалости была тревога за питомца. Что учудит капитан Соломин, узнав эту новость? В петлю бы не полез…