- По голубому ящику чужебесы нам твердят: русский народ изначально пьёт много; будто бы и в далёкую старину казаки и мужики по утрам надирались и по деревне пьяные шатались, песни орали. И будто бы наш главный герой и защитник земли русской оттого тридцать три года на печи валялся, что от самогона горючего не просыхал. Нет, Денис, не верь ты этим басням. Я теперь русский народ не люблю; плюнул бы ему в рожу. Это спьяну русские люди врага не разглядели и во все кремлёвские палаты его пропустили. Будь наш народ трезвый, разве он отдал бы власть и деньги, и все сокровища, и заводы, и редакции газет, и радио, телевидение паучью лупоглазому?.. А недавно я смотрю: батюшки мои родные! уж и негритянка безносая по экрану, словно обезьяна, прыгает и чего-то всё верезжит, и чему-то научить нас хочет. Сильно я тогда разволновался, долго заснуть не мог. Включил радио и слышу: англичане многоумные из Лондона бегут! В маленькие городки, на фермы, да и так, просто на побережье в палатках селятся, лишь бы от большого города подальше. А всё от тех же, от чужебесов побежали. Их коварная Тэтчер, а потом и улыбчивый простачок Блеер им за пазуху негритосов насыпали. Нынче мигрантов со всего света в Лондон по сто двадцать тысяч в год приезжает. Сначала-то чопорные англичашки смотрели на гостей с любопытством: во, мол, народ какой на свете бывает. Ничего не ест, не умывается и спит где попало. За каждой маминой юбкой куча ребятишек бежит. И все такие чёрненькие - от асфальта не отличишь. Ну, смотрели, улыбались, головами качали, а потом одного англичашку по вечеру в подъезде тиснули, другому голову трубой проломили… А вскоре уж и не выйти вечером на улицу. Стаями разбойники ходят. Ну, и… побежали англичане из Лондона. Скоро они к нам в Россию запросятся. А у нас, сам видишь: азия да кавказ дворцы на горах строят. Это нас-то, казаков, теснят, а что же про мужичьё косопузое думать. Москву-то, как слышно, и давно инородцы захватили. Немцы армаду танков и самолётов двинули, а Белокаменную захватить не сумели, а эти без единого выстрела взяли. По радио слышал: армян в столице только за последние два года на два миллиона прибавилось; азербайджанцев полтора миллиона в Москве живёт, а теперь и азия прихлынула: таджики с мешками марихуаны, казахи, узбеки, туркмены. А с Дальнего Востока наползли китайцы, корейцы, вьетнамцы. Москва разбухла от незваных гостей, скоро в Косово превратится; русские там в меньшинстве окажутся. Но русские не англичашки, они не побегут из своей столицы. Не было ещё такого, чтобы русские столицу свою бросали. Характер у нас не тот. Они как беду почуют, так и сплотятся в боевые фаланги на манер древних славян, а тут и из других русских городов на бой за столицу отряды потянутся. Вот тогда и закипит московский котёл, запылает костёр, вспучится гнев славянский. Хотел бы я посмотреть, куда тогда побегут думские сидельцы и мэр столичный - толстенький жидок в рабочей кепочке. И все, кто поджег славянский костёр, будут метаться на раскалённой сковородке, как мечутся и извиваются миноги у меня на жаровне.
- Ладно, дядь Жень. Страшно мне становится после речей ваших. Понять не могу: то ли сказку вы мне говорите, то ли и вправду русские люди без боя оккупантам нашу Москву отдают… Домой пойду к своим кроликам.
А скоро к нему пошла Мария, понесла молока. Денис ходил вокруг дома и чего-то искал. Маша звонким и невинным голосом спросила:
- Потеряли что-нибудь?
Денис встрепенулся, развёл руками:
- Да вот… смотрю: не приезжал ли кто-нибудь? Да вроде нет, колёсных следов не видно, а вот к окну кто-то подходил. Надо же кому-то, - раздражённо добавил он, - заглядывать в чужие окна!
Маша испугалась, подумала о том, что Денис сейчас же догадается, что следы на снегу её, но Денис на разбитые ботинки, купленные в развалах для старья, не посмотрел. Она сказала:
- Да это я подходила, хотела молока вам в форточку подать, - я даже крикнула, но вас не было.
- Ты? - испуганно спросил Денис. - Это ты подходила?
- Да, я, но вас не было, и я решила прийти позже.
Денис смотрел на неё пристально, и взгляд его был шальной, испуганный.
- Ты ничего не видела?
- Я? Где?.. Возле вашего дома? Нет, ничего.
- А… на столе?.. Ты в форточку заглядывала?
- Заглядывала и хотела поставить на стол молоко, но… потом раздумала.
- На столе ничего не видела?..
- На каком столе?
- На моём! На каком же ещё-то?
- На вашем? Нет, ничего я не видела. А что там я могла увидеть?
- Что?.. Не знаю. Но, может, кто из города приезжал? Может, супружница? А?..
- Не знаю. Я никого не видела.
Маша поставила на стол бутылку с молоком и вышла. Она только здесь, на улице, дала себе волю и от души рассмеялась. Подумала: "Казалось бы радоваться должен, а он ишь как всполошился. Деньги-то с неба не падают. Вот теперь и ломай голову".
Зашла к дяде Жене. Этот сидел у окна под иконой и страшно таращил на неё глаза. Маша испугалась.
- Дядь Жень, вы чего?
- Кто?.. Я?..
- Да, вы?
- Ничего. А ты чего?
- Я-то?.. А мне чего?
- И мне тоже. А что - видно чего-нибудь?
- Смотрите как-то нехорошо.
Дядя Женя поднялся, задев головой угол иконы с изображением Иисуса Христа. Зачем-то взмахнул руками и крякнул. И шагнул к Маше.
- Вы чего? - отступила к двери.
- Да что ты всё: чего да чего? Выпил я чертовщины какой-то. Сейчас же знаешь, травят нас азики проклятые. Водку самодельную гонят. А там на дворе никого нет?
- Нет, не видела. А кого вы ждёте?
- Не знаю, но кто-то должен быть. Ты никого не видела?
- Нет, дядь Жень, я была у Дениса. И у него никого нет, и у вас. А кого вы ждёте?
- Не знаю. Наваждение какое-то! А ты в нечистую силу веришь?
- Да зачем мне в неё верить? Я и так по ночам боюсь, а вы мне ещё страху нагоняете. Какая тут у нас нечистая сила в деревне? Если на кладбище, а тут-то чего ей делать?
- А она, если нечистая сила, так и дела делает нечистые. Так-то ни с того ни с сего она тебе добра не подбросит; например, сапоги новые или консервы мясные. Или, как думаешь, подбросит?.. Бабушка-покойница ничего тебе про нечистую силу не рассказывала?.. Или ещё про что-нибудь… невероятное?.. Ну, чего молчишь? Стоишь, словно аршин проглотила. Говори чего-нибудь. Чёрт знает, что со мной сейчас происходит! Душа с места сдвинулась. У тебя не бывает такого?
- Бывает, конечно. И ещё как часто. Ночью проснусь и смотрю в потолок. Страшно мне в доме одной-то. Если б в городе, так и ничего бы, а в деревне - жутковато.
- Ну, это у тебя пройдёт. Не век ты будешь одна куковать. Заведётся дружок - и страхи улягутся. Женская тревога, ясное дело, от одиночества. Это даже и не тревога, а томление.
- Да ну вас! - махнула Маша рукой. - Вечно они у вас, эти намёки. А я вам правду говорю: странный вы ныне какой-то! Может, и впрямь водку какую грязную выпили? Я по радио слышала, будто за время рождественских и новогодних праздников в области нашей четыреста мужиков водкой отравилось. А сколько же их тогда по всей России полегло? Так это вроде как бы на войне люди гибнут.
Помолчали оба, а потом Мария, стоя у косяка двери, проговорила:
- Я теперь на тумбочке у кровати приёмник поставила, слушаю и утром, и вечером. Так вчера академик выступал, у него фамилия Добролюбов, но, скорее всего, Благонравов, так он напугал меня: сказал, что мы, русские люди, вымираем и нас с каждым годом меньше остаётся. Неужто правда это?
- К несчастью нашему, это так, но академик одного не учёл: судьбу народа не бесы колченогие решат, а процессом деторождения Бог правит. Смотрит он смотрит на нас, идиотов, да как сыпанёт нам деток миллион-другой, мы и снова на ноги встанем. Тут ещё посмотреть надо, что он за птица такая, этот академик? Может, он и нарочно нас, русаков, стращает.
Евгений сидел под иконой в белой рубашке с растрёпанными волосами. На Машу не смотрел, а про себя тихо заключил:
- Оно, конечно, случалось такое, что и целый народ погибал, но это в том разе, если он культуры высокой не набрал. А у нас-то… Весь мир нашей культурой пропитан; сойди мы со сцены - и все другие народы осиротеют, весь мир людской пошатнётся. Они ведь, народы, вроде как бы дети малые: не могут в одиночку против дьявола стоять. Он, дьявол, то СПИД на них нашлёт, то музыку попсовую. Вот сейчас бабку Пугачиху-Певзнер с Киркоровым на нас напустил. Прыгают они на экранах, и нас в омут заманивают. Ну, молодёжь толпами и бежит за ними. Она, молодёжь, глупая и всё яркое любит. И чтоб всё в жизни не как у людей было, а как-нибудь иначе. Если на экране кто орёт не по-человечьи, то и она повторять начинает. Её теперь пивом стали заманивать. А пиво - оно на желудок действует. Вроде кислоты серной: кишки разъедает.
Евгений замолчал, а Мария толкнула ногой дверь и вышла. Отец не на шутку её напугал. Разговоры о Пугачихе ей показались странными. Как бы он и совсем с ума не спрыгнул, думала она, направляясь домой.
"Скажу ему, откуда деньги. Нельзя же так мучить отца родного".
Маша отвязала Шарика, повела его в дом. Пёс у неё был небольшой, пушистый, и глаза его сверкали чёрными весёлыми огоньками. Он любил, когда хозяйка ночью заводила его в дом и указывала место в ногах у кровати. Шарик будто бы даже кивал головой, давая понять, что место своё знает и готов защищать хозяйку от любого врага. И Маша была с ним спокойна: Шарик далеко слышал подходившего к калитке дома и тихонько подавал голос. Мария с ним тотчас же засыпала и спала крепко до позднего утра. И если бы не доить Сильву, она спала бы и до обеда.
Ранним утром она почувствовала прикосновение к щеке чего-то тёплого и влажного. Проснулась. Шарик тянет к ней мордочку и лижет языком. И поскуливает. На своём собачьем языке он говорит, что на дворе у калитки кто-то ходит. Скоро она поняла, что ходит отец. Давно приметила, что отца и Дениса пёс встречает радостным, нежным скулежом, а для всех других жителей деревни у него другой голос, не такой приветливый.
Поднялась, сунула в валенки ноги, накинула на плечи старый, ещё бабушкин нагольный тулупчик, вышла из дома. У калитки стоял запорошенный снегом отец. Маша называла его то отцом, то дядей Женей. Видно, он давно ходил по деревне или где-то тут, поблизости от своего дома, и успел замёрзнуть, но домой не идёт.
- Ты уже проснулась? - сказал он обрадованно.
- Я-то бы и спала ещё, да Шарик разбудил.
Пёс подбежал к Евгению, крутился возле ног. Евгений достал из кармана кусочек булки, сунул в тёплую мордочку Шарика. Пёсик знал, что этот большой, добрый и пахнущий рыбой человек носит для него в кармане что-нибудь вкусненькое. Другой дядя - то был Денис - не всегда давал еду, но если уж давал, то мяса. Шарик за то никогда не облаивал этих двух соседей и бежал к ним со всех ног, заходясь безудержной собачьей радостью.
- Я к тебе зайду, обогреюсь. А?..
В горнице разделся и сел на табурет спиной к ещё не остывшей печке. Маша тулупчик не снимала, сидела за столом под иконой Скорбящей Божьей матери. Смотрела на Евгения с детским удивлением, не могла понять, чего это он бродит по деревне в такую рань.
- У тебя не было такого, чтоб в голову разные мысли лезли? Всё лезут и лезут и спать не дают.
- У меня?.. Вроде бы нет, не было. А с чего бы им ни с того, ни с сего в голову лезть?
- А вот бывает. Причин нет, а они лезут. Вернее так сказать: причины есть, они хоть и пустяковые, а всегда найдутся. Вспрыгнут в голову, и мнут, давят - тошно станет. Я однажды в поле на дороге кошелёк нашёл, в нём три рубля было. Хотел потратить деньги, но раздумал. По дворам ходил и не успокоился, пока не нашёл хозяина. А зачем мне три рубля, если совесть неспокойна. Я и сейчас вот… Случись так, если б, скажем, деньги мне подбросили, я бы думал и думал: тратить их или ждать, когда хозяин объявится и скажет, по какой такой причине он их мне подбросил. Самому, что ли, не нужны?..
- Да кто же это деньги другим подбрасывает? Что это вы говорите…
Хотела назвать его "папа", но не смогла.
Маша хотела успокоить Евгения, но только масла в огонь подлила; он откинул назад голову, безумно смотрел в потолок. И тихо, отрешённо проговорил:
- И я так думаю: кому это взбредёт в голову свои кровные денежки чужому человеку подбрасывать. Ну, был бы родной, близкий… А таких-то у меня, кроме тебя, в целом свете нет. Я для всех чужой.
И, поднявшись и одеваясь, уставился на Марию, трагическим тоном проговорил:
- Один я во всём свете человек и для всех чужой, ненужный. Вот в чём штука, Мария, чужой, ненужный!
Махнул рукой и с силой толкнул дверь. Мария вслед ему крикнула:
- Отец, постойте!
Евгений вернулся. Смотрел на неё, а она смотрела на него.
- Ну, чего тебе?
- Простите меня, дядь Жень. Это я вам доллары подбросила.
- Ты?
- Да, я. И Денису - тоже в форточку кинула.
- Да зачем же подбрасывать? Отдала бы уж, по-людски… если они у тебя завелись. А, кстати, откуда у тебя так много денег?
- Азики со мной рассчитались. Заработала я.
- Азики?.. Ну, если азики.
Присел к столу. Почесал затылок.
- Уж очень много… Сказать кому - не поверят.
- А зачем же говорить? Вы их тратьте, а откуда они - кому какое дело?
- Э, нет! Приедет следователь и за шкирку возьмёт: что да откуда? Мне ведь за починку крыльца таких денег не дадут. Так-то, девка.
Подумал Евгений, потом спросил:
- А тот азик, в случае чего - может подтвердить, если надо будет?
- Да нет, дядь Жень, азики, они народ летучий: сегодня он есть, а завтра - к себе в Баку уехал. А то и дальше - в Турцию. Спрашивать некого будет.
Долго ещё сидел Евгений, думал. Потом поднялся:
- Ну, ладно, Бог не выдаст, свинья не съест. Будем жить-поживать, да добра наживать.
У порога постоял. Не оборачиваясь, проговорил:
- Азик такие деньги из рук не выпустит, ну да ладно: что сделано, то сделано. Об одном тебя попрошу: молчи ты об этих долларах, как рыба.
По пути домой решил:
- Зайду к Денису. Вместе всё обговорим и обсудим.
А Мария с беспечностью дитя малого завалилась в постель и тотчас же уснула. Молодость смелее смотрит в завтрашний день, возможные гримасы судьбы её не пугают.
Глава вторая
В отличие от дяди Жени, который не знал, что делать с упавшими с неба деньгами, Денис не терялся. Он купил себе новую "Волгу", а свой старенький, но тоже ещё справный "жигулёнок" поставил под навес у Марии. При этом Машеньке дал книгу "Автомобиль" и сказал:
- Изучай устройство машины, дорожные знаки и правила движения. Сдашь экзамен и будешь ездить.
Подумав, качнул головой, добавил:
- И вот еще: забирай мой старый компьютер, будешь у меня работать.
- Кроликам хвосты крутить?
- Все дела загонишь в компьютер. Слышал я, что там у азиков ты и на компьютере преуспела. Так вот: принимайся за настоящее дело. К нам Шапирошвили в недавно отстроенный дом хочет детишек из города привезти, им на каждый месяц полтысячи кроликов будем поставлять. Да на двух машинах мы с тобой полсотни в день на базар отвезём. Чуешь, какой гешефт можем раскрутить? Ты мне всю контору заменишь.
- Ну, а это мы ещё посмотрим.
- Что посмотрим?
- Соглашусь ли я стать твоей конторой.
- Согласишься, - пообещал Денис. - Да ещё как согласишься. За милую душу. Вот тебе зарплата - за три месяца вперёд.
И Денис отсчитал тысячу долларов. Протянул Маше. Она не сразу, но деньги взяла. Пересчитала их. Сказала:
- Это что же - триста тридцать долларов в месяц? В пересчёте на рубли - девять девятьсот?
- Ну, да. А что - мало?
- За такие-то деньги… Найми свою Дарью. Пусть она нянчит твоих кроликов.
- Вот те на! Сдурела девка. Ей даёшь такие деньги, да ещё автомобиль в придачу, а она нос воротит.
Маша подвинула от себя зелёные.
- Пятьсот долларов! И ни копейки меньше!
Денис ошалело таращил глаза. Но потом решительно вынул кошелёк, отсчитал полторы тысячи.
- На! И приступай к работе.
И, затем, покачивая головой:
- Ну, Мария! Ну, девка! Тебе палец в рот не клади.
Оглядел её с ног до головы, подивился её стати и взрослости. Красивая головка с большими синими глазами ладно сидела на длинной шее. И ноги у неё были красивые и длинные.
- Дивлюсь я тебе: как-то вдруг выросла, похорошела. Боюсь, как бы я не влюбился в тебя.
- А что тогда будет, если влюбишься?
- А то и будет: женитьба, свадьба, новая семья.
- Не бойся, покамест этого не предвидится.
- А почему ты так думаешь?
- А потому что пока-то я никого не люблю. Тебя - тоже.
- Хе! Не любит. Да такие парни, как я, в овраге за моей фермой не валяются.
- Парень ты хороший - то правда, но и хорошего парня полюбить надо, а я пока никого не люблю. И говорить об этом я больше не желаю. Давай теперь о деле…
Поднялись на второй этаж в кабинет Дениса, забрали компьютер и понесли его к Марии в хату.
К вечеру того же дня Мария сделала ревизию всему содержимому компьютера, внесла в него свои каталоги, файлы, обозначила собственные, только ей известные коды и шифры, и, довольная собой, счастливо сложившейся ситуацией, выключила компьютер и принялась готовить ужин. Она ещё вполне и не верила решению Дениса завязать с ней такие деловые отношения. Раньше она выполняла лишь отдельные его поручения, ездила на его "жигулёнке" на районную птицефабрику за комбикормом, закладывала этот корм в бункера да посматривала за показаниями компьютера, где на экране изображался весь процесс кормления - да и то, делала это лишь в тех случаях, когда к Денису на малиновом японском автомобиле приезжала из города Дарья, жена Дениса. Дарью Маша не любила, - и не потому, что ревновала Дениса, хотя и это чувство развивалось в ней всё больше; и однако же не оно было главным. Мария не могла переносить откровенного презрения Дарьи к деревенской жизни, ко всему тому дорогому и прекрасному, что окружало Машеньку с детства и было источником всех радостей и счастья. Обыкновенно перед тем, как уехать домой, в город, где у Дарьи, как слышала Маша, была прекрасная квартира и домработница, Дарья заглядывала на ферму, но в само помещение не проходила, а лишь приоткрывала дверь и, будто бы нарочно, чтобы уязвить Машу, работавшую тут у кормушек, на неё не смотрела и не здоровалась, а страдальчески морщилась, зажимала нос пальцами и громко восклицала: "Фу, гадость!" И с треском захлопывала дверь. Теперь же Маша ликовала. Она за свою зарплату наймёт двух работниц, а на себя возьмёт лишь доставку комбикорма да компьютерную обработку всей жизни фермы, строительных и финансовых дел. Её душа заходилась от радости при мысли о том, как она втайне от Дениса будет финансировать работы по ферме и скоро превратит её в очень большое и доходное предприятие. И при этом всё время думала о том, как она утрёт нос этой задаваке Дарье и постепенно уронит её в глазах Дениса. "Пусть знает, какая она пустышка, пусть знает!.." - думала с заранее торжествующим злорадством.