– Мне не интересно знать, что он вам написал, – прервал его я. – Повторяю еще раз: у меня для вас ничего нет. Мы виделись в Пльзене один раз. В его служебном кабинете, и нашу беседу переводил официальный переводчик.
Он стал что-то говорить, но вдруг его голос исчез, как будто он прикрыл рукой микрофон телефонной трубки. Потом голос снова прорезался, и он спросил:
– А вы уверены, что видели его только один раз, синьор Фаррел?
– Абсолютно уверен.
– А он не приходил к вам в отель?
Мне показалось, что он произнес эту фразу с особым нажимом.
– Нет, – ответил я.
– Но он сообщил мне…
– Я виделся с ним один раз, – прервал я его сердито, – и поймите, у меня нет ничего ни для вас, ни для Тучека.
Опять наступило молчание, и я подумал, что он повесил трубку. Я вытер потное лицо носовым платком.
– Может быть, мы не понимаем друг друга, синьор? – Голос звучал мягче. – Видите ли, чем скорее я получу чертежи, тем скорее начнется новое производство. И мне могут понадобиться некоторые виды машин, производимых вашей фирмой. Может быть, я закажу их, а вам выплачу премию за быструю доставку. Теперь вы, может быть, более тщательно осмотрите свои вещи. Возможно, вы обнаружите этот пакет?
Это было уже открытое предложение взятки, и я хотел сказать ему, что я о нем думаю. Но все же он был потенциальным заказчиком фирмы, поэтому мне пришлось оставаться в рамках вежливости.
– Мне очень жаль, мистер Сисмонди, но у меня нет того, что вам нужно. Если позволите, я позвоню вам в ближайшее время в офис и сообщу, какое оборудование может вам предложить моя фирма.
– Но, синьор Фаррел…
– Мне очень жаль, сказал я быстро, – я ничем не могу вам помочь. До свидания. – И я положил трубку.
Некоторое время я стоял, глядя в окно на громадное здание Центрального вокзала. Серый камень казался почти белым на фоне темных облаков, клубившихся в небе. Значит, Сисмонди знал, что Тучек приходил ко мне в "Континенталь". Я убеждал себя, что это всего лишь мои домыслы. Сисмонди не мог об этом знать. Но эта мысль засела у меня в голове, как заноза. И я уже почти зримо ощущал пальцы той самой зловещей руки, тянущейся ко мне из Чехословакии. Солнечный свет, лившийся из окна, померк. Площадь Графа д'Аосты вдруг стала серой и пустынной. Я вздрогнул и закрыл окно.
Я направился к двери, но на полпути остановился. А что, если Тучек во время того ночного визита спрятал этот пакет в одном из моих чемоданов? Я не перебирал их содержимое. Он мог лежать там. Руки у меня дрожали, пока я доставал ключи и открывал чемоданы. Но, осмотрев их тщательно и даже ощупав подкладку, я ничего не нашел. Я ощупал одежду, которая была на мне, а также пальто, перебрал содержимое портфеля, и, ничего не найдя, испытал облегчение, и спустился в бар.
Было как раз обеденное время, и бар наполовину опустел. Я сел и заказал коньяк. На столе лежала газета, и я развернул ее, чтобы забыть Сисмонди и проклятый телефон. Но даже газета не позволила мне отвлечься. На одной из страниц мое внимание привлекла статья, озаглавленная:
"ЗВЕЗДА ЧЕШСКОГО НАСТОЛЬНОГО ТЕННИСА ОСТАЕТСЯ В ИТАЛИИ".
Вчера, когда путешествующая по Италии чешская команда по настольному теннису покинула Милан, синьора Хильда Тучек осталась в отеле. Она заявила, что отказывается вернуться в Чехословакию и намерена остаться в Италии навсегда".
Я смотрел на помещенную в газете фотографию девушки и вспомнил, как Ян Тучек сказал: "К счастью, моя дочь прекрасно играет в теннис.".
Так вот. значит, что он имел в виду. Отец и дочь собирались быть вместе, а теперь… Я отложил газету. Бедное дитя! Она, должно быть, теряется в догадках по поводу случившегося.
Чья-то рука коснулась моего плеча, и я резко повернулся. Это был Алек Рис.
– Могу я с тобой поговорить? – спросил он.
– О чем? – Мне не хотелось разговаривать с ним. С меня достаточно и той беседы, что уже состоялась. Внезапно я почувствовал усталость.
– Отойдем в сторонку. – Он отвел меня в укромный уголок бара. Мы сели, и он подозвал официанта. – Что ты выпьешь?
– Коньяк.
– Два коньяка, – заказал он. Потом наклонился ко мне: – Я навел справки о Тучеке. – Его лицо было бледно, а губы плотно сжаты. – Ансон появился в аэропорту в пятницу в самом начале пятого.
– Значит, он в Милане? – У меня отлегло от сердца. Значит, он жив, и все в порядке.
– В Милане его нет, – сказал Рис. – Черт возьми, я не знаю, где он и что с ним. Самолет встречали два итальянца. По-видимому, ни Тучек, ни Лемлин не вышли из самолета. Самолет дозаправился и улетел. Я проверил все аэропорты Италии, Швейцарии, Франции и Австрии. Связывался даже с Грецией и Югославией. Самолет и его пассажиры исчезли.
Он посмотрел на меня так, будто это я виноват в случившемся.
– Почему ты пришел ко мне? – спросил я.
– Я подумал, что, может быть, тебе что-то известно.
– Мне ничего не известно.
– Ты видел Максвелла в Пльзене?
– Да. И он дал мне поручение к тебе.
– Это было до или после того, как с тобой беседовала полиция?
– После. – Я понимал, к чему он клонит. Он думал, что я вырвался из лап чешской спецслужбы ценой предательства. Я поднялся. – Не вижу смысла в продолжении нашей беседы. Я рад, что Ян Тучек не погиб. Только, где бы он ни был сейчас, я не могу ему помочь.
– Ради Бога, сядь, – взмолился он. – Я не прошу, чтобы ты что-то предпринимал. Просто я обязан его найти. Это жизненно необходимо. Сядь, пожалуйста. – Он запустил пальцы в волосы. Выглядел он ужасно усталым.
– Ладно, – сказал я и снова сел. – Что тебя интересует?
– Расскажи все, что произошло с тобой в Пльзене. Это может помочь.
Я рассказал. Выслушав меня, он спросил:
– Почему для Тучека было так важно, чтобы ты по приезде в Милан непременно увидел его?
– Не знаю.
Он нахмурился, глядя на меня:
– Он приходил к тебе той ночью? А кто-нибудь пытался связаться с тобой здесь, в Милане?
– Да. – И я рассказал ему о только что состоявшемся телефоном разговоре. Ощущение опасности, оставшееся у меня после разговора с Сисмонди, сейчас, пока я пересказывал его содержание, в значительной степени развеялось.
Когда я закончил, Рис некоторое время молчал, вертя в руках стакан с коньяком. Потом произнес имя Сисмонди и задумался, как бы припоминая, говорит ли оно ему что-нибудь, а через минуту покачал головой.
– Это имя ничего не говорит мне. Вот если бы Максвелл сейчас оказался здесь. – вздохнул он, поставив стакан. – Я хочу, чтобы ты кое-что сделал. Тебе это, скорее всего, не понравится, но… – Он пожал плечами.
– Что именно? – спросил я.
– Я хочу, чтобы ты встретился с Сисмонди.
– Нет, – решительно заявил я. – Я не желаю вмешиваться в эту историю. Это меня не касается.
– Я знаю, что это тебя не касается, но Тучек был твоим другом, не так ли? Вы вместе сражались за Британию.
Я вспомнил разбитое вдребезги ветровое стекло, дым, пламя, бившее из мотора, и голос Тучека: "О’кей. Я сделаю это ради тебя, Дик". Он спас мне жизнь в тот день.
– Я согласен, – сказал я.
– Очень хорошо. Не можешь же ты бросить друга в беде только потому, что боишься впутаться в какие-нибудь неприятности. От тебя требуется только одно – чтобы ты встретился с Сисмонди и выяснил, что ему известно. Очевидно, он думает, что у тебя имеется то, что он желает заполучить. Сыграй на этом.
Я вспомнил, как Сисмонди фактически предлагал мне взятку. Проклятье! Это не мое дело. И я поспешил взять свое обещание обратно:
– Мне очень жаль, но я не хочу быть замешанным…
– Черт возьми, Фаррел, неужели ты не понимаешь, что жизни Тучека может грозить опасность! Слушай! Вот уже второй раз за два месяца важные лица, прибывающие с другой стороны, бесследно исчезают здесь, в Италии. Мы получали информацию, которая могла поступить только от людей, которые странным образом исчезли. Они платят за это бешеные деньги. Понятно? Человеческая жизнь поставлена на карту.
– Это твои проблемы, – сказал я. – Вы с Максвеллом организовывали это дело. Вы должны и спасать Тучека.
Рис покраснел от злости:
– Хорошо. Допустим, я ошибся. Сейчас я пришел к тебе и прошу о помощи. – Он понизил голос, стараясь сдержать рвавшийся наружу гнев и напустить на себя смиренный вид.
– Я сделал все, что мог. Рассказал тебе во всех подробностях, что происходило в Пльзене, и почти дословно изложил телефонный разговор с Сисмонди. Пойди и поговори с ним сам. Выбей из него правду.
Он покачал головой:
– Я думал об этом. Но Сисмонди не тот человек, которого мы ищем. Он знает очень мало. Но если ты скажешь, что отдашь бумаги после…
– Нет, я в такие игры не играю. Ты знаешь это лучше, чем кто-либо.
– Так ты не хочешь помочь?
– Нет, – уперся я. Максвелл еще мог бы меня убедить, по только не Рис. Для этого у меня были и личные причины.
Я допил коньяк и встал. Рис тоже встал и обошел вокруг стола. Он больше не делал попыток сыграть на моей дружбе с Тучеком. Он даже не прибег к дежурной банальности о солидарности англичан. Он только сказал:
– Ладно. Я предвидел подобное развитие событий, поэтому привел кое-кого с собой. Думаю, что тебе будет трудно сказать "нет" ей.
Сначала я с ужасом подумал, что он привел с собой Элис, но он, видимо, угадал ход моих мыслей и поспешил добавить:
– Это человек, с которым ты никогда прежде не встречался. Давай пройдем в холл.
Он взял меня под руку, и мне ничего не оставалось, как идти.
Она сидела в дальнем углу – маленькая рыжеволосая девушка, – читая газету. Я сразу же узнал ее. Это была дочь Яна Тучека. Рис представил меня. – Я слышала о вас от отца, – сказала она. Пожатие ее руки было крепким. Подбородок у нее был такой же волевой, как у отца, а огромные глаза смотрели на меня в упор.
Он часто рассказывал мне о своих боевых друзьях. – Мельком глянув на мою ногу, она придвинула ко мне стул. – Мистер Рис сказал, что вы можете помочь нам.
У нес был чуть хриплый голос, и говорила она по-английски со странным акцентом.
Я сел, сравнивая сидящую передо мной девушку с фотографией, которую видел в кабинете Яна Тучека. Блики света на ее волосах золотисто-каштанового цвета делали их неподражаемо прекрасными. У нее действительно были веснушки, которые не получились на фотографии. Маленькие золотистые пятнышки на бледной коже. Но в жизни ее лицо не было столь же безмятежным, как на фотографии. – чувствовалось, что ей уже довелось испытать определенные трудности.
Я вспомнил, при каких обстоятельствах мне довелось видеть ее фотографию второй раз – она валялась на полу в кабинете Тучека. Сейчас девушка не улыбалась. Ее лицо было серьезным и скованным, а под глазами – темные круги. И как только я поймал ее пристальный взгляд, мне захотелось, чтобы она опять улыбнулась, как на фотографии.
– Я сделаю все, что в моих силах, – пробормотал я.
– Спасибо. – Она повернулась к Рису: – Есть новости?
Он покачал головой:
– Ничего нового. Фаррел видел вашего отца только один раз. – Он задумался на минуту, потом спросил: – Вам что-нибудь говорит имя Сисмонди, Хильда?
– Нет.
– Ваш отец никогда не рассказывал вам о совместном проекте с итальянцем по имени Сисмонди?
– Нет.
– Он не собирался создать какую-либо компанию здесь, в Милане?
Она покачала головой.
– Мы планировали отдохнуть в Милане, а потом поехать в Англию. А почему вы спрашиваете об этом? – удивилась она.
Рис рассказал ей все, что узнал от меня. Когда он закончил свой рассказ, она повернулась ко мне:
– Вы пойдете к Сисмонди?
Я решил, что ей было известно о моем нежелании ввязываться в это дело.
– Прошу вас, – продолжала она. – Он может знать, где мой отец. – Она протянула мне руку. Ладонь была холодной, но пожатие – твердым. – Это наша последняя надежда. Вы можете представить, каково ему было все эти месяцы в Чехословакии? Это ужасно – постоянно ходить по краю пропасти. Однажды нам уже довелось пережить подобное. Вы ведь знаете, мою мать убили немцы. И его отца – тоже. Обстоятельства вынуждают нас второй раз покинуть родину, а это ох как тяжело. Мы хотели начать новую жизнь в Англии, но теперь… – Она пожала плечами.
Я подумал: если она сейчас зарыдает, я не выдержу. Но она сдержалась и тихо, но твердо сказала, обращаясь ко мне:
– Вы должны нам помочь! Прошу вас.
– Сделаю все, что смогу, – ответил я с полной готовностью.
– Вы поговорите с Сисмонди? -Да.
– Спасибо. Когда я узнала, что вы Дик Фаррел, друг отца, я сразу поняла, что вы нам поможете. – Внезапно она наклонилась ко мне поближе и доверительным тоном спросила: – Как вы думаете, где он? Что с ним случилось?
Я ничего не ответил. Поняв, что мне нечего ей сказать, она закусила губу и быстро встала:
– Мне хотелось бы выпить, Алек.
Они пошли в бар. Уходя, она ничего мне не сказала и даже не взглянула на меня. Видимо, она была на грани истерики.
Глава 3
Весь день я думал о положении, в котором оказался. И чем больше думал, тем меньше оно мне нравилось. Меня просили внушить Сисмонди. что пакет, который его интересует, находится у меня, и таким образом вытянуть из него все, что ему известно об исчезновении Тучека. Однако забывая при этом о том, что Италия – страна, где реальная жизнь сплошь и рядом оборачивается мелодрамой. В свой последний приезд в Италию я видел болтающиеся на виселице головой вниз тела Муссолини и его любовницы, выставленные на потеху кровожадной толпе. Кто-то даже вырезал сердце из трупа женщины. А на юге Италии жизнь вообще ничего не стоит. Более того, Италия очень изменилась за послевоенное время. Я понял это сразу же. Здесь не существует никаких гарантий безопасности, которую в Англии и Америке обеспечивают самим своим присутствием люди в униформе.
Я рано поужинал и пошел в бар, полагая, что порция коньяка поможет мне более оптимистично взглянуть на происходящее. Но, как оказалось, я ошибся, и результат был прямо противоположный. Около девяти я понял, что больше тянуть нельзя. Я сел в такси и назвал шоферу адрес Сисмонди: Корсо Венеция, 22.
Шел дождь, было холодно, и в воздухе стоял запах сырости. Сейчас город был совершенно не похож на тот, которым я любовался, сидя на солнышке в парке. Я дрожал, чувствуя, как постепенно погружаюсь в очередную депрессию. Культя ужасно болела, и мне хотелось вернуться в отель, принять горячую ванну и лечь а постель. Но пути к отступлению не было.
Через несколько минут такси доставило меня на Корсо Венеция, к дому номер 22. Это был огромный серый лом, обращенный фасадом к городскому парку. Нал маленькой деревянной дверью, выкрашенной в зеленый цвет, было веерообразное окно, а и нем – свет. Я подождал, пока красные задние огни такси исчезнут за поворотом. С заснеженных вершин Альп дул пронизывающий до костей ветер. Я подошел к двери, на которой было три звонка, и против второго увидел табличку с надписью: "Синьор Рикардо Сисмонди". Очевидно, в доме жили несколько семей. Я позвонил и почти сразу услышал мужской голос: "Кто там?" Дверь не открывалась, и я понял, что столкнулся с одной из электронных штучек, которые так нравятся итальянцам.
– Мистер Фаррел, – сказал я. – Я хотел бы увидеть синьора Сисмонди.
Последовала пауза, потом тот же голос сказал:
– Пожалуйста, синьор Фаррел. Второй этаж. Послышался щелчок, и за дверью зажегся свет.
Я очутился в большом, жарко натопленном вестибюле. Тяжелая дверь позади меня автоматически закрылась. В щелчке замка было что-то неотвратимое, пугающее. Я обратил внимание на венецианскую люстру, излучавшую яркий свет. Толстый пушистый ковер покрывал пол. В углу стояли старинные напольные часы, а на резном столе красовалась прекрасная модель итальянского полевого орудия из серебра.
Я поднялся на второй этаж. Воздух здесь был удушливо-жаркий и пропитанный ароматом духов. Дверь квартиры распахнулась, и навстречу мне вышел маленький человечек с жестким лицом, темными глазами навыкате и стеклянной улыбкой. Он протянул мне руку с толстыми короткими пальцами:
– Сисмонди. Очень рад видеть вас.
Улыбка была механической, совершенно искусственной. В ярком свете, излучаемом роскошной люстрой, его почти совершенно лысая голова блестела, словно изваянная из кости и тщательно отшлифованная.
– Входите, пожалуйста, синьор. – В его голосе не чувствовалось радушия. У меня сложилось впечатление, что он даже огорчен моим неожиданным появлением.
Он закрыл дверь и ждал, пока я сниму пальто.
– Выпьете что-нибудь, синьор?
Он потер руки, как бы приглаживая грубые черные волосы, покрывавшие их.
– Спасибо, – поблагодарил я.
В гостиной, обставленной массивной резной мебелью, мои ноги по щиколотку утонули в шерстяном ковре. Стены здесь были затянуты темными гобеленами. Потом он провел меня в комнату, обставленную современной мебелью. Контраст был ошеломляющий. Жирный пекинес слез с шелкового пуфика и вперевалку направился ко мне. Он пренебрежительно обнюхал мои брюки и вернулся на свой пуфик.
– Жена обожает собак этой породы, – сказал Сисмонди. – А вы любите собак?
Я подумал, что он сам похож на эту собаку.
– Да, – сказал я. – Очень люблю…
И вдруг я запнулся. Откинувшись на ворох подушек, на огромной кушетке сидела девушка. Ее платье сливалось с зеленым шелком обивки, и я мог различить лишь ее лицо – бледное, овальное лицо Мадонны в ореоле черных как смоль волос. А ее глаза оказались тоже зелеными. Как у кошки. Губы на бледном ее лице были подобны кровавой ране. Я. кажется, понял, почему Сисмонди встретил меня стеклянной улыбкой.
Тут он вдруг спохватился:
– Синьор Фаррел. Графиня Валле.
Я поклонился. Девушка даже не шевельнулась, но я ощутил на себе ее пытливый взгляд и оттого чувствовал себя как лошадь, выставленная на продажу. Сисмонди, как мне показалось, смущенно кашлянул;
– Что можно предложить вам выпить, синьор Фаррел? Виски?
– Благодарю, – сказал я.
Он направился к изящному, в современном стиле бару. Молчание и неподвижная поза девушки внушали мне чувство неловкости. Поэтому я поплелся за ним.
– Мне очень жаль, что жена не может приветствовать вас, синьор, – сказал он, когда готовил напитки. – Она больна, у нее – как это у вас называется… ах да, грипп. Эта погода, знаете ли. В Милане сейчас очень холодно. Вам с содовой?
– Нет, спасибо, я выпью чистое.
Он подал мне тяжелый хрустальный бокал, до половины наполненный виски.
– Джина, выпьешь еще "Бенедиктина"?
– Пожалуйста, – промурлыкала она своим низким, сонливым голосом. Я подошел к ней, чтобы взять бокал.
Кончиками пальцев при этом она коснулась моей руки. Зеленые глаза в упор смотрели на меня не мигая. Она ничего нс сказала, но я почувствовал, как у меня участилось сердцебиение. На ней было зеленое вечернее платье из шелка с глубоким вырезом, перехваченное на талии серебряным поясом. И никаких украшений. Она словно сошла с картины какого-нибудь старого мастера – ну просто женщина из средневековья.
Когда я вернулся с наполненным бокалом, она спустила ноги с кушетки. Ее движения были легкими, казалось, она парит в воздухе.