Наика была молочной сестрой мадемуазель Берты де Болье, впоследствии баронессы Сент-Люс. Она была дочерью человека, спасшего во время Вандейских войн жизнь маркизу де Болье и до самой смерти пользовавшегося всеобщим уважением, хотя сама Наика приобрела плохую репутацию. Действительно, за несколько месяцев до смерти отца Ивона, смотрителя охоты (такую должность занимал ее отец), Наика, говорят, отказала своему молодому жениху, уроженцу Ванны, давно уже любившему ее, а вскоре затем молодую девушку увидали с грудным ребенком на руках… Тогда бретонские крестьяне и их жены, боявшиеся Бога, воздели руки к небу и, вздыхая, говорили: "Бедная Наика! Она сделалась жертвой какого-нибудь красивого городского барина, одного из тех, которые часто наезжают в Керлор… Бедная Наика!.. Бедный отец Ивон!"
До своего падения Наика была всеобщей любимицей в долине Керлора. Будучи воспитана с Бертой, она получила почти такое же образование, как и та, и в окрестностях ее называли не иначе, как мадемуазель Наика.
После несчастья, случившегося с нею, все ожидали, что баронесса Сент-Люс – Берта уже три месяца была замужем – не пустит ее к себе на глаза и выгонит из замка. Но ничуть не бывало. Наика осталась по-прежнему подругой Берты; напротив, их дружба, казалось, сделалась еще теснее благодаря какой-то таинственной связи, и молодая женщина страстно полюбила ребенка, явившегося плодом незаконной любви Наики.
В Париже зимой баронесса Сент-Люс была легкомысленной и бессердечной светской львицей, из-за которой, как говорили, погибли загадочной смертью трое поклонников. В Керлоре же она являлась совершенно другой. Оставляя Сент-Люса одного в Париже или в Турине, она обрекала себя на семимесячное одиночество в пустыне, довольствуясь изредка обществом нескольких окрестных дворян, а большую часть времени проводила вдвоем с Наикой, забывая среди семейных радостей и поцелуев, которыми она осыпала ребенка, шумную парижскую жизнь. Какая же тайна связывала эти три существа и соединяла этих двух женщин у колыбели малютки? Этого никто не знал.
Итак, Наика побежала с маленьким мальчиком на руках навстречу выходившей из кареты баронессе Сент-Люс, которая вскрикнула от радости, обнимая зараз молодую мать и ребенка.
Малютке было около четырех лет; он был свеж и румян, загорелый от солнца, с курчавыми волосами, и уже начинал немного лепетать.
– Здравствуй, мамочка, – сказал он, обвивая своими полными ручонками шею баронессы, нежно целовавшей его.
Гордая баронесса фамильярно взяла под руку свою молочную сестру, подала руку ребенку, которого звали Гектором, и направилась с ними в огромный зал старого замка, где, согласно старинному феодальному обычаю, ее встретили и приветствовали слуги.
XXX
Хотя суровое жилище снаружи сохранило печальный вид и носило отпечаток ветхости, зато внутри оно не раз подвергалось значительным переделкам. Госпожа Сент-Люс несколько раз заново обновляла его; большая часть огромных зал, еще недавно отделанных почерневшим дубом, с закопченной мебелью и кожаными обоями, позолота на которых уже потускнела, была отделана роскошно и с тем же изящным вкусом, какой замечался в убранстве отеля в предместье Сен-Жермен.
После непродолжительного отдыха в большой зале баронесса Сент-Люс с Наикой и малюткой Гектором перешли в хорошенький маленький будуар, немного напоминавший собою павильон в отеле на Вавилонской улице. Молодые женщины крепко обнялись.
– Милая Наика, – сказала баронесса, – какой долгой показалась мне зима!.. Знаешь ли, что уже пять месяцев, как мы с тобою не видались?
– Ах! Сестрица, – ответила Наика. – Эти пять месяцев показались мне такими же длинными, как и тебе… Но со мною был наш ребенок, а потому твое отсутствие было для меня менее тяжело.
– Наконец-то я с вами, – продолжала баронесса, лаская белокурую, кудрявую головку Гектора. – Но в этом году, – прибавила она, – мы повеселимся, Наика, пригласим соседей… я буду устраивать празднества в Керлоре.
– Увы! – ответила Наика, – у нас становится все меньше соседей, смерть похитила многих из них. Старый шевалье Кергац умер на прошлой неделе, а неделей раньше скончалась баронесса Пенгоэ, и говорят, что д'Урзе тоже лежит при смерти в своем замке д'Урзе ле Ванн.
– Зато, – сказала баронесса; – у нас остался старый шевалье де Керизу, наш самый близкий сосед, а к нему должны приехать ненадолго из Парижа несколько молодых людей и, между прочим, – с наивным видом прибавила баронесса, – один молодой русский, который был мне представлен зимою, граф Степан Степнов. Ты увидишь, милая Наика, что у нас здесь будет целый двор… Кстати, я чуть не забыла сказать тебе, что я пригласила превосходного управляющего, у которого все манеры дворянина. Это – бывший капитан, воин времен Империи, но вследствие скудной ренты он принужден был влачить печальное существование, даже почти бедствовал, и вот теперь он предложил мне свои услуги. Он приедет сегодня вечером.
Молодые женщины предавались некоторое время интимной и приятной беседе, которая затянулась до звонка, возвестившего, что ужин подан. Они сошли в столовую, ведя за руки ребенка, которого и посадили за столом между собою. Любовь баронессы Сент-Люс к сыну Наики доходила до обожания и привела бы в сильное смущение Париж, где баронесса слыла за женщину без сердца.
Действительно, она с любовью смотрела на это хрупкое создание, и насмешливая, холодная улыбка, обыкновенно игравшая на ее губах, исчезала, а в ее задумчивом и печальном взоре можно было прочитать чисто материнскую нежность.
Госпожа Сент-Люс сказала правду, заявив, что управляющий приедет в тот же вечер. Около восьми часов на дворе раздался топот лошади, и вскоре баронесса увидала на пороге столовой высокого человека, одетого в длинный голубой сюртук с красной ленточкой в петлице. На вид ему можно было дать лет пятьдесят.
У него была чисто военная выправка офицера императорской гвардии; он поздоровался, отдав честь по-военному. Госпожа Сент-Люс знала его под именем Ламберта, но нам не трудно узнать в нем полковника Леона.
Для того, чтобы поступить в качестве управляющего к баронессе, полковник изменил свои манеры, отцепил офицерский орден и надел военную форму, в которой и представился баронессе.
– Сударыня, – сказал он, кланяясь, – я поспешил в двадцать четыре часа покончить дела, задержавшие меня в Париже, и теперь я к вашим услугам.
– Господин управляющий, – заметила баронесса, – вы, должно быть, проголодались и устали, а потому будьте любезны поужинать со мною. Завтра мы осмотрим сначала замок, а затем и имение.
Полковник поклонился и сел за стол, делая вид, что чувствует стеснение и неловкость.
"Бедный человек!" – подумала Наика.
Полковник говорил мало, а больше ел и смотрел на ребенка и на нежности, которыми осыпала его госпожа Сент-Люс.
Баронесса рано удалилась в свою комнату, оставив полковника за столом вдвоем с Наикой. Через час и Наика отправилась к себе. Тогда полковник, оставшись один, закурил сигару, вышел на террасу старого замка, возвышавшуюся над морем, и погрузился в мечты. Ночь была темная. Океан с глухим шумом ударял о песок свои пенистые волны, а качавшийся на рейде корабль показывал по временам свой кормовой фонарь, который минуту спустя исчезал в волнах. Полковник смотрел то на погруженный в молчание замок, то на беспредельный океан, и на тонких его губах скользила холодная и злая усмешка.
– Ну, баронесса Сент-Люс, напрасно вы ввели в стены вашего замка деревянного коня, которого некогда впустил Улис в стены Трои и который в следующую ночь изверг людей с мечами и огнем. Посмотрим, кто из нас победит, сударыня!
XXXI
Три дня спустя после приезда в Керлор мнимый капитан окончательно вступил в исполнение обязанностей управляющего имением баронессы Сент-Люс.
Теперь необходимо объяснить, каким образом он получил это место.
Мы оставили полковника в Опере в то время, как он лорнировал баронессу, сидевшую в ложе, и заметил графа Степнова, сопровождавшего ее в тот вечер на спектакль. Мы видели затем, как он написал записку русскому дворянину, спросив, не приходится ли он сыном артиллерийскому майору, с которым полковник был знаком во время своего плена в России.
На записку, посланную с капельдинершей, немедленно был получен ответ:
"Да, – писал граф, – я действительно сын майора Степнова и всегда готов к услугам французского офицера, знавшего моего покойного отца".
Полковник немедленно вышел из ложи и был настолько счастлив, что госпожа Сент-Люс не заметила его. Почти в то же время и граф вышел в фойе, где и встретился с полковником.
Молодой человек и старый солдат радушно поздоровались; полковник сказал графу:
– Когда-то майор граф Степнов, ваш уважаемый отец, осыпал меня милостями, а теперь я хочу обратиться с просьбой к сыну…
– Говорите, полковник, я к вашим услугам. Мой кошелек и моя шпага в распоряжении того, кого мой отец называл своим другом.
Полковник притворился, что хочет попросить о чем-то, но не решается.
– Граф, – начал он с волнением, – признание, которое я хочу вам сделать, таково, что я вынужден просить у вас честного слова, что вы сохраните это в тайне.
– Даю вам слово.
– То, что я хочу вам рассказать, – продолжал полковник, волнение которого, по-видимому, все росло, – до того странно, что я попросил бы вас отойти в сторону.
– Пойдемте, – сказал граф, беря под руку полковника и отходя с ним в угол фойе, где никого не было.
– В первые годы Реставрации, – начал полковник, – я полюбил так, как любят только однажды в жизни. Женщина, которую я любил, теперь уже умерла. Итак, я любил и был любим. Мне было в то время тридцать четыре года; я был красив и носил блестящую форму гусарского офицера. Она была замужем за угрюмым стариком. Увы! Наше счастье было непродолжительно. Одно событие, тайна которого не принадлежит мне, разлучило нас навсегда…
Полковник остановился и отер слезу; затем он продолжал:
– Я узнал, что она сделалась матерью… К несчастию, я не мог ни увидать ребенка, ни ее самое. Я был тогда в Испании. Когда я вернулся, я вышел в отставку; у меня почти не осталось средств, не было и связей; так что свет, в котором жили она и ее ребенок, навсегда был закрыт для солдата императорской гвардии, обратившегося в промышленника…
Полковник снова прервал свою речь, как будто стараясь побороть свое волнение.
– Она умерла, а я уже старик, – продолжал он. – Но ее ребенок, которого я обожаю так же, как обожал мать, жив. Теперь это благородная и красивая женщина, – но увы! Она так же недоступна для меня, как и ее мать.
Граф Степан вздрогнул, смутно предчувствуя то, что собирался сообщить ему полковник.
– Ну и что же? – спросил он.
– Иногда, изредка я имею счастье видеть ее, вмешавшись незамеченным в толпу, которая раздается при ее проходе; но вы должны понять, что мне этого недостаточно… я хотел бы видеть ее каждый день… хотя мне пришлось бы для этого разыгрывать у нее роль подчиненного… быть слугой.
– Милостивый государь…
– Знаете ли, – продолжал полковник, – у меня было несколько собратьев по оружию, менее счастливых, чем я, возвратившихся с поля битвы с чином поручика или капитана. Так как у них не было средств к жизни, то они поступали на какую-нибудь незначительную должность. Одни из них пошли по коммерческой части, другие заняли скромные места управляющих… Ах! Если бы я мог добиться того же… слышать, как она отдает мне приказания… видеть ее ежедневно… жить под одной кровлей с нею.
Граф посмотрел на полковника и не мог не прийти в восторг от человека, отеческая любовь которого заставляла его принести в жертву человеческое достоинство.
– Итак, – спросил он его, – вы хотите стать подчиненным человеком?..
– Я готов на все, лишь бы жить возле нее, граф, – ответил полковник, по-видимому, растроганный до слез.
– Однако, – заметил граф, – такое признание…
– Милостивый государь, – решительно сказал полковник, – я обратился к вам потому, что только вы можете исполнить мое желание.
– Каким образом? – простодушно спросил молодой русский.
– Если бы я назвал имя этой женщины, сохранили ли бы вы мою тайну?
– Даю слово дворянина!
– Хорошо! – ответил полковник. – Я узнал, что баронесса Сент-Люс…
Его голос дрогнул при этом имени, а граф чуть не вскрикнул от удивления.
– Я узнал, что баронесса Сент-Люс, – продолжал полковник, – ищет главного управляющею своими имениями и домами, человека честного и с некоторым образованием…
Граф Степан почувствовал волнение.
– Итак, этим требованиям, мне кажется, я мог бы удовлетворить.
– Как! – вскричал граф. – Полковник Леон согласился бы?..
– Не полковник Леон, а капитан Ламберт. Вы поклялись сохранить мою тайну, вы предложили мне свои услуги, и я прошу вашей протекции для того, чтобы получить это место управляющего под именем капитана Ламберта.
– Вы получите его, – ответил граф. Полковник схватил его руку.
– Вы благородны и так же добры, как ваш отец, – пробормотал он.
– Послушайте, – сказал граф, – баронесса Сент-Люс уезжает завтра вечером в свое имение в Бретани; зайдите завтра утром ко мне, и я вас представлю.
Граф Степан дал полковнику свою карточку и, уходя, сердечно пожал ему руку.
Молодой русский вернулся в ложу баронессы, полковник же уехал. Наклонившись к молодой женщине, граф прошептал:
– Берта! Вы любите меня?
Она взглянула на него своими большими грустными глазами и ответила только:
– Неблагодарный!
– Хорошо, – продолжал граф, осчастливленный ответом, – но если бы я попросил у вас маленького доказательства, дали бы вы мне его?
– Может быть…
– Вы ищете управляющего?
На губах баронессы показалась насмешливая улыбка.
– Вы хотите сделаться управляющим, чтобы последовать за мною в Бретань?
– Не я, – ответил граф, – но бедный старый служака, которого я люблю и который был другом моего отца.
– Где вы его видели?
– В фойе, пять минут назад. Это – довольно крепкий старик, бывший капитан, человек честный.
– Хорошо! – небрежно ответила баронесса. – Приведите его завтра ко мне.
– Вы – ангел доброты!
Она посмотрела на него со своей очаровательной улыбкой.
– Послушайте, – сказала она, – вы не знаете всего, что я для вас сделала сегодня.
Граф посмотрел на баронессу.
– Вы приедете в Бретань, – продолжала она, – через две недели и будете представлены шевалье де Керизу, моему соседу, его внуком, вашим другом Лаврентием де Кердель.
В эту минуту упал занавес по окончании последнего акта.
– Проводите меня до кареты, – сказала баронесса, взяв графа под руку, – и приходите завтра с вашим протеже.
На другой день, около одиннадцати часов, полковник действительно явился к графу Степану, оканчивавшему туалет. Изящный человек исчез. Остался старый солдат в синем сюртуке, с громадными усами – тип ворчуна-солдата, который обессмертил Шарлэ.
– Разве меня нельзя принять, – спросил он с улыбкой графа, – за настоящего капитана Ламберта?
– О! Конечно, – ответил граф. – И баронесса Сент-Люс придет в восторг от вас.
Тут полковник счел долгом слегка побледнеть и спросил с волнением:
– Вы думаете, что я буду принят?
– Даю вам слово.
Между человеком, который безумно любил баронессу Сент-Люс, и другим, искусно разыгрывавшим роль мнимого отца, о ком же могла быть речь, как не о ней?..
Граф почти признался в своей любви, а полковник уверял его, что ему очень приятно это слышать, лишь бы "она" была счастлива.
В то время, как они ехали в карете на Вавилонскую улицу, молодой русский почувствовал непреодолимую потребность сообщить полковнику, что через две недели после отъезда баронессы он отправится на месяц к де Керизу, соседу баронессы Сент-Люс.
"Ого! – подумал полковник, – это изменяет мои планы".
Баронесса приняла гостей в спальне, в утреннем костюме.
Граф представил ей мнимого капитана Ламберта, который казался взволнованным и постоянно запинался в разговоре.
"Бедный отец", – подумал граф.
"Бедный человек! – проговорила про себя баронесса. – Как тяжело для его гордости, что он принужден просить места чуть ли не слуги".
Госпожа Сент-Люс приняла к себе на службу капитана Ламберта и, прощаясь с ним, сказала:
– Сегодня вечером я уезжаю в Керлор, там мы встретимся с вами, и вы немедленно вступите в вашу должность.
– Я могу отправиться завтра утром, – ответил полковник, – и следовать за баронессой на расстоянии нескольких часов езды.
Полковник, уехав из отеля на Вавилонской улице, вернулся в фиакре домой и, переменив платье, нанял карету и приказал кучеру:
– Поезжай на улицу Шальо.
Через двадцать минут отец и сын сидели уже вместе. Арман был так же бледен и слаб, как и накануне, но меланхолия и упадок духа, так испугавшие было полковника, уступили место гневу.
"Хороший признак, – подумал бедный отец, – когда гнев примешивается к любви, то благоразумие берет верх".
Он обнял сына, усадил его рядом с собою и сказал, смотря на него с нежностью:
– Ну, как ты чувствуешь себя сегодня, дитя мое?
– Я все еще страдаю, отец.
– Ты очень любишь ее?
– О, да!
– А что, если и она тебя вдруг полюбит? Арман вскрикнул.
– Отец… отец… – прошептал он, – неужели ты хочешь, чтобы я умер от счастья?
Полковник прижал сына к сердцу и сказал:
– Я тоже любил… я тоже страдал…
– О! Все же не так, как я, отец; это невозможно!
– Выслушай меня; я считаю, что три вещи очень сходны в этом мире: лошадь, женщина и игра. Необходимо, чтобы лошадь чувствовала шпору, иначе она не обращает внимания на ездока и вышибает его из седла. Женщина должна чувствовать превосходство, власть мужчины, или она сделает с ним то же, что лошадь с наездником. Игрок должен быть смел и идти напрямик к счастью, захватить его нахрапом, и тогда счастье будет улыбаться ему. Видишь ли, – продолжал полковник, – госпожа Сент-Люс одна из тех развращенных и порочных натур, которые могут быть или рабами, или тиранами. Она твой тиран, тиран неумолимый и бессердечный, потому что ты ее любишь и преклонялся перед нею, но она любила бы тебя, если бы ты третировал ее так, как этого заслуживают некоторые женщины.
Арман слушал отца с глубоким удивлением.
– Слушай дальше, – продолжал полковник, – я хочу через две недели увезти тебя отсюда к той женщине, которая похитила любовь моего сына; я хочу, чтобы она на коленях молила у тебя милости и прощения.
У Армана закружилась голова.
– Отец… – бормотал он. – Не обещай мне такого счастья… оно невозможно!
– Взгляни на меня, – вскричал полковник, – смотри прямо на своего отца. Веришь ли ты ему?
– Да.
– Ну, так твой отец дает тебе слово, что все будет так, как он сказал.
Арман вскрикнул и чуть не лишился чувств в объятиях полковника. Тот понял, что сильные волнения могут разбить этот нежный и хрупкий организм, и прибавил: