– Да, да, синьор, это тот самый человек. Но только без усов, – не очень уверенно продолжала она. – Не могу утверждать, синьор, но он очень похож на него. Извините, мне надо идти. У меня очень много дел.
Она отошла от меня и засеменила по коридору.
Я стоял, глядя на фотографию. Темные маленькие глазки Сансевино смотрели на меня с фотографии. Это было невозможно. Проклятье, ведь Сансевино мертв. Я видел его труп. Мозги, разбрызганные по столу, зажатую в руке "беретту". Даже горничная, заметив у человека на фотографии усы, усомнилась. Но для чего Ширеру понадобилось обыскивать мою комнату? И почему он выдал себя за доктора? В экстремальных обстоятельствах человек придумывает наиболее правдоподобную версию. Ширер не назвался бы доктором. А Сансевино мог. Для него это было бы естественным шагом, объясняющим именно такой образ действий.
Я ощутил холодок, пробежавший по спине, в душе шевельнулся инстинктивный страх и вместе с ним предчувствие дикой радости. Предположим, прошлой ночью я встретил Сансевино… Но я тут же отбросил эту мысль. Это было слишком неправдоподобно и слишком ужасно.
Я повернулся и медленно прошел по коридору к лестнице. Но пока шел в бар, эта мысль опять прочно засела у меня в голове. Это объясняет вчерашнее странное поведение того человека. Это объясняет мой страх. Но теперь я не боялся. Я торжествовал. Предположим, то был Сансевино. Предположим также, что это он бежал с виллы "Д'Эсте". Тогда я смогу отплатить ему за все, что он сделал, отплатить за боль, за часы медленной пытки в ожидании…
– В чем дело, синьор Фаррел? Что случилось?
Я подошел к столу, за которым оставил графиню.
- Нет, – ответил я. – Ничего не случилось.
В моем бокале оставался коньяк, и я выпил его залпом.
– Вы выглядите так, словно встретили привидение, – сказала она.
– Привидение? – Я посмотрел на нее и сел. – Что заставило вас так думать?
Ее брови недовольно изогнулись в ответ на резкость моего тона.
– Я что-то не так сказала? Извините. Я не очень хорошо говорю по-английски. Я имела в виду ваш расстроенный вид.
– Ничего, – ответил я, вытирая платком лицо и руки. – Иногда со мной такое случается.
Я вспомнил, что точно такое же ощущение у меня было на Патрии, когда я ожидал парохода, на котором должен был отправиться домой. У меня тогда творилось то же самое с головой, словно железный обруч сжимал ее. Тогда я провел два месяца в госпитале. Неужели я снова окажусь и больнице?
– Черт возьми, я не могу себе это представить!
– Что вы сказали? – Она странно посмотрела на меня, и я понял, что произнес что-то вслух.
Я подозвал официанта.
– Выпьете еще? – спросил я ее.
Она покачала головой, и я заказал себе двойной коньяк.
– Вам не следует много пить. Я засмеялся:
– Если я не выпью… – Я заставил себя замолчать, подумав, что такая словоохотливость небезопасна.
Она протянула руку и опять коснулась моей руки, переходя на доверительный тон:
– Извините, но мне кажется, в вашей жизни произошло что-то ужасное.
Официант принес коньяк, и я жадно прильнул в бокалу.
– Вы знаете этого человека? – спросил я, протягивая ей фотографию.
Наморщив лоб, она принялась ее рассматривать.
– Ну, кто это? – нетерпеливо спросил я.
– Не понимаю, он в фашистской форме.
– И у него усы, – добавил я.
Она вскинула на меня глаза:
– Почему вы показываете мне это?
– Так кто же это? – не унимался я.
– Вы прекрасно знаете. Человек, которого вы встретили вчера.
Я грохнул бокалом по столу:
– Имя человека на фотографии – иль дотторе Джованни Сансевино.
Я взял фотографию и сунул се в бумажник.
– Сансевино? – Она непонимающе смотрела на меня. – Кто он такой, Сансевино?
Я указал на свой протез:
– Это его рук дело. – Мой голос дрожал от ярости. – Моя нога пострадала во время авиационной катастрофы. Он мог бы ее спасти, так как был достаточно хорошим хирургом. Вместо этого он трижды подвергал меня операции, два раза ампутировал ногу ниже колена и один – выше, и всегда без анестезин. – Ярость во мне вздымалась подобно морскому приливу. – Он умышленно пилил мою ногу по кускам.
Костяшки пальцев у меня на руке побелели от напряжения. Я так крепко сжал ладони, как будто они сомкнулись на шее Сансевино. Потом я взял себя в руки:
– Где мне найти Вальтера Ширера?
– Вальтера Ширера? – Она помолчала, потом сказала: – Не знаю. Думаю, что его сегодня нет в Милане.
– Он остановился в "Насьональ"?
– Да, но… – Она снова накрыла своей рукой мою. – Вы должны забыть прошлое, синьор. Люди, думающие слишком много о прошлом… – Она пожала плечами. – У каждого из нас есть нечто такое, что лучше было бы забыть.
Ее взгляд блуждал по бару.
– Почему вы это говорите?
– Потому что вы внутренне напряжены. Вальтер вам напоминает человека на фотографии, и вас это тревожит. – Она вздохнула. – Я тоже хочу забыть свое прошлое, – тихо добавила она. – Я не всегда была такой, какой вы меня видите. Я родилась в трущобах, на окраине Неаполя. Вы знаете Неаполь? – Она улыбнулась, когда я кивнул. Это была вымученная улыбка. – Тогда вы знаете, что это такое, синьор. К счастью, я умела танцевать. Я познакомилась с одним человеком из Сан-Карло, и он устроил меня в кордебалет. После этого жизнь стала полегче. Теперь я графиня и стараюсь не думать о прошлом. Можно сойти с ума, если постоянно думать о тяготах жизни, которые мне довелось испытать.
Она приблизила ко мне лицо, и наши глаза встретились. Ее огромные глаза, как оказалось, были светло-коричневыми, с зелеными крапинками, а белки не совсем белыми, скорее, цвета старого пергамента.
– Думайте о будущем, синьор. Не живите прошлым. – Она стиснула мою руку. – Я должна идти, – сказала она уже деловым тоном и взяла свою сумочку. – В полдень я уезжаю во Флоренцию.
– Как долго вы пробудете во Флоренции?
– Недолго. Проведу пару дней с друзьями, потом поеду в Неаполь. У меня там вилла. Вы знаете Палаццо дойны Анны на Посиллипо?
Я кивнул.
– Моя вилла около Палаццо. Надеюсь, вы навестите меня, когда будете в Неаполе. Она называется "Карлотта".
– Буду очень рад.
Она встала и, пока я провожал ее, сказала:
– Почему бы вам не взять отпуск? Вам было бы полезно поваляться на солнышке и отдохнуть. – Она взглянула на меня, слегка приподняла брови. – Милан, как мне кажется, не самое лучшее место для вас. Кроме того, мне хотелось бы снова повидаться с вами. У нас есть что-то общее – у вас и у меня – наше прошлое. – Она улыбнулась и подала мне руку.
Я смотрел, как она шла к ожидавшей ее машине. Потом вернулся в бар.
"Милан, как мне кажется, не самое лучшее место для вас…" Что она хотела этим сказать? И зачем она приходила? Я понимал, что причина, названная ею, недостаточно убедительна. Может, она пришла вместе с человеком, обыскивавшим мой номер?
Что все это значит? Но больше всего меня беспокоил Ширер. Навязчивая мысль о том, что это вовсе не Ширер, а Сансевино, сводила меня с ума. Я должен знать правду. Должен увидеть его и обрести уверенность. А если это Сансевино… Я снова ощутил ярость, бурлившую во мне. Я выпил свой коньяк и позвонил в "Насьональ". Синьора Ширера не было. Он не вернется до вечера. Я позвонил Сисмонди в его контору. Он сообщил, что Ширер, кажется, собирался на свои виноградники.
Я пообедал, а потом посетил несколько фирм. Вернулся в отель около восьми, и намерение нанести визит Ширеру теперь казалось мне настолько абсурдным, что я тотчас же от него отказался. Я предпочел отправиться в бар. Выпив, я все-таки решил, что должен его увидеть. Поэтому взял такси и поехал в "Насьональ". Это был небольшой, но довольно роскошный отель почти напротив "Ла Скала". Здесь на всем лежала печать былого величия. Я подошел к портье и спросил Ширера.
– Назовите, пожалуйста, ваше имя, синьор.
– Мистер Ширер у себя? – повторил я.
– Я не знаю, синьор. Если вы назовете свое имя, я позвоню ему.
Я заколебался, потом как будто черт меня дернул, и я сказал:
– Скажите ему. что друг доктора Сансевино желает его видеть.
Портье позвонил и передал мои слова. Последовала пауза. Потом он быстро заговорил, глядя на меня, и я понял, что он описывает мою внешность человеку на другом конце провода. Наконец портье положил трубку и подозвал рассыльного. Мальчик поднял меня на лифте на верхний этаж, провел по покрытому ковром коридору и нажал кнопку у двери с табличкой "Б". Дверь открыл слуга или, может быть, секретарь Ширера. Опрятно одетый молодой человек с маленькими, как пуговицы, быстрыми и настороженными глазами.
– Прошу вас, входите, пожалуйста, синьор. – Он изъяснялся по-английски так, будто люто ненавидел этот язык.
Он взял мою шляпу и пальто и провел меня в большую, на удивление современную комнату с белыми стенами, украшенными позолотой. На полу лежал черный ковер. Эффект был потрясающий в сравнении со старым, классическим отелем.
– Так это ты, Фаррел? – Ширер шел от камина, на ходу протягивая мне руку для приветствия. – Что же ты не сказал, что это ты?
В его голосе чувствовалось раздражение, лицо было бледное, а глаза пытливо ощупывали мое лицо. Я посмотрел мимо него и увидел Джину Валле. Она сидела, поджав под себя ноги, в огромном кресле у электрического камина. На лице у нее, как всегда, было удовольствие, как у кошки, глядящей на мисочку со сливками.
– Друг доктора Сансевино. – Ширер похлопал меня по плечу. – Хорошо, что ты пришел. – Он уловил направление моего взгляда и спросил: – Ты знаком с графиней Балле?
– Да, – ответил я и, когда Ширер подвел меня к камину, сказал: – Я думал, что вы во Флоренции.
Она улыбнулась:
– Я решила поехать завтра.
– Странно снова вот так увидеться с тобой, – сказал Ширер. – Это возвращает меня к событиям, которые я бы с удовольствием забыл. Полагаю, ты испытываешь те же чувства. Извини за вчерашнее. Боюсь, я был не в форме. Я никак не ожидал встретить тебя там. Выпьешь что-нибудь?
– Спасибо, – пробормотал я.
– Что тебе налить? Виски с содовой?
– Прекрасно.
Он повернулся к бару:
– Я не мог себе представить, что ты в Милане. Наверное, у тебя здесь дела. Коль скоро ты оказался у Сисмонди. Ведь он просто так, ради светской беседы, никого не принимает.
Он говорил быстро – слишком быстро – с присвистом, как говорил только Сансевино, но никак не Ширер.
Да и комната тоже не соответствовала характеру Вальтера Ширера. Может быть, он по необходимости очутился в такой обстановке. Но и в этом случае он должен испытывать здесь неловкость.
Он подал мне бокал и поднял свой:
– Пусть она сгорит!
Я помнил, как после тех проклятых газовых экспериментов Ширер, даже в состоянии агонии, поднося мензурку с лекарством ко рту, неизменно говорил: "Пусть она сгорит". Он всегда так говорил, когда пил.
Наступило неловкое молчание. Было слышно, как тикают каминные часы под стеклянным колпаком. Джина закрыла глаза.
– Как ты узнал, что я живу в "Насьональ"? – спросил Ширер.
– Слышал от кого-то, – ответил я.
– От кого?
– He помню. – He мог же я сказать, что подслушал, когда он назвал адрес шоферу такси. – Может, от графини сегодня утром.
Он повернулся к ней:
– Джина, ты утром сообщила Фаррелу мой адрес? Джина!
Она открыла глаза.
– Ты сказала Фаррелу, что я живу в "Насьонале"?
– Я слышу, слышу, Вальтер, – сонно пробормотала она. – Не помню.
Он сердито передёрнул плечами и повернулся ко мне:
– Ну ладно, может, теперь скажешь, зачем пришел? Я заколебался. Я не был уверен, что готов рассказать ему правду. Я вообще ни в чем не был уверен. Комната, этот человек – все выглядело так странно.
– Извини, – забормотал я. – Может, мне не следовало приходить. Но вчера как-то плохо все получилось. Я понимаю, что ты должен чувствовать. Я больше не мог выдержать. Я вынес две их проклятые операции, но третья…
Мой голос прервался.
– Забудь об этом, – сказал он. .
– Но вчера… Я понял… Он не дал мне закончить:
– Я был поражен, вот и все. Проклятье, Фаррел, я не виню тебя в случившемся. Ты тут ни при чем. Парень способен выдержать только то, что может, и не больше. Я не выдержал бы даже двух маленьких операций этой свиньи.
Он так просто сказал "двух маленьких операций", что мне сразу стало легче.
Он повернулся к Джине Балле:
– Ты можешь представить, чтобы тебе ампутировали ногу без какой-либо анестезии? Нога серьезно пострадала во время катастрофы. Но ее можно было спасти. Вместо этого они довели дело до гангрены, и операция стала неизбежной. Его жизнь оказалась под угрозой. А когда его уложили на операционный стол, обнаружилось, что у них нет никаких обезболивающих средств. Но было совершенно ясно, что, если он заговорит и расскажет все, что их интересует, обезболивающее найдется. Однако он молчал, и тогда они привязали его к столу и, заткнув рот, стали пилить его ногу. Он пребывал в сознании, наблюдая за ходом операции под пронзительный скрежет пилы...
Мне хотелось прервать его, перевести разговор на другую тему. Но я почему-то не мог. Я просто молча слушал его, в то время как все внутри у меня, каждый нерв вопил от мучительной боли.
А потом я увидел его темные глаза, наблюдавшие за мной, пока он живописал, как они делали все возможное, чтобы ускорить процесс заживления раны.
– А после всего этого, – сказал он, – когда нога почти зажила, они снова специально внесли инфекцию, и в течение нескольких дней…
Но я уже не слушал его. Я был в состоянии глубокого шока. Я никогда никому не говорил, что они вносили инфекцию каждый раз, чтобы иметь повод для очередной операции. Я, конечно, рассказывал и Рису, и Ширеру об операциях. Но я никогда не говорил им о гангрене. Я очень сожалел, что мы находились в одной палате, и они были свидетелями моих страданий, поэтому не хотел посвящать их в эти подробности – пусть, мол, считают, что операция необходима, и все. Не исключено, что Ширеру рассказал об этом один из санитаров или же сам Сансевино, но я был уверен, что это не так. В противном случае Рис не удержался бы и непременно прокомментировал это так или иначе.
Я чувствовал, как меня захлестывает ужас. Я был просто потрясен. Ширер получал садистское наслаждение, заставляя меня по мере его рассказа заново переживать мои тогдашние моральные и физические муки. Внезапно я почувствовал тошноту и допил виски.
– Мне пора, – сказал я. Он замолчал.
– Тебе рано уходить. Позволь предложить тебе еще выпить. – Ширер подошел к столику, где стоял мой бокал, и, когда наклонился за ним, его шея оказалась совсем рядом со мной. Мне нужно было только протянуть руку и сомкнуть пальцы на его шее. Я мысленно представил себе твердость его адамова яблока. Но в этот момент он выпрямился. Наши глаза встретились. Мне показалось, что в его взгляде промелькнула издевка. – Извини. Я не подозревал, что воспоминания так подействуют на тебя.
Он вернулся к бару, и я вытер пот с лица. Я увидел, как Джина Валле перевела взгляд с меня на человека, который, по ее словам, был Вальтером Ширером. Ее глаза внезапно стали острыми и пронзительными. Интересно, она угадала правду?
– Джина, налить еще?
– Пожалуйста. На этот раз виски, Вальтер.
– Вряд ли это благоразумно.
– Но мы не всегда поступаем благоразумно.
– Я думаю, мне все же пора, – тихо произнес я.
Я чувствовал, что не смогу сдержаться. Если это не Ширер – если это Сансевино. тогда, значит, Вальтера Ширера я видел мертвым в фашистской форме. Гнев разгорался во мне. Слова "иль дотторе" были у меня на языке. Мне хотелось бросить их ему в лицо, увидеть его потрясение, а потом убить его. Но я вовремя остановился. Я никогда из этого не выпутаюсь, потому что никто мне не поверит. К тому же он может быть вооружен. И внезапно я понял: если он узнает, что мне известна правда, я не выйду живым из этой комнаты. Это прояснило мой ум. Я должен довести игру до конца. Он подошел ко мне с бокалом в руке:
– Пожалуйста, Фаррел, сядь и успокойся.
Я взял бокал и опустился в кресло. Если я хочу выбраться отсюда живым, он должен быть уверен, что я считаю его подлинным Ширером.
– Прекрасно. – сказал я. – Всего лишь несколько дней назад я узнал, что вы с Рисом живы. Администрация госпиталя тогда заявила, что вы погибли при попытке к бегству.
Он засмеялся:
– Да, мы действительно чуть не погибли. Санитарная машина, в которой мы бежали, сломалась, и нам пришлось брести по холмам. Ты случайно не встречал Риса? Я думал, ты и его сестра…
– Она порвала со мной.
Он удивленно поднял брови. Ширер никогда так не выражал удивление. Сейчас он стал удивительно похож на доктора.
– Она поступила очень нехорошо. – заметила Джина Валле и добавила, обращаясь к Ширеру: – Я все еще жду свой бокал, Вальтер.
Он подал ей бокал и пошел к бару, чтобы налить себе. Джина слезла с кресла и подошла ко мне.
– По-моему, вам не везло в любви, синьор, – сказала она.
Я ничего не ответил. Она поставила бокал на стол рядом с моим:
– Может, вам везет в карты?
– Я не играю в карты. Она засмеялась:
– Я всегда пытаюсь проверить на практике известную поговорку. И убеждаюсь, что она не оправдывается. – Она зевнула. – Вальтер, я хочу спать.
Он взглянул па часы:
– Еще только половина двенадцатого.
– Да, но мне завтра рано вставать. Вы проводите меня, мистер Фаррел?
Эта ее фраза была спасительной для меня, и я поспешил ответить:
– Конечно.
Ширер нажал кнопку звонка и, когда у меня за спиной открылась дверь, сказал;
– Пьетро, вызови такси.
Джина вернулась к своему креслу. Я хотел взять свой бокал, но его не было там. Его взяла Джина, оставив мне свой. Я хотел сказать ей об этом, но что-то в выражении ее липа остановило меня. Впрочем, она уже выпила его содержимое.
Тем временем появился Пьетро и сообщил, что такси у подъезда.
Я помог ей с меховой накидкой.
– Сколько ты еще пробудешь В Милане, Вальтер? – спросила она.
– Не могу сказать. Не беспокойся. Я сделаю то, что ты хочешь. Фаррел, ты не допил свой бокал. – Он протянул мне стакан. – Шотландское виски слишком дорого ценится в эти дни, чтобы выливать его в раковину.
Пока я пил, он наблюдал за мной, как доктор, желающий убедиться, что пациент в точности выполняет его предписания. А потом заметил, что Джина смотрит на него как-то странно. Ширер взял у меня бокал и поставил его на краешек стола. Потом проводил нас до лифта.
– Я рад был тебя видеть, Фаррел, – сказал он, пожимая мне руку, и я ощутил дрожь, пробежавшую у меня по спине. Прикосновение его нежных пальцев вызвало у меня желание схватить его и разорвать на мелкие кусочки. Рука, которую я пожал, не могла быть рукой шахтера. Я быстро прервал рукопожатие, как будто в этом была смертельная опасность. – Надеюсь, ты не сердишься за вчерашнее, – сказал он улыбаясь.
Двери лифта закрылись, и мы стали спускаться вниз. Мне запомнились глаза провожавшего нас Ширера: они были похожи на черные ягоды терновника.
В такси Джина Балле наклонилась ко мне, взяв меня за руку:
– Вы не любите Вальтера, да?