* * *
Еремей обнаружил глупейшую картину - Андрей сидел в возке, выставив ноги наружу, и негромко звал Тимошку, а кучер, отбежав на два десятка шагов, самозабвенно рыдал. Он приник к стене дома, но прохожие все равно задевали его, а кое-кто и ругал.
- Дуралей, - сказал, подойдя, старый дядька. В его устах это звучало чуть ли не лаской.
- Дядя Еремей? Как же теперь-то?
- Сам не знаю…
- А может, жива?..
- Нет, Тимоша. Беда, однако… Да не реви. Оно и видно, что под Очаковом не бывал…
Сам Еремей на покойников нагляделся. А Тимошка отродясь дальше Курска не выезжал. Он был соломинским крепостным, с детства состоял при двоюродной бабке Андрея, был отдан в обучение старому кучеру, чтобы со временем заменить его и править шестериком. Но бабка померла, и по ее завещанию Тимошка перешел к Андрею. Это выяснилось, когда Еремей вез барина через Курск. Решено было тут же забрать с собой Тимошку - а куда парню еще деваться?
Собравшись с духом, Еремей пошел к питомцу.
- Вот такое дело, Андрей Ильич, - сказал он хмуро, и одно то, что не назвал Андрея баринком разлюбезным, уже означало дурную новость. - Стало быть, стреляли - и попали в госпожу Кузьмину.
- Как это? - спросил Андрей.
- Она подошла к окошку - и выстрелили.
- Жива?
Еремей вздохнул.
- Да говори ж ты! - закричал Андрей. - Жива, мертва - прямо говори!
- Нет ее, батюшка мой… Прямо в сердце…
- В сердце… - сказав это, Андрей словно окаменел.
Дядька смотрел на него и все яснее понимал, что человек может умереть по собственному желанию, одним мощным усилием воли.
- Едем на постоялый двор, сейчас же! - закричал он. - Тимошка, черт немазаный! Где тебя носит?! Сукин сын! Да что ж тебя, за ухо к коням тащить?
Андрей позволил усадить себя в возке поудобнее. Ему было все равно - он ощущал завершение жизни так, как если бы тонул - и вода заполняла легкие. Почти безболезненно - и лишь бы скорее…
Еремей говорил без умолку, ругал раззяву Тимошку, ругал дворников, не умеющих убрать с улиц растоптанный конский навоз, погоду тоже ругал. Ему казалось - пока Андрей волей-неволей слушает его, дурные мысли не имеют доступа в Андрееву голову. Тимошке было легче - он правил лошадьми, занятый делом, и рядом с ним не сидел онемевший барин. Но на подступах к постоялому двору Семена Моисеева их всех ждало приключение.
Народу на улице случилось немного, и все продвигались медленно, чтобы не поскользнуться на ледяных лепешках. И вот Тимошка заметил человечка, который не то чтобы бежал, а очень ловко скользил по льду, словно на коньках, продвигаясь со скоростью конской рыси. За спиной у этого человечка был преогромный узел. Он проскочил чуть ли не под конскими мордами, и тогда только Тимошка его узнал.
- Ах ты негодник! - завопил кучер и развернул коней.
Погоня длилась недолго. Тимошка орал, хлестал кнутом по узлу на спине человечка и собрал наконец целую толпу веселых зевак - такого развлечения скучным зимним днем они и не чаяли. Кучер гнал Фофаню - пока тот не поскользнулся и не шлепнулся. Тогда возок остановился.
- Ну, сукин сын! - закричал, выскочив, Еремей. - Ну, чертово отродье! Андрей Ильич, а ведь мы ворюгу пригрели! - он снял с Фофани тяжелый узел и определил его вес пуда в полтора.
- Это ж он, не иначе, из сундуков повыгреб! - догадался Тимошка, у которого хватило ума не смущать обывателей словом "пистолеты". - Думал, мы поздно вернемся! Ах, ирод!
- Подвиньтесь, баринок мой любезный, - попросил Еремей, желая пристроить узел в возке. - Ну, Бог уберег. А этого проныру я сейчас пинком в гузно выше колокольни запущу!
- Погоди, - это было первое слово, сказанное Андреем за всю дорогу.
- Может, свести его в управу благочиния? - предложил Тимошка.
- Нет.
- А что же?! - Еремей не всегда понимал до конца своего барина, тут же не понимал совершенно.
- Возьмем с собой.
В конце концов Тимошка привез Андрея и украденное добро на постоялый двор в возке, а Еремей привел Фофаню за шиворот, сопровождаемый зеваками и их разнообразными советами. Там Андрей распорядился запереть вора в чулане и опять замолчал.
Еремей был мужик сообразительный. Он знал, о чем думает питомец. Первое - как проститься с невестой, если есть смысл прощаться. Не станешь же ощупывать покойницу? Второе - отчего могли застрелить Катеньку. Ведь кто-то бродил у дома, выжидал; статочно, угар - его рук дело, чтобы отворились окна и можно было с дерева попасть в человека в глубине комнаты. Значит, Катенька сильно кому-то помешала, ведь застрелить человека посреди столицы, в трех шагах от Невского, - это ж какую отчаянную наглость нужно иметь? Далее думали одновременно Еремей и его питомец: ведь Катенька не сидит сиднем дома, выезжает, бывает в гостях, в лавках, ездит на свою мануфактуру на Охту, отчего ж столь сложный и опасный способ?
Но приставать с нежностями Еремей не стал - слишком хорошо он помнил маленького, беленького, болезненного мальчика, которого сам же школил без лишних сантиментов.
- Вот что, дяденька, - вдруг сказал Андрей. - Приведи-ка ты ко мне Акиньшина.
Еремей вздохнул с облегчением - Акиньшина он уважал. Опять же, старший товарищ все то время, что Андрей обретался в мушкетерском полку, провел в столице и мог знать что-то важное. До Измайловского полка Еремей долетел с ветерком - на извозчике.
Не доезжая дома, где квартировал Акиньшин, дядька увидел толпу. Очень ему не понравилась эта толпа, он велел извозчику ждать, соскочил и побежал разбираться.
- Что там, пожар? - спросил он у знакомого солдата.
- Какое там пожар, человека закололи, - отвечал тот.
- Кого?
- Бригадира Акиньшина, царствие ему небесное.
Тут Еремей и речи лишился.
- Прямо в сердце нож вошел-то, - продолжал солдат. - Там теперь господин секунд-майор Ладыженский всех расспрашивает - кто что знал да видел.
Еремей опомнился. Прозвучали в ушах Тимошкины слова: кто-то за домом следит, ходит, в окошки исподтишка заглядывает, а второй за углом прячется и с этим переглядывается…
Мысль о том, что убийцы могут безнаказанно стоять в толпе и слушать разговоры, удержала его от дальнейших расспросов. А знать он хотел многое: где акиньшинский преданный денщик Афанасий, видел ли кто в этом доме Дуняшку, да и куда Акиньшин девку спрятал. Еремей подозревал, что и слежка, и удар кинжалом объяснялись просто: Акиньшин, идя по следу вымогателей, зашел чересчур далеко и стал для них опасен. Но коли так - подлецы могли знать, что он бывал у капитана Соломина в доме подпоручика Беклешова, и запросто увязать меж собой исчезновение Дуняшки, знающей в лицо Машиного соблазнителя, и дружбу Андрея с Акиньшиным. Это было бы совсем некстати.
Поскольку Еремей заведовал всеми соломинскими деньгами, то и знал: денег этих немного, сколько потребует лечение - неведомо, а надо бы где-то спрятаться, во сколько бы ни обошлось убежище. Когда удастся продать турецкое оружие - одному Богу ведомо, а с постоялого двора Семена Моисеева лучше бы убраться поскорее - может статься, Андрея там уже выследили.
* * *
Где взять денег - он додумался сразу. Питомец, правда, не одобрил бы способа, но сейчас было не до его фанаберий.
- К Саморойке! - велел Еремей извозчику, садясь в санки.
Обе тетки Андрея, одна - вдова, другая - старая девица, отличались обыкновенными причудами старых барынь, только в чуть ли не крайнем проявлении, и обе были суеверны. Они сговорились - когда постареют, разом уйдут в Воскресенскую девичью обитель. Но со старостью у них были особые отношения - тетки еще могли на Масленицу, надев черные плащи-капуцины, помчаться в маскарад, чтобы, изрядно поморочив голову молодому кавалеру, вдруг снять перед ним маску. Поэтому уход в обитель все откладывался. Но, чтобы подготовить себя к этому важному шагу, они поселились неподалеку от нее, на речке Саморойке, и всей столице хвалились, какова там тишина и сколь приятны прогулки. Другое дело, что поблизости была слобода Конногвардейского полка, и тетки, когда святость отступала от них, охотно ходили любоваться статными всадниками. Но шесть лет назад стряслась беда - господин неугомонный фаворит, князь Потемкин Таврический, вздумал строить в слободе свой дворец, и настал Саморойке конец - ее стали обращать в два пруда, соединенных меж собой протоками.
Когда-то, попав в дом у Саморойки вместе с маленьким Андрюшенькой, Еремей выдержал истинное сражение с тетками, купившими для юного родственника соболье одеяльце и непременно желавшими кутать ребенка в любое время года. Но он знал, что тетки по-своему любят Андрея и имеют довольно денег, чтобы ему помочь. Достаточно было рассказать им правду…
Еремей застал теток в гостиной - они ждали в гости приятельниц. Главным угощением была новая находка - безрукая баба, шившая пальцами ног. Рядом с этаким сокровищем слепота родственника показалась теткам явлением незначительным. Но дядька объяснил, что на докторов нужны деньги, и тетки расщедрились - дали пятьсот рублей.
По дороге к постоялому двору Еремей сочинял речь. Нужно было растолковать питомцу, почему он пропадая так долго, и Еремей, вспоминая случайно услышанные подробности убийства Акиньшина, выстраивал их в связный рассказ, чтобы возникло впечатление, будто он проболтался в Измайловском полку очень долго.
Андрей, узнав печальную новость, произнес одно-единственное слово:
- Так…
- Надо бы отсюда убираться, - сказал Еремей. - Если за господином Акиньшиным следили, то знали, что он у тебя бывал, Андрей Ильич, и про девку Дуняшку тоже, поди, все знали. Я так думаю, ехать коли не в Москву, так хоть во Псков. Эти сукины сыны ни черта не боятся - прямо в полку ведь господина Акиньшина закололи.
Андрей молчал довольно долго. Дядька ждал разумного ответа, а ответ был "нет!". Еремей понимал - отступление для питомца попросту унизительно. Доводы рассудка сами по себе, а упрямый норов и почти безумное понятие о чести - сами по себе. Значит, нужно дать Андрею время успокоиться.
На то, чтобы Андрей от простейших ответов "да", "нет", "не хочу" перешел к сложным, вроде "убери тарелку", ушло двое суток. Все это время он почти не спал - только сидел неподвижно, лицом к стене. В конце концов дядька зарядил пистолеты и сел рядом с Андреем, выложив вороненые стволы на колени. Если бы кто сунулся в комнату без условного стука - тут же и получил бы пулю в брюхо.
Тимошке Еремей приказал стеречь Фофаню, который неведомо зачем понадобился барину, и бегать в трактир за горячей пищей. В чулане, куда, уговорившись с Семеном Моисеевым, заперли вора, было крошечное окошечко, и Еремей, умом понимая, что человеку в него не пропихнуться, все же беспокоился, как бы не подвести питомца. Поэтому бедный Тимошка и ночью проверял узника.
Андрей думал. Мысль гуляла по безмятежному прошлому, из памяти добывались ласковые Катенькины слова, ее влюбленные взоры, строился светлый дворец, обитель счастья, и рушился в беспросветный мрак. Там, во мраке, десятый, двадцатый и сороковой раз подряд оглушенная болью душа собиралась с силами и начинала выползать, цепляясь за остатки воспоминаний, подтверждающих ее стойкость в беде.
Положение было такое, что отступление - не позор: вымогателям многие высокопоставленные господа безропотно деньги платят. И увечье Андреево тоже - хороший повод уехать подальше от столицы. Но в голове у армейского капитана Соломина наконец стало складываться некое сооружение - как будто малое дитя мастерило из деревянных чурочек башню. И надо ж тому случиться, что краеугольный камень, положенный в основание, Андрей подобрал на своем жизненном пути по необъяснимому наитию…
- Где Фофаня? - спросил он.
- Как ты велел, в чулан заперли, - доложил Еремей, с тревогой глядя на питомца: точно ли выходит из смертной тоски?
- Приведи-ка.
Фофаню вынули из чулана, где он уже сумел подобраться к узкому окошку и искал способа протиснуться, и поставили перед Андреем. При этом Еремей исподтишка дал ему хороший подзатыльник.
- И кто ж ты таков, брат Фофаня? - спросил Андрей. - Признавайся уж. Ведь не канцелярист.
- Да что говорить - шур я…
- Кто?
- Шур. Ворую понемногу.
- Понятно.
- Понемногу! - закричал возмущенный Еремей. - Да эта куча добра поболее тебя тянет!
- Погоди, Еремей Павлович, - попросил Андрей. - Я хочу сделать ему вопросы. Ты точно Фофаня или какой-нибудь Дормидонт?
- Феофаном крестили.
- И давно в этом ремесле?
- Сызмала.
- Это как же?
- Малорослым уродился. Меня старшие в амбарное окно по веревке спустят, я им оттуда хабар подаю. Они-то не протиснутся, а я всюду пролезал.
- Это хорошо.
Еремей и Тимошка переглянулись - уж больно странно рассуждал барин.
- Стало быть, ты не один промышлял? - продолжал расспросы Андрей. - Были у тебя старшие, уму-разуму учили?
- Как не быть…
Фофаня был порядком напуган. Что ему досталось Тимошкиного кнута - он считал делом обычным и даже правильным. Что заперли в чулан - тоже; хорошо, что сразу не поволокли в управу. Но вот спокойные вопросы слепого барина и его бледное неподвижное лицо - внушали страх. Так и казалось, что после очередного ответа капитан Соломин скажет: "Более тут говорить не о чем, будем с ним кончать…"
- А куда бы ты украденное поволок?
- Есть надежные люди. Сумеют пристроить.
- И если бы алмазы украл - тоже бы тебе на них покупателя сыскали?
- Сыскали бы. На всякий товар есть купец.
Фофаня никак не мог понять смысла вопросов; видел, что не простое любопытство скучающего барина, но к чему клонит Андрей - не мог уразуметь и стал волноваться.
- Скотина ты неблагодарная, - сказал ему Еремей. - Тебя из беды спасли, а ты как отплатил?
- Ох, от большой беды, - сразу согласился Фофаня. - Кабы меня поймали, спину бы перебили, как бог свят! Там один за мной бежал - так целой оглоблей махал! А я-то слабосильный…
- Так что это такое было? - спросил Андрей.
История, которую поведал Фофаня, сильно отличалась от той, что Андрей услышал ночью в возке. Фофаня несся по улице босиком потому, что снял валяные сапоги и онучи, идя на дело. Ему казалось, что он знает все внутренности лавки, но туда притащили что-то новенькое, и оно повалилось на пол с превеликим грохотом. Если бы не Андреев возок - Фофаню бы схватили сторожа, сперва побили, потом сдали в управу благочиния, а там опять побили. Никакой жены у него никогда не было - была маруха, которую он делил с таким же незадачливым злоумышленником. Да и та уже говаривала, что убирался бы сожитель, не умеющий денег в дом принести, на все четыре стороны.
- Экий ты бесталанный, - сказал Андрей. - Вот что, дяденька, сделаем мы сейчас доброе дело - отпустим Фофаню на все четыре стороны.
- А что ж? Это дело милосердное, - согласился Еремей. - Прощать - надобно. Так ведь сегодня же кого-то другого обворует. По твоей, баринок разлюбезный, милости.
- Делай, что сказано, и ломоть хлеба на дорогу дай. Тимоша, проводи его до ворот.
- Век за вас, барин, молиться буду! - воскликнул Фофаня, грохнулся на колени и лбом об пол стукнулся, как перед образами. - Тут же и пойду! Возблагодарю!
Тимошка, очень недовольный, поднял и увел Фофаню.
- Еремей Павлович, одевайся живо и ступай за ним, - приказал тогда Андрей.
- И что?
- Коли пойдет в монастырский храм - и ты туда за ним. Когда из церкви вон пойдет - тут ты его хватай и обратно сюда тащи.
- А коли мимо церкви побежит и никакая служба ему не надобна?
- Ну тогда - пусть бежит. Невелика потеря…
Уходя, Еремей указал Тимошке взглядом на барина, что означало: не оставляй одного ни под каким видом, как бы чего не натворил. Тимошка делал все, что мог: стоял рядом, докладывал о столичных ценах на сено, солому и овес, о конском здоровье, о состоянии возка. Это не отвлекло Андрея от печальных мыслей, а под конец стало сильно раздражать, и он выслал кучера из комнаты с приказанием без спроса не входить.
Две смерти в один день - это даже для боевого офицера, потерявшего под Очаковом с дюжину сослуживцев, было многовато. Невеста и друг… Однако именно в таком подавленном состоянии он вдруг понял: все, что можно потерять, потеряно, и можно кидаться в атаку безбоязненно. Что там осталось - жизнь? Велика ли ей цена, если не исполнен долг секунданта, если не наказаны убийцы Катеньки. Да еще Акиньшин - его погубили те, по чьей милости погиб горячий Гриша, пропала бедная Машенька… Зрение не отвлечет рассудка, зрения нет. Мысль может летать в просторах и трудиться, как землекоп. И она, мысль, довольно скоро нашла способ сразиться с врагом, именуемый "ловушка".