Князя он узнал сразу. Торговые дела вели два его приказчика, а сам Шаул Валь с важным видом лишь торчал в окошке как живой образ какого-нибудь иудейского святого. Однако, несмотря на некоторую напыщенность и статичность, его черные глаза подмечали самые незначительные детали в рыночной толчее.
При виде Николая Радзивилла они вспыхнули так ярко, словно их зажгли изнутри. Он уже хотел возопить от радости и произнести какой-нибудь панегирик в честь князя, но, встретив предостерегающий взгляд Сиротки, тут же закрыл рот. Шаул Валь мигом понял, что Николай Радзивилл старается не привлекать к своей сиятельной персоне лишнего внимания. Старшина берестейского кагала соскочил со своего насеста и ринулся в личную конторку, куда вскоре зашел и князь.
- Пан маршалек! - возопил в полном восхищении Шаул Валь. - Пан маршалек! Глазам своим не верю… Какая честь, какая великая честь лицезреть вас!
- Будет тебе, Шаул… - поморщился князь. - Оставь свои излияния для королевского писаря Льва Сапеги. Он скоро прибудет в Берестье.
- Ой вей! - схватился за голову Шаул Валь. - Опять привезет новые поборы! Этих налогов уже не счесть. Коронационный налог, налог на содержание королевского двора, налог за право пользоваться синагогами и кладбищами и за право занимать какой-либо кагальный пост, налог на слуг, находящихся у нас в услужении. Сборы с наших лавок, ремесел и товаров. Налог натурой в королевскую казну - перцем, шафраном, дичью, задними частями туш и прочим, налог с напитков. Дорожный налог, ярмарочный, за переезд через мосты, с убоя скота, с волов и баранов, отправляемых на ярмарки. А как вам, пан маршалек, новый налог, "козубалец", в пользу школяров-иезуитов, - со всякого еврея, который проезжает мимо костела или церковной школы?! А еще городские налоги: с домов и площадей на городской территории, за пользование городскими пастбищами, на содержание стражи и полиции, за право торговли и прочее. Я уже не говорю про чрезвычайные налоги на военные нужды.
- Война закончена, грядут налоговые послабления, - сухо сказал князь. - И тебе это известно не хуже, чем мне.
- Ах, пан маршалек! О чем вы говорите? Какие могут быть послабления для бедных, несчастных евреев? На нас взвалили еще и расходы на подарки воеводам, духовным лицам, писарям, депутатам сеймов и сеймиков, музыкантам воеводы, палачу и даже гицелю*. В Опатуве местный кагал платит кантору костела, чтобы он не расхаживал по еврейской улице и не подстрекал толпу к нападению на евреев… - Тут Шаул Валь опасливо оглянулся, словно боялся, что в его тесной конторке где-то притаился тайный соглядатай, и понизил голос: - Пан маршалек, нам приходится платить иезуитам, чтобы они не захватывали еврейских детей для насильственного крещения. Это же кощунство! Да что иезуиты, вон в Виннице староста наложил на кагал дань, объясняя это тем, что евреи распяли Христа.
"А таки распяли…", - подумал князь, но на его бледном лице не дрогнул ни единый мускул. Все эти причитания Шаула Валя он слышал много раз. Они уже стали как бы ритуалом, предваряющим деловую часть беседы. Поэтому Николай Радзивилл терпеливо ждал, пока старшина берестейского кагала не выговорится.
Но Шаул Валь словно почувствовал, что сегодня князь не склонен долго выслушивать его жалобы. Лицо иудея вмиг приобрело деловое, жесткое выражение; куда и девалась плаксивая маска, сопровождавшая излияния.
- Не желает ли пан маршалек отведать нашего кошерного вина? - спросил Шаул.
- Это было бы неплохо, - ответил князь, устраиваясь поудобней в узком креслице, приспособленном для тощих костистых фигур собратьев Шаула.
Вино и в этот раз оказалось превосходным. Николай Радзивилл всегда его пил при встрече с Шаулом. Оно напоминало ему дорогую заморскую мальвазию, но в нем присутствовал еще какой-то неизвестный приятный аромат. А еще "кошерное" вино, как его назвал иудей, оказалось гораздо крепче и выдержанней даже по сравнению с королевской мальвазией.
- У пана маршалека есть дело ко мне… - не спросил, а скорее констатировал Шаул Валь.
Впрочем, это и так понятно. Магната Радзивилла и торговца-иудея разделяло слишком большое расстояние, чтобы князь мог просто заехать в гости. Поэтому Шаул Валь немного встревожился. Николай Радзивилл Сиротка обычно приезжал в Берестье по делам государственной важности. А касательно берестейского кагала, чтобы занять от имени короля очередные деньги на Ливонскую войну; Стефан Баторий знал, что Радзивиллы с давних пор имеют тесные связи с еврейской общиной.
Но между Речью Посполитой и Московией уже заключен мир, наемные войска распущены, а значит, военные поборы исключались. Тем более, как намекнул князь, вопросом получения налогов с Берестья теперь озабочен Лев Сапега. Может, Радзивиллу самому понадобились деньги? Этот вопрос лишь мелькнул в голове Шаула и он тут же отбросил его в сторону, как совсем уж невероятный. Ему было хорошо известно, что Николай Радзивилл богаче любого из литовских магнатов. Тогда что привело великого маршалка литовского в контору купца-иудея?
Николай Радзивилл не стал долго томить Шаула Валя неизвестностью. Отхлебнув из позолоченного "гостевого" кубка несколько глотков кошерного вина, он сказал:
- Нужна твоя помощь, Шаул.
- Пан маршалек знает, что Шаул Валь всегда к его услугам, - несколько напыщенно ответил иудей.
- Задумал я по причине слабости своего здоровья совершить паломничество по святым местам. Мне известно, что у берестейского кагала есть свои интересы в Палестине, и купцы тамошние тебе знакомы…
- Пан маршалек может не продолжать! Мне все понятно. Я дам рекомендательные письма к нужным людям, и они окажут пану маршалку любую помощь и содействие в его достойных всяческих похвал намерениях.
- Я оплачу им за доставленное мной беспокойство.
- Пан маршалек, - воскликнул Шаул Валь, - не нужно обижать бедного еврея! О чем речь?! Это всего лишь дружеская услуга.
"Которая у иудеев бесплатной не бывает", - добавил про себя князь и мысленно рассмеялся. Но что такое большие расходы на путешествие в Палестину по сравнению с исцелением, которое должно принести ему Копье Лонгина-сотника? Но даже если сведения о находке Копья - блеф, то поклонение Гробу Господню, конечно же, пойдет на пользу его здоровью. В этом князь совершенно не сомневался…
После ухода Радзивилла старшина берестейского кагала надолго задумался. От мыслей его отвлекло тихое поскребывание за стеной - словно там находилась крыса. Шаул Валь резко тряхнул головой, принимая какое-то важное решение, и позвал:
- Мордко, можешь войти!
Бесшумно отворилась потайная дверь, и в конторе появился еврей лет тридцати. В отличие от других представителей своего племени, он имел высокий рост, широкие плечи, а мускулистые руки Мордка предполагали наличие у него недюжинной силы. Он был не только купцом, но и доверенным лицом Шаула Валя, исполнявшим разные тайные и часто опасные поручения.
- Слышал? - спросил Шаул.
- Слышал, - коротко ответил Мордко.
- Что ты об этом думаешь?
- У князя на уме не только поклонение христианским святыням.
- Вот и мне так кажется. Но что за всем этим стоит? Уверен - что-то очень и очень важное. Цель путешествия, похоже, может оправдать все расходы на него с лихвой. Уж я-то знаю князя Сиротку. Он не выбросит даже ломаный грош. Будь маршалок евреем, более уважаемого человека трудно было бы найти…
Мордко помалкивал. Много думать ему не положено. Для этого существовал Шаул Валь. Мордко точно знал, что старшина берестейского кагала обязательно найдет верное решение проблемы, а его долг - исполнять приказы.
Еще немного повздыхав в раздумьях, Шаул Валь наконец решительно сказал:
- Придется тебе, Мордко, отправиться в длительное путешествие.
Мордко кивнул. Надо - значит, надо. Он поедет хоть к черту на рога. А уж в Палестину - тем более.
- Не будем откладывать дело в долгий ящик, - продолжил Шаул Валь. - Собирайся. Выедешь послезавтра с обозом Товии Богдановича. Он как раз направляется в Истанбул. Нужно прибыть туда раньше маршалка. Князю Истанбул по любому не миновать. А теперь слушай и запоминай…
Они склонились друг к другу, словно их могли подслушать, и в конторке послышался даже не тихий шепот, а шорох слов, который не распространялся дальше стола, за которым сидели господин и слуга.
Глава 8. Шпион
Трифон Коробейников и Юрий Грек нежились в хамаме - знаменитой турской бане. За длинную дорогу в Царьград им лишь несколько раз выпадала удача смыть с себя пот и дорожную пыль горячей водой. В пути и купцы, и слуги, и охрана большей частью принимали водные процедуры в реках и озерах. Конечно, это тоже хорошо, но московиты, глядя на прокаленные южным солнцем бесплодные камни турской земли, лишь ностальгически вздыхали, вспоминая душистую от кваса мыльню, сложенную из добрых еловых бревен, березовые веники и обжигающую белизну сугроба, куда они ныряли с разбегу, чтобы остудить бурлящую в жилах кровь.
Они возлежали в мраморных ваннах, время от времени поливая себя горячей водой с помощью специальных медных чаш с ручкой. Банное помещение или, по-турски, харраре, было с высоким потолком, завершавшимся куполом. Мягкий свет, который лился из двух десятков окошек в куполе, освещал беломраморные колонны, поддерживавшие свод, и подогреваемую снизу большую каменную плиту - гебек-паши - в центре помещения.
Купцы уже посещали несколько раз хамам, поэтому знали, для чего предназначена эта плита. После того как они закончат мытье, банный служитель - теллак - уложит их на плиту и разотрет специальной рукавицей из грубого шелка. А затем последует массаж, расслабляющий тело и вгоняющий в сон, особенно если после массажа, как предписывал турский обычай, облиться горячей водой. Но московиты в этом вопросе посвоевольничали и потребовали воду ледяную, чем сильно удивили банщика. Зато потом у них заиграла каждая жилка и им показалось, что они только что на свет родились.
Теперь они жили в другом караван-сарае, более благоустроенном, который предназначался для богатых иноземцев и важных персон. В этом им помог цареградский патриарх Иеремия. Он сильно обрадовался дарам Иоанна Васильевича и пообещал, что окажет купцам любую посильную помощь.
Караван-сарай находился почти в центре Царьграда. Он имел просторный внутренний двор, окруженный трехэтажными помещениями - вверху жилые комнаты, а на первом этаже склады и стойла для животных; но вход в них был с тыльной стороны, и скверный запах конюшни не мешал возлежать на деревянных диванах под стеной караван-сарая и наслаждаться созерцанием тучек на небе и кальяном. Навесом для диванов, предохранявшим от дождя и зноя, служили балконы второго этажа. Посреди двора находился отделанный мрамором водоем, окруженный крытыми беседками и двумя десятками пальм, где хорошо отдыхать в знойный день.
Издали Царьград выглядел сказочным по красоте городом, но внутри совсем не соответствовал своему прекрасному внешнему облику. Никто не заботился о том, чтобы держать улицы и площади в чистоте, в нем очень мало улиц, по которым легко могли проехать дорожные экипажи; обычно ими пользовались только женщины и важные лица, которые по своему общественному положению не должны ходить пешком. По всем остальным улицам и переулкам можно ездить только верхом или идти пешком.
Узкие и кривые, в большинстве своем не мощенные, с непрерывными спусками и подъемами, грязные и мрачные - такими были почти все улицы Царьграда, что сильно удивило и покоробило московитов; по рассказам бывалых путешественников, Царьград представлялся им едва ли не земным раем, который, по непонятному Божьему помыслу, подпал под власть басурман.
Только одна из улиц старой части города, Диван-Иолу, была широкой, опрятной и даже красивой. Это была центральная магистраль, по которой султанский кортеж обычно проезжал через весь город от Адрианопольских ворот до резиденции турского правителя, дворца Топкапы. Он находился на высоком холме, буквально нависая над водами Мраморного моря, и его украшали прекрасные сады - хасбахче.
Когда караван московитов проезжал мимо ворот Топкапы, их ждал неприятный сюрприз. Возле дворца, прямо в пыли, лежали отрубленные головы. И только четыре из них удостоились сомнительной чести красоваться на каменных подставках. Как потом рассказал патриарх Иеремия, отрубленной голове везира полагалось серебряное блюдо и место на мраморной колонне у дворцовых ворот, менее крупный сановник мог рассчитывать лишь на простую деревянную тарелку для своей слетевшей с плеч головы, а уж головы рядовых проштрафившихся чиновников укладывались безо всяких подставок на землю у стен дворца.
Другим сюрпризом для купцов стали проблемы с вином, особенно хлебным. Коран запрещал мусульманам пить крепкие напитки, однако в Царьграде жили многие народы, поэтому найти доброе вино не являлось большой проблемой. Питейные заведения, где продавалась ракия - крепкая виноградная водка, настоянная на анисе, в основном держали турские евреи-романиоты, которые жили в Царьграде до завоевания его османами. Но они в обязательном порядке разбавляли ракию водой и получался белый напиток, который евреи гордо именовали "львиным молоком".
Это слабенькое "молоко", в котором было гораздо больше воды, чем спирта, и которое почему-то стоило дороже доброго вина, совсем не импонировало купцам, поэтому они нашли греческую харчевню; там всегда можно получить дешевую и прозрачную, как слеза ребенка, раки в чистом виде. Да и закуски у греков-фанариотов*, потомков знатных византийских родов, оказались более подходящими для христиан-московитов. У евреев чаще всего подавали фасоль, овечий сыр, рис в виноградных листья (эта еда называлась сарма), долму (фаршированный крупами перец) и различные сладости.
У греков московитов ждал ароматный кебаб, суп-чорба из курицы или телятина, приготовленная в тандыре - глиняной печи, врытой в землю. А еще фанариоты отменно готовили пироги с начинкой из рыбы-хамсы. В воскресные дни купцы заказывали дорогие вина - романею и мальвазию, и "верченого" (испеченного на вертеле) ягненка, живот которого набивали ароматными травами. На десерт они пили чай и ели рахат-лукум и халву.
А еще московиты пристрастились к удивительному напитку, арабскому вину, которое называлось "кахва"*. Этот напиток продавался везде: в караван-сараях, в бане, на рыночной площади у фонтана, в мечетях, на улицах в так званых "кыраатхане"*. Это были большей частью пышно обставленные помещения с красивыми диванами и коврами, где собиралось общество из любителей шахмат, игры в кости и триктрак.
Кахва, или коффа, был черным, густым, горьким на вкус, и первое время все московиты плевались, когда им предлагали отведать этот горячий турский напиток. Однако со временем вкус и аромат кахвы начал им нравиться; оказалось, что напиток легко пьянит, бодрит и придает силы, а уж голова после двух-трех чашек и вовсе становилась светлой и просторной для умных мыслей.
* * *
Ванна Юрия Грека стояла рядом с ванной Трифона. Молодой мужчина самозабвенно плескался в хорошо подогретой воде, в которой для приятного запаха плавали лепестки роз. Он ожесточенно тер свое мускулистое тело мочалкой для хамамов (басурмане называли ее кесэ), изготовленную из конского волоса, кокосовой щетины и финиковых тычинок. Жир и грязь с тела посетители турской бани снимали при помощи голубой глины, которая пахла розмарином.
Напротив Трифона на стене хамама виднелось написанное витиеватой арабской вязью изречение какого-то мудреца. Купцу уже объяснили, что в нем говорится: "Хамам напоминает о рае, хотя строится из глины и кирпича". Попав сюда впервые после долгого и изнурительного пути, купцы полностью согласились с автором панегирика турской бане. "Райское наслаждение" при желании можно было растянуть на целый день - хамам начинал работать с четырех часов утра, а закрывался в восемь вечера.
- Трифон, а Трифон!
Голос Юрия нарушил приятные раздумья Коробейникова, который в неге даже прикрыл веки, и он невольно вздрогнул.
- Едрит тя в корень! - беззлобно ругнулся Трифон. - Пошто пужаешь?
- Хочу сказать, что мы тут под присмотром, - тихо молвил Юрий.
- Эка новость… Ищейки султана днюют и ночуют в караван-сарае. Следят за нами денно и нощно. Как и за всеми иноземцами. Меня еще в Москве предупреждали бывалые люди.
- Нет, этот не из них, не похож. Те всегда остаются снаружи бани, а новый соглядатай следом за нами потянулся.
- Где он?
- А вона, корыто каменное возле самой колонны, - указал глазами Юрий.
Трифон незаметно покосился в ту сторону и сказал:
- Похоже, ты прав. Вишь, как уши насторожил. И глазами в нашу сторону так и стреляет. А ежели нашенский человек, земли Русской? Земляков признал.
- Я уже видел его. Когда мы посещали бедестан. Он и тогда таился, за спинами людей прятался. Нехороший он человек, рыжий. Можа, тать какой али в султанских ищейках служит, наушник, потому как знает наш язык.
При слове "бедестан" Трифон мечтательно вздохнул - эх, жаль, что невозможно привезти в Москву хоть малую толику сокровищ, которые хранит массивное каменное здание с железными воротами и решетками. На это никаких денег не хватит.
В бедестане золотых дел мастера, торговцы тканями, затканными золотом, а ювелиры выставляли на продажу свои товары. Здание состояло из двух больших крытых помещений, окруженных стенами. Оно было сводчатым, а купол поддерживался двадцатью четырьмя колоннами. В толстых стенах устроили множество маленьких лавочек, а перед ними стояли столики, чтобы выставлять товары на продажу.
- И то верно, - согласился Трифон. - Видать, ты прав.
- Намять бы ему бока, чтобы отстал. А то скоро он и в нужное место нас будет провожать.
- Нельзя, - строго сказал Коробейников. - У них с этим делом строго. Асес-баши* блюдут неусыпно. Зашибут этого рыжего наши молодцы, не приведи господь, вот сраму-то будет. Хороши послы московские…
- А кто будет знать, если мы не проговоримся?
- И у стен есть глаза и уши. Мне говорили, что если не найдут душегуба, то жители квартала, где произошло смертоубийство, должны заплатить крупный денежный штраф. Поэтому ночные сторожа и асес-баши очень бдительны.
- Все равно найдем управу на этого рыжего, - не сдавался Грек. - Прицепился, как репей…
Коробейников лишь усмехнулся в бороду. Зять нравился ему все больше и больше. Он был хватким, упорным в достижении цели и имел на плечах умную голову. Знания греческого языка помогло Юрию быстро сблизиться с цареградскими греками, и он добывал у них ценные сведения. Сам Коробейников усиленно изучал турский язык и уже спустя месяц после прибытия в Царьград он мог довольно сносно объясняться с местным народом на рынках и на улице, а главное, с турскими купцами, которых очень интересовали торговые контакты с московитами. Что касается Юрия Грека, то язык османов он знал едва не сызмала.