Человек может побежать за угол по самой естественной причине, поэтому Еремей, усадив питомца в возок, отпустил парнишку и встал, придерживая вороного Шварца под уздцы. Ждал он с четверть часа и забеспокоился - что могло стрястись с Тимошкой?
Кучер вернулся с таким видом, будто за ним гнался сам нечистый:
- Упустил…
- Кого упустил?
- Да сам не знаю, кого! Я у него пашпорта не спрашивал! - и Тимошка, нарушая всякую субординацию, полез к барину в возок, однако не весь, а только верхней половиной тулова. - Барин добрый, помните ли - вы со мной записочку господину Акиньшину посылали? Царствие ему небесное! Ту, что я не отдал?
- Было такое.
- А не отдал - потому, покойника дома не случилось, оставлять побоялся, гам какие-то молодцы за его домом следили, в окошки заглядывали.
- И что?
- Я одного тут только что повстречал!
Тимошка, ожидая барина, не дремал на передке возка, а глазел по сторонам. Если бы он сказал правду, то правда была бы такова: он залюбовался высокой статной барыней, что зашла в дом, где жил доктор Граве. Поэтому и заметил, как вслед за дамой проскочил человек в коротком тулупчике и в шапке горшком, какие носят финские мужики. Потом этот человек вышел, а вслед за ним - некий господин в ночном колпаке и в фартуке. Они быстро обменялись словами, и господин вернулся в дом, а человек в тулупчике перебежал на другую сторону улицы.
Наблюдая за его маневрами, Тимошка сообразил, где видел это лицо: в Измайловском полку, в пятой мушкетерской роте, у акиньшинского дома. Кучер думал, как бы сообщить о встрече своему барину, но ничего не мог придумать. Тем временем господин в фартуке снова выскочил. Тот, в тулупчике, подошел и после краткой беседы получил небольшой пакет. Затем господин в фартуке быстро вернулся в дом, а детина в тулупчике пошел прочь.
Тимошка понял, что выбора у него нет. Как раз мимо шел парнишка, таща за собой санки с дровами. Тимошка дал ему копейку, велел держать коней и побежал за детиной, но благополучно его упустил.
- Но что за господин в фартуке? Уж не тот ли старый черт, что служит доктору? Он же в колпаке ходит! - догадался дядька.
- Стало быть, между врагом нашим и доктором Граве есть некая связь? - Андрей задумался. - Я вижу в этом логику. Доктор бывает в разных семействах и знает многие тайны. Что мешает ему продавать эти тайны за хорошие деньги? А тогда наш мусью Аноним, зная, где искать, непременно найдет доказательства - или сам их изготовит. Деньги… было бы их чуть поболее… Да и нас так мало… Граве…
- Сразу он мне не понравился. Одна слава, что хороший доктор, - заявил Еремей.
- Может, и так… - Андрей вспомнил, как ему советовала обратиться к Граве незнакомка в мужском наряде, сопровождавшая Машу Беклешову.
Протянулась ниточка между злоключениями Маши и доктором. Что она означала, какие чудеса вылезут, ежели за нее потянуть, - Андрей не понимал.
- Куда прикажете везти? - жалобно спросил Тимошка.
- В полк, - подумав, сказал Андрей. - Поищем следов Афанасия. Нас так мало, так мало…
Да, сам себе возразил он, нас мало, но у нас есть преимущество: мусью Аноним и в страшном сне бы не увидел, что ему объявил войну слепой человек, имеющий троих подчиненных: старого дядьку, молодого кучера и незадачливого вора.
Трое - и тот, кто направляет их. Им нужно найти ту невесту, которую хотел запугать мусью Аноним; им нужно выследить мусью Анонима через фальшивые письма графини Венецкой; им нужно установить слежку за подозрительным доктором Граве; им нужно восстановить Машину репутацию! С одной стороны - невозможно, с другой - в человеческих силах.
* * *
Не доезжая слободы Измайловского полка, Еремей покинул возок, велев ждать его в укромном переулке, уткнувшемся в Фонтанку, и пошел на разведку.
У него было множество старых приятелей, таких же дядек, ушедших на службу с питомцами, освоивших ремесло денщика, и в Троицкой церкви его знали все псаломщики, дьяконы и даже просвирни. Идя от одного к другому, Еремей набрел на человека, рассказавшего, что после смерти Акиньшина видел Афанасия с одноглазым мужиком у Гостиного двора, и мужик был явно из гостинодворских - стоял на углу с Афанасием в длинном русском кафтане и с непокрытой головой, как будто выскочил на минутку.
Поехали к Гостиному двору, Еремей снова оставил барина в возке и пустился расспрашивать сидельцев в лавках. Прошел он вдоль всей Суконной линии, свернул в Большую Суровскую и ее прошагал, задавая вопросы купцам с сидельцами, но лишь в Малой Суровской набрел на одноглазого мужика, втаскивавшего в лавку корзину с крымским вином.
Едва услышав имя Афанасия, мужик поставил корзину, поманил за собой Еремея, втолкнул его в каморку за лавкой, уставленную пыльными мешками, неожиданно повалил и сел ему на грудь с удивительной ловкостью. В горло Еремею уткнулся нож.
- Говори живо, на что тебе Афанасий? - спросил одноглазый. - Пикнешь - тут тебе и карачун.
Еремей, не привыкший к такому обхождению, онемел.
- Ну? Иль ты говорить разучился? Кто ты таков? Кто тебя за Афанасием послал? Дедка? Ну? Точно - Дедка. А шиш ему! Коли помнишь какую молитовку - молись, сволочь.
Еремей открыл было рот - и в рот тут же въехала грязная меховая рукавица. Одноглазый дважды свистнул.
Оказалось, в недрах Гостиного двора имеется целое царство, над которым власть государыни не распространяется. Выскочил из-за мешков человек, вдвоем вздернули Еремея на ноги, накинули мешок на голову. И потащили, пропихивая между штабелями каких-то загадочных товаров, по узким ущельям, и еще под зад коленом поддавали.
Еремей ничего не понимал и сперва влекся, куда гнали, а потом на него злоба напала. Он, крепкий мужик, в теле, хорошо выкормленный, испугался непонятно кого. Ножа у горла более не было, а кабы и был - неужто Еремей так не сожмет злодееву руку, что кровь из-под ногтей брызнет?
Он резко развернулся и ударил незнамо куда. Человек, пихавший Еремея сзади, уклонился, и кулак попал в мешок, крайний в ряду второго яруса. Мешок слетел со своего места, Еремеев кулак потащил хозяина за собой, и Еремей, споткнувшись, оперся о мешочную стену. Тут-то и началось…
Полминуты спустя под мягкими мешками с курагой, черносливом и прочим южным добром барахтались все трое: Еремей, одноглазый мужик и его помощник. Барахтались они молча - и это Еремея обнадежило: стало быть, кого-то эти налетчики тут боятся, коли голоса не подают! Слышался лишь кое-как сдерживаемый чих.
Наконец Еремей избавился от надетого на голову грязного мешка и обнаружил себя в полных потемках. Куда ползти - он не понимал, двинулся наугад, уперся в стенку. Это было уже кое-что - перемещаясь вдоль стенки, можно найти хоть какую дверь.
Сразу ему этот маневр не удался - пустого пространства стены было ровно на аршин, а потом до потолка воздвигались ящики. А падающий на голову ящик гораздо хуже мешка, и Еремей замер, а потом крошечными шажками, ощупывая ящичную стену, стал передвигаться неведомо куда.
И тут его злодеи заговорили:
- Гаврила, он тут где-то, уйти не мог, - сказал незримый одноглазый мужик.
- Может, башкой треснулся и без памяти лежит? - предположил Гаврила. - Вот что, брат Анисим, надобно Афоньку предупредить, что до него эти сукины сыны и тут добрались. И как ухитрились?
- Нишкни!
- Эй, люди добрые, - заговорил Еремей. - Не нужен мне ваш Афоня! Вы только скажите ему, что его капитан Соломин ищет! И все тут! Одно это!
- Будет брехать-то, - отозвался одноглазый Анисим. - Нет никакого капитана Соломина.
- Ан есть! Ты одно это Афанасию Петровичу скажи! Это одно!
- Враки и брехня.
- А посылал за ним Соломин своего Еремея!
- Чужим именем назваться легко!
Этот безнадежный разговор продолжался еще несколько минут - но одного Еремей все же добился: ему сказали, куда поворачивать, чтобы вновь оказаться в лавке Малой Суровской линии.
Идти было невозможно, он не видел в потемках, как ставить ноги меж обрушенных мешков. Но, то молясь, то ругаясь, как-то выполз. Что докладывать питомцу - он не знал. Вроде и есть тут где-то Афанасий, а как на деле - так нету. Сильно удрученный, Еремей пошел к возку.
- Крепко же его напугали, - сказал, услышав про дядькино похождение, Андрей. - Но хорошо, что он из столицы не удрал. Вот что - постой-ка тут на видном месте, у возка. Пусть разглядят хорошенько и Афанасию тебя словесно изобразят.
- Постоять-то нетрудно, баринок разлюбезный…
- Сбитенщика подзови. Я бы горячего выпил.
Андрей пил крепкий сбитень, в который явно переложили перца, и слушал Невский проспект.
- Вя-а-а-а!.. - донеслось издалека. Это припозднившийся мясник-разносчик где-то чуть ли не на Садовой выкликал: "Го-вя-аадина!"
- Сельди голански!
- Голубушка моя! Сестрица!
- Тетерерябчики!
- Кум, кум, стой, кум!
- …а я ей говорю - дура ты, дурища…
- Пади-пади! - это пронеслись богатые санки с голосистым кучером.
- Пирожки горячие! С пылу горячие!
- Ги-и-ись! - опять санки, не иначе - запряженные знатным рысаком, и сидит в них молоденький гвардеец, собирает восхищенные взгляды мещаночек.
Мимо пролетали голоса, звонкие женские, басовитые мужские, выхваляли свой немудреный товар разносчики, вдруг завопила баба - у нее вытащили из укромного места кошель, захохотали мальчишки. Звучал мир недоступный и прекрасный, веселый и безалаберный, мир в предвкушении Масленицы.
* * *
Четверть часа спустя к Еремею подбежал мальчик - из тех, кого держат при лавках для исполнения мелких поручений.
- Ты, что ли, дядька Еремей? - спросил он. - Тебе сказано барина своего отвести в меховую лавку Порошина, во-он туда, там спросишь. Полушку-то дай за известие!
- Дай ему, - велел Андрей. - И веди меня в меховую лавку. Может, там хоть что-то прояснится.
Сиделец в порошинской лавке был предупрежден. Велев Еремею стоять у входа, высматривать подозрительные рожи, а двум молодцам, служившим в лавке, всех отгонять, он повел Андрея в заднюю комнату, где на вешалах висели всевозможные сибирские меха.
- Батюшка мой, Андрей Ильич! - услышал Андрей. - Слава Богу! Уж не ведал, где вашу милость искать! А меня тут добрые люди приютили, я им помогаю, мне за то ночлег дают и кормят. Я сам себе сказал: мне-то что, я старенек, и коли меня на тот свет отправят - может, и лучше, чтобы десять лет не хворать. Да как помирать, коли я господину Соломину секрет не передал?
- Афанасий, голубчик мой! - перебивая его, заговорил Андрей. - Как хорошо, что ты нашел, где спрятаться! Теперь ничего не бойся - я тебя с собой заберу!
- Да с вашей милостью - на край света! - отвечал Афанасий. - Барина моего нет, кому я нужен? А мне бы к дому прибиться…
- Что ж ты к господам Коростелевым не пошел?
- А то и не пошел - там-то бы меня сразу изловили. А тут кум мой, Анисим, к купцу Арутюнову нанялся и меня спрятал. Я бы тут и жил, купецкое добро сторожил, да холодно - в Гостином дворе печи ставить и огонь разводить не велено. Тут ведь все - из камня да из железа, чтобы пожар не повредил. Смолоду я бы надел тулуп да и ходил у лавок, а стар стал, зябну, и ноги - как лед…
- Так ты скажи куму, что я тебя заберу. А то он, вишь, моего Еремея чуть на тот свет не спровадил, - сказал Андрей.
- За меня боялся. И он, и Гаврила, племянник его, и Кондрат, и Павлушка - все меня берегли.
- То бишь ты со всем Гостиным двором поладил? - спросил Андрей.
- Как не поладить? Ребята добрые!
- Это славно… - задумчиво произнес Андрей.
Он не просил у Бога: "Господи, пошли мне роту молодцов, на которых можно положиться". Он лишь говорил: "Господи, как же нас мало". И эти слова неожиданно стали осуществившейся молитвой.
- А знают ли они, эти добрые ребята, отчего ты должен скрываться?
Афанасий замялся.
- Садись в возок, - велел ему Андрей. - А ты, дяденька, к Тимошке. И прокатимся вокруг Гостиного закоулками.
В возке Афанасий признался: знал он больше, чем говорил ему Акиньшин, но сведения в голове беспорядочные, одно понятно - барин преследовал злодеев. И как-то это все увязано с тем жульем, что на Сенном рынке промышляет: тамошние мазурики крепко перепугали Афанасия, насилу ушел и более из Гостиного двора не показывался.
- И для вашей милости письмо оставлено, барин успел написать. А хранится у отца Данилы, в Казанском храме. И знак отцу Даниле - поклон от кумы Авдотьи. Тогда он спросит, мол, как ее младшенький? А в ответ уже можно про письмо.
- Хитро, - удивился Андрей. - Так едем, что ли, к Казанскому?
- Нет, батюшка мой, ты сперва меня выпусти, я ребяткам растолкую, что покидаю их…
- Ты им другое растолкуй. Коли кто хочет мне послужить, я тому человеку рад и заплачу хорошо… Дядя Афанасий, а не трудится ли кто из твоих ребяток в оружейной лавке? Ведь есть такая в Гостином дворе?
- И не одна!
- Ну так ступай и скажи - есть-де на продажу турецкие дорогие пистолеты. И уговорись так, чтобы взяли сразу штук шесть. А главное - особо потолкуй с Анисимом… - Еремей так красочно описал разбойничьи ухватки одноглазого мужика, что его питомец решил: этакий детина при погоне за мусью Анонимом обязательно пригодится.
Афанасий мелкой старческой побежкой ринулся в Гостиный двор, обещав быть на этом самом месте через час.
Время было дневное - утренние службы давно окончились, до вечерней оставалось часа два, и вряд ли отец Данила смиренно сидел в храме, дожидаясь колокольного звона, зовущего на молитву.
- Доедем до Сенного рынка, - решил Андрей. - Вот уж что нам не помешает, так это мешок хорошего овса, а не той дряни, что продали в деревне.
На овес жаловался Тимошка. Зимой лучше было бы давать коням хотя бы по два фунта в день, но купленный оказался безобразен: с крысиным дерьмом пополам. Тимошка умел, пробуя зерно на вкус, определить его недостатки. Отдает селедкой - плохо, подметалась головня, и если лошадь много ее сжует, может заболеть. И медовый запах - плохой знак, и полынный, и сладкий вкус - хорошее овсяное зерно само по себе чуть горьковато. Деревенский овес был помороженный, крестьяне думали, что молодому кучеру можно и такой подсунуть, а то, что покупателя потеряют, им в голову не пришло.
Сенной рынок славился царством всякого жулья, мелкого и крупного. Даже построенная иждивением купца Саввы Яковлева большая каменная церковь Успения Пресвятой Богородицы, она же - Спас на Сенной, - кишмя кишела ворьем. Порядка на рынке было мало - крестьяне, привозившие сено, дрова и прочий немудреный товар, становились с возами как попало; случалось, за ночь вырастали какие-то сараи и шалаши; были и дома с лавками, окаймлявшие площадь. На особом месте били кнутом или плетьми за воровство и мошенничество, это зрелище у местного люда почиталось за развлечение.
Оставив возок у церкви под присмотром Еремея, Тимошка отважно углубился в ряды. Еремей научил его держать деньги за щекой, и была надежда, что он притащит мешок порядочного овса.
Озирая окрестности, Еремей рассказывал питомцу, что любопытного видит, и вдруг замолчал.
- Что такое? - спросил Андрей.
- Фофаня наш… вот только что был и сгинул…
Закрыв дверцу возка, Еремей полез на Тимошкино место и встал там, держась рукой за крышу. Потом соскочил и доложил:
- Он гам с бабой.
- С Матреной Никитишной? - усмехнулся Андрей, запомнивший артистическое Фофанино вранье.
- Черт его душу ведает… Баба еще молодая, сорока не будет… - Еремей опять полез наверх, но очень скоро соскочил. - Баба-то - зверь! - весело доложил он. - Фофаньку-то нашего за ворот куда-то потащила! А он упирается!
- Черт, где Тимошка запропал?!
- Я погляжу сверху, куда раба Божия поволокли. Как только Тимошка будет с овсом - тут же побегу вызволять! - Еремей понял, что оставаться одному на таком бойком месте Андрей опасался.
Дальше все сложилось на редкость удачно, Еремей высмотрел, как Фофаню запихивают в возок и что бедный вор, попытавшись вывернуться, но получив хороший тычок под дых, поневоле покорился своей участи. Не успел Андрей приказать дядьке, чтобы все ж бежал на выручку, как появился Тимошка с мешком на плече.
- Так что ж? - спросил Тимошка. - Сейчас и вызволим! Садись, дядя Еремей, ко мне, показывай, куда этого грешника повезли?
Фофаню увозили по Садовой, прочь из города. Тимошка погнал коней следом. Тут-то и выявилось еще одно его умение, ведь готовили его в кучера большого экипажа, с запряжкой шестериком, и учили, как себя вести в особых обстоятельствах. К таким обстоятельствам относилась встреча на дороге с пьяным нахалом, имеющим такую же запряжку и придумавшим себе забаву: догнав карету незнакомцев, так пристроиться к ней впритирку, чтобы завалить набок и, отъехавши, посмеяться, глядя на вылезающих с большим трудом. Теорию опрокидывания, следовательно, Тимошка понимал, оставалось применить ее на практике.
Разогнавшийся возок резко принял влево, так что седок поехал по лавке. Тут же возок тряхнуло, раздались крики, свист. Минуты не прошло, как дверца распахнулась и сильная рука Еремея забросила в возок Фофаню.
- Ну, брат Фофаня, мне на роду написано за ворот тебя таскать, словно нашкодившего кота, - сказал он.
- Ахти мне, ахти… - бормотал вор. - Господь чудо сотворил!
- Это наш Тимоша чудо сотворил, - ответил Андрей, признав знакомый торопливый голосок. - Только у Господа и дел, что ради тебя, болвана, чудеса сочинять. Вот скажи мне, что это была за баба и чем ты ей не угодил?
- Так это ж сама Василиса! - с изумительным восторгом выкрикнул Фофаня. - Я за ней ходил, ходил, насилу встретиться смог!
- И на что тебе сдалась Василиса?
Тимошка гнал коней прочь от опрокинутого возка, все по той же Садовой, ища переулок, куда бы свернуть. И свернул щегольски, почти не замедлив хода, вылетев к деревянному Харламову мосту, и, чуть не сбросив с него на лед Екатерининской канавы встречные сани, понесся дальше. Остановился он чуть ли не в Коломне.
Все это время Андрей строго допрашивал Фофаню. Вор клялся и божился, что против присяги не пошел и даже мелкой шалости себе не позволил, был занят исключительно поиском покупателя на письма графини Венецкой. Наконец умные люди присоветовали искать Василису.
- А Василиса - Дедкина маруха, - объяснил Фофаня.
- Что за Дедка?
- Ох, это клевый маз.
Оказалось, что прозвище Дедка получил за странную особенность: у него борода с усами поседели прежде волос. Иногда, по необходимости, в зимнюю пору он отпускал бороду и в шапке мог быть принят за старика, особливо когда горбился, поднимая правое плечо выше левого. Обрившись и сменив домотканый армяк на епанчу, он глядел чуть ли не тридцатилетним кавалером. Сильная, мощная, крутобедрая Василиса состояла при нем не первый год и исполняла разнообразные поручения, а сам он оказывал услуги даже высокопоставленным господам.
- Дедка… - повторил Андрей. - А что, у него подручных много?
- Может, их всего-то пара, - отвечал Фофаня. - А как понадобятся Дедке полсотни, так назавтра к обеду полсотни и будут ждать приказания.
- Ты знаешь в лицо тех, кого он для своих шалостей нанимает?