Как-то незаметно в радостных хлопотах по расширению фермы прошла зима. К весне ферма обогатилась ещё двумя пристройками. Это были светлые помещения с высокими потолками, в подвале Маша установила движок, дававший тепло и электричество, там же был смонтирован насос, качавший воду в баки из нержавеющего металла. В городе Мария купила новые книги по разведению кроликов, по предупреждению болезней, выписала несколько журналов, в которых печатались статьи о кролиководстве.
Денис поражался уму и деловым качествам Марии, прикидывал средства, которые она тратила на развитие фермы, но ни о чём её не спрашивал, а лишь для случайного наезда контролёра взял в двух банках кредиты, следил за уплатой налогов. На ферме работали четыре казака и шесть казачек - платил им хорошую зарплату, и в станице все его уважали, надеялись и сами устроиться к нему на работу. Многие приходили занять у него деньги - он никому не отказывал, а старушкам, вдовам и многодетным давал денег побольше и на ухо говорил: "Когда разбогатеете, тогда и отдадите. А не то, так и ладно: рассчитаемся на том свете угольками".
В девятом часу вечера Маша сидела у телевизора и пила чай со своим любимым овсяным печеньем. У ног её лежал Шарик. Вдруг он встрепенулся и истошно залаял. Метался у двери, показывая хозяйке, что к дому приближается опасность. Так он обычно волновался, встречая грузин, поселившихся в станице сразу же после начавшейся в стране перестройки. Тогда ещё не было этнических ссор и разборок; люди разных национальностей свято верили, что все они братья и цель у них одна: построить коммунизм и есть-пить столько, сколько кто захочет, а на работу можно и не ходить, потому как всё будет людям поставляться по желанию и в неограниченных количествах. И почему это однажды в станице появились два грузина - этого никто из казаков не знал. Старики вспоминали, что некогда в давние времена в станице Каслинской проживали три еврейских семьи: Коганы, Берманы и Азировичи. Коган был аптекарем, и о нём говорили: все капли он делает из клюквы и только для разноцветья в одни добавляет сок смородины, в другие - ежевики, а в третьи - пчелиную пыльцу или мелко растёртую кашицу из чабреца. Об этом болтали злые языки, но станичники аптекарю верили и всем говорили, что капли им помогают. Берман держал несколько лошадей и возил на мельницу овёс и пшеницу. Азирович имел большой двухэтажный дом и в первом этаже принимал у казаков плохо выделанные кожи, железо, кости и ракушки. Дом его от фундамента до трубы был пропитан застарелой ядовитой гнилью, и от него далеко окрест распространялся удушливый тошнотворный запах, от которого даже собаки держались подальше. Они поселились в станице давно, вырастили и выучили в городах не одно поколение детей - все они там и остались, а еврейская колония со стариками и закончилась. От них осталась одна казацкая присказка: Коган, Берман, Азирович - тоже казаки.
Старые люди помнят, что евреи в станице жили дружно, а про Когана скажут: аптекарь был добр и, если к нему приходила многодетная вдова, давал ей лекарства в долг, а то и совсем бесплатно. А вот появившиеся здесь дети гор жили скрытно и между собой не ладили. Казаки редко их видели вместе, но недавно в первый тёплый и по-настоящему летний день к ним с Кавказа приехали молодые и старые женщины и с ними ватага крикливых ребят - кавказцев вдруг стало больше, чем цыган, поселившихся большим табором в южной стороне станицы. Кавказские мужики будто бы помирились и к удивлению казаков часто появлялись на людях чуть ли не в обнимку. Заходили они и к Марии. А всё дело в том, что по соседству с Марией, чуть выше на пригорке, один из грузин, Нукзар Шапирошвили, заканчивал отделку дома и всем говорил, что в нём будут жить бездомные дети, которых подберут на улицах Волгограда. Сами же грузины жили там, где и цыгане, в нескольких опустевших домах, купленных грузинами за гроши у сельского совета. Непонятно было казакам, зачем это понадобилось грузинам устраивать в их станице детский дом и собирать в него бездомных ребят, живущих на улицах Волгограда. Грузины обещали многим казачкам работу в детском доме и зарплату.
Мария смотрит в окно и видит: да, это они, Нукзар Шапирошвили и Авессалом Шомполорадзе.
Нукзар высок ростом, худой, сутулый и имел такой большой нос, что на него можно было повесить ведро. Женщины в станице называли его пеликаном, а казаки, имевшие привычку сокращать фамилии, назовут его то Шапиро, а то Швили. Второй грузин имел кличку боевую: Шомпол. Он был так же высок ростом, как и Швили, но только ноги имел короткие и семенил ими так мелко, что женщинам и малым детям казалось, что он и не идёт, а едет на коньках или на каком-то самокате. Смотреть на них было чрезвычайно любопытно и потому ещё, что они ни в чём не были похожи на казаков. И уж совсем невозможно было вообразить, как бы это они сели на коня.
Маша открыла дверь и пригласила гостей в дом. И как только они вошли, пёс, недовольно поворчав, залез под кресло, на которое села хозяйка, и приготовился ко всяким неожиданностям. Впрочем, неожиданностей никаких не было. Шомпол, который по обыкновению был проворнее своего товарища, подступился с вопросом:
- Мария! Ты ходил на рынок, много торговал чеснок - да? Ты доллар имеешь?
Маша отвечать не торопилась. Она внимательно оглядывала то одного гостя, то другого, а затем серьёзно и будто бы с ноткой недовольства ответила:
- Вы, друзья, всё перепутали: чесноком торгуют Зухра, Нино, Нани и ещё какая-то женщина из Армении, а я на вашем рынке работала в конторе. Я оператор компьютера, а не торговка.
- Ты - оператор? Там все говорят, что ты Манька из казачьей станицы, а зачем тебе надо говорить неправду?
Шомполорадзе, громыхнув простуженным носом, неожиданно заключил:
- Ты этот прибор забрал от рынка… когда наш главный барон умер в автомобиле. Мы скажем в милицию и тебе дадут решётку. Но нам ты нужна здесь, а не там в тюрьме. Говори быстрее: у тебя доллар есть?
- Кто же нынче живёт без доллара. Конечно, есть.
- Сколько? - спросили дети гор в один голос.
- Много, - сказала Марья. - Семь.
- Что семь?
- Ну, семь, говорю! Значит, семь долларов.
Оба грузина приоткрыли рты от изумления. Губы у них были толстые, розовые, как у младенцев. А вот зубы разные. Рот Шапирошвили сверкал белизной мелких и острых, точно у лисы, зубов, рот же Шомполорадзе смотрел частоколом крупных, не знавших зубной щетки клыков. Он вдруг наклонился к Маше:
- Зачем в станице нам говорят: Кавказ да Кавказ? И ты так говоришь. Да? Ты забыла, как меня зовут? И его как зо- вут?..
- Ничего я не забыла! Вас и все у нас так кличут: Кавказ! Вон пошёл Кавказ. А в другой раз скажут: Шомпол идёт. И ещё про вас говорят: чумумбы. Но я не знаю, что такое Шомпол, и слова такого "чумумбы" не слышала. А Кавказ - знаю. Хотя там и не была, но по карте могу показать. Там у вас горы и чечены. Они бегают с ножами и всех режут, а наш новый президент велел их мочить в сортире.
- Чеченцев пусть мочат, а про нас так не говори: чумумбы. Это что ещё придумали: чумумбы. Это Женька, ваш рыбак, такую кличку на нас повесил. Философ нашёлся! А ты нас называй по имени. А то мы тебе скажем: иди в Сибирь, и на Урал, где камень и железо. И Женьке вашему скажем. А тут земля наша. Мы её скоро купим.
Эту угрозу Маша не поняла, а про себя подумала: я им покажу кошелек, где хранятся деньги давнишние, полученные за работу на рынке, а про новые деньги, и про те, которые ей дал Денис, ничего не скажу.
- Вы купите нашу землю, а разве землю можно купить? Но позвольте: зачем вам знать, имею ли я доллар?
- Послушай, Машка!..
- Я вам не Машка, я Мария.
- Ну да, хорошо. Пусть Мария. А я Шомполорадзе, а пьяные казаки говорят: Шомпол. И ты так говоришь. Так я что? должен из этого залезать в бутылку?
- В бутылку можете не залезать, но меня зовите Марией. Я другого обращения не терплю.
- Хорошо, хорошо. Если у тебя семь доллар - это не доллар. Это гнилой листок капусты. И ты никому не говори, что мы у тебя их просили. Нам нужно много долларов, много! Ты понимаешь? А не эти… семь твоих баксов. А ещё нам скажи: ты хочешь ходить на работу?
- На рынке чеснок продавать?
- Какой рынок? Мы детский сад откроем. Большой детский сад. Там сто маленький человек будет.
- Ваших грузинят или чеченят?
- Ай, девка! Как говоришь с нами? Кто ты такая есть, чтобы так говорить? Русских детей наберём. Беленьких, как ты, и глаза у них, как вода озера. Русские! Понимаешь?..
- Зачем они вам, русские? Они нашей-то власти не нужны. Вон в Ивановке их бездомных и голодных не одну сотню наберёшь.
- Плохой у тебя характер, девка! Хорошим людям не веришь. И политику не знаешь, как всякая баба. Где ты вашу власть нашла? В Кремле? Там Яшка картавый сидит. Но, может, губернатор ваш?.. Он русский, но сидит у нас в кармане. В район свой ходи - там Хасан из Баку. Он себя Касьяном называет, а сам Хасан. Вот Хасан - это власть. Он скоро весь ваш район купит. А твоя русская власть?.. Нет её и не будет никогда. А мы - друзья ваши, всегда с вами были - Кавказ! Понимаешь?
- Понимаю, да только детки наши зачем вам?
- Кормить будем, одевать будем. Школу заведём, а потом за границу пошлём. Там они в богатых семьях жить будут. Вам это плохо? Скажи: плохо?.. Ты десять классов окончила. Чистая девка, красивая и ведёшь себя хорошо. В детском доме детей учить будешь.
- Перестаньте называть меня девкой. Мария я. Слышите? А деток я люблю. И жалко мне их. Если учить их, кормить да одевать - я, пожалуйста, пойду на такую работу.
- Пойдёшь? Вот хорошо. Мы тебя всегда любили, а теперь ещё больше любим. И деньги давать будем. Не семь долларов, а много. Целых сто!..
- Пойду, пойду. Давайте ваших деток - буду для них мамой.
- Мамой? Ах, хорошо. А теперь до свидания. Мы пошли, а ты закрывай дверь и никого не пускай. Ночью тут ходят цыгане, они положат тебя в мешок и унесут в табор, чтобы делать секс.
Мария знала, что такое секс, но не придала значения их словам.
Под креслом завозился Шарик. Он при упоминании цыган всегда волновался и угрожающе ворчал. Не любил он и сынов Кавказа, но этих он все-таки терпел и лишь зорко следил за каждым их движением. Сейчас он завозился под креслом и заворчал, давая понять, что визит окончен. И не успокоился, пока гости не оказались на улице.
- А теперь, Шарик, давай спать, - сказала хозяйка. И пёсик, поджав хвост, нехотя поплёлся к двери, где лежал коврик, служивший ему постелью.
Ночью, или это было уже ранним утром на рассвете, Мария за ухом услышала сопение; кто-то прикоснулся к ней чем-то мокрым и тёплым. Раскрыла глаза и увидела Шарика.
- Ты чего?
Пёс тихонько заскулил, потянул с неё одеяло. Маша поднялась и подошла к окну. На улице у самой калитки стоял автомобиль, - вроде бы "жигулёнок". Так, вплотную к калитке, обыкновенно подъезжал Павел Арканцев, станичный парень, учившийся на юриста в Сталинграде. По окончании института он снял в городе квартиру и перевёз туда мать Полину Васильевну. Павел частенько наезжал в станицу, присматривал родной опустевший дом, ловил с дядей Женей рыбу. Мария достала из гардероба красивый халат, - кстати, подаренный Павлом, умылась, наскоро взбила причёску. Павел хотя и был на восемь лет старше Марии, но Марии он нравился, и она всегда радовалась его приезду.
Вышла во двор, позвала Павла в дом.
- Здравствуй, сестрёнка! - приветствовал её Павел.
- Сестрёнка? Почему сестрёнка? Это что-то ново.
- Да, новость! Да ещё какая! Приятная она для тебя, эта новость, или не совсем, а что до меня, так я очень даже рад. Всё время мечтал иметь сестрёнку, - оказалось, она у меня есть. И как ты думаешь - кто она? А вот она - передо мной. Ты и есть - моя сестра. И не какая-нибудь, а самая настоящая, единокровная.
- Да ладно тебе! Несёшь околесицу. Скажи лучше, с чего ты взял всё это?
- А мне недавно матушка проболталась. Хлебнула винишка лишнего, да и говорит: дядя Евгений-то, что живёт на горах, он ведь отец твой. И Маньке он отцом доводится. Никто в станице этого не знает, а мы-то, ваши матери, знаем. Вот и ты знай. Говорю это тебе для того, чтобы ты с Маняшей любовь не закрутил. Грех это большой - родную кровь перемешивать. А если где случай придёт, чтоб защищал её, и чем можешь - помогай. Маша слышала, как дробно застучало в висках, краска кинулась на лицо. Не знала, что и думать: жалеть ли об этом или радоваться. Грела под сердцем мечту: вдруг как сладится у них любовь, а тут разом всё обвалилось. Вспомнила суды-пересуды о любовных историях дяди Жени, о том, что едва ли не каждая вторая одинокая женщина побывала в любовницах у этого весёлого и доброго богатыря.
Собралась с духом и сказала:
- Брат так брат. Я тоже мечтала братика иметь. Ну, а теперь, как мужики-станичники говорят, не грех нам и отметить такое событие. У меня вон в термосе чай заварен.
И они впервые по-семейному расселись за столом. И Шарик вылез из-под кресла, положил передние лапы на колени Павла. Признал, значит, за близкого родственника.
Беседа скоро соскользнула на деловую почву:
- Зачастил ты в станицу. Ай, дело какое объявилось?
- Умница ты, Мария. Сердцем слышишь мой интерес. Ты ведь знаешь, я человек служивый, мои интересы всюду рассыпаны. В округе нашей фальшивый доллар по рукам ходит. Будто кто из казаков монетный двор наладил и баксы американские печатает по ночам. Может, слышала про такое дело? А?.. Помогай родному брату жуликов ловить. Я ведь следователь по особо важным делам. Видишь, какой секрет тебе выложил, а сам ещё и не знаю: можно ли тебе доверить государственную тайну?
- Мне-то можно и доверить, а другим поостерегись. По станице такой звон пойдёт - хлопот не оберёшься.
Опустила глаза Мария, задумалась. Сказала братцу:
- А ты в погребе моём поищи. Может, это я денежный станок наладила?
- Ну, вот - ты уж и обижаться. Не тебя же я подозреваю, а, может, слышала чего, может, догадку дельную подкинешь. Ты ведь и на рынке работала, многих кавказцев знаешь. От них сейчас большая грязь на Русь ползёт. А тут ещё цыгане в станицу лезут. Землица русская ослабла теперь, некому её защитить, вот и повалило на неё всякое отродье. Ты, небось, слышала, как певец Ножкин про наше время поёт:
Опять Россию словно леший сглазил,
Опять наверх попёрла лабуда.
Мария возразила:
- Ты как-то нехорошо о людях других говоришь. В школе нас учили, будто бы все люди хорошие.
- Оно так - хорошие, конечно, но лишь тогда они хорошие, когда у себя дома живут, а к нам в гости приезжают. А если вот как сейчас: все рынки заполонили, во все большие города толпами понахлынули… И не только в города. Вон в станице нашей… Сколько их понаехало. От России отделились, а на поверку-то и вышло: без русских они и жить не могут. Грабить и обманывать некого.
Задумался Павел, в окно смотрел. Потом стал рассказывать:
- Денис машину новую купил. Стал расплачиваться, а и у него двести долларов фальшивые оказались. Милиция на заметку его взяла. Наш батюшка кое-что тоже в районе покупал - и у него триста долларов фальшивых нащупали. Милиция добиралась: что да как? Откуда доллары такие? Кому чего продавали?.. Ну, Денис кроликов кавказцам поставляет, а папаша наш кому крышу починит, кому дорожки в саду прокопает, - всё этим, конечно, пришлым, кавказцам. У наших-то казачков откуда доллары? У них пенсия, а пенсию рублями выдают.
Мария обрадовалась:
- Вот ты и пошуруй в карманах у кавказцев. У них они, фальшивые баксы. Видно, с чеченцами связь налажена, а в Грозный, говорят, станок из Америки завезли. Чеченский-то доллар от настоящего трудно отличить. Помолчала Мария. Потом продолжала: - То-то они, кавказцы, по станице рыщут, и ко мне заходили. У тебя, говорят, доллар есть? А я им: как не быть! Я, чай, на рынке торговала, вот они, доллары мои. Кошелёк показала, а в нём семь долларов. Ну, они выругались по-своему и смотреть не стали. Это, говорят, не доллар, а гнилая капуста.
Спросила Павла:
- А у тебя есть фальшивый доллар?
- У меня есть: вот он!
Подаёт Марии десятку. А Мария из ящика стола свою десятку вынула, на свет разглядывает. И так повернёт и этак - нет разницы. И щурится, и жмурится - и близко к лампочке зелёную бумажку поднесёт, и сбоку глаз нацелит.
- Есть разница! Вот эта бумажка бледнее. Как бы выцвела малость. Наверное, она и есть поддельная.
Павел взял у неё из рук деньги и тоже на свет стал разглядывать. И долго этак изучал и сравнивал - нет, он никакой разницы не находил. Махнул рукой и отдал настоящий доллар Марии.
- Врешь ты, Мария! Их и в банке-то не всякий проверочный аппарат различает. А ты, ишь, углядела.
- Не веришь мне? Возьми их и снова перепутай, а я тебе и на этот раз поддельную покажу.
Павел перетасовал бумажки, словно карты, и подал Марии. На этот раз она быстрее различила.
- На, свой фальшивый! Теперь-то я скоро найду разницу.
Павел ахнул: да, нашла разницу! И он вынул еще пять фальшивых купюр, смешал их с настоящей машиной и подаёт ей:
- На! Вытащи из них свою, правдашнюю.
Маша принялась за дело. И на этот раз свою купюру нашла ещё быстрее. Возвращая Павлу его фальшивые, сказала:
- Других дурить можешь. Меня не проведёшь.
И бросила свою настоящую десятку в ящик стола.
Павел ошалело смотрел на неё, качал головой.
- Ну, глаз у тебя. Орлиная зоркость!
А Маша сказала:
- Вон диван, а вот плед - ложись спать. Я тоже спать хочу.
- Раньше ты меня в родительской половине запирала.
- Запирала, да. А теперь-то… Чай, не чужой. Чужих казаков боюсь, особенно молодых. И дядя Женя говорит: ты мужичьё проклятое дальше гони. Они одно только и знают, как бы вашего брата под себя подмять.
И, заваливаясь на свою кровать, добавила:
- А это хорошо, что у меня братец объявился. Молодой, красивый и - умный. Я ведь мечтала о тебе. Сколько себя помню, столько и мечтала брата иметь. А он, глядь, точно с неба упал. Вот только доллар фальшивый от настоящего отличить не умеет. Но ничего. Он, доллар, лишь бы попадал в руки, а уж понять, где фальшивый, а где правдашный, мы живо разберёмся. Ну, так что - спать будем?..
Протянула руку к настольной лампе, щелкнула выключателем.
Рассвет ещё не занимался.