На холстиках драных, где светит пастель,
Где масло саргассами льется:
Их Вечность!.. Да, Вечность!..
Не смех. Не постель.
Не сердце, что кражей упьетсяПодружкиной брошки. Не пляс во хмелю.
А зеркало, в коем - пред Богом…"…Как юбки я синие эти люблю", -
Шепнула темно и убого.Муж руку мою взял в горячий кулак
И стиснул до боли, как птицу.
И так руки сжав, мы дрожали, как флаг,
Что по ветру плачет, струится -Затем, что одна опостылая жизнь,
Балетка, козявка, Козетта, -
Затем, что ты веришь в бессмертье, дрожишь,
А Бог покарает за это.
ХИОССКАЯ РЕЗНЯ
Мама, матушка, не надо плакать. Свалены тела
За колючую ограду, где безглавая ветла.
Там, где плавают в купелях головы, еще теплы.
Там, где девками - метели задирают подолы.
Рот зажми дырявым платом. Бисер новогодних слез
Отряхни. Идут солдаты. Это зимний наш Хиос.
Он был намертво предсказан. Был ко древу пригвожден.
В черный был мешок завязан. Был - младенчиком рожден,
А убит кривою саблей, насажен на ятаган.
Ветви зимние ослабли. Снег-солдат, качаясь, пьян
От убийства, ходит-бродит, виснет, землю сторожит.
Дулом по зениту водит. Красной манкою дрожит
В котелках озер застылых. Ты варись, варись, еда.
Ты курись, курись, могила. Не восстать нам никогда
Из гробов, мои родные, - вплоть до Судного Огня.
Где ракиты ледяные. Где Хиосская Резня
Побледнеет перед Этой; где Илья и Нострадам
Оботрут от слез планеты, припадут к моим стопам.
Снимут мертвого волчонка с живота седых полей,
Вынут теплого ребенка из железных челюстей,
Из когтей войны последней, что слабо Делакруа
Написать, - за грошик медный, выхлеб водки из горла.
ТУЛУЗ-ЛОТРЕК
Девчонка, сальдо-бульдо подведи.
Весь мир ночной, уснувший на груди,
Пинком в живот, как кошку, разбуди… -
Да ты не спишь?!.. -Лиловый, апельсиновый Монмартр…
И лупит дождь. А есть французский мат?!
Конечно, есть. Он сладкий, будто яд, -
Как ты, Париж.Париж, ты крут. Как лошадиный круп.
Я слизываю дождь с гранитных губ.
И Сакре-Кер, бараний мой тулуп,
Навис в ночиНад жалким телом женщинки: согрей!
Над нежным телом нищенки твоей,
Горящей меж откормленных грудей,
Как угль в печи.Иду. Из подворотни зырк - пацан.
За сотню франков я б к его усам
Прилипла бы. Да я другому дам.
Ему: тому,Кто вознесся над сыростью - царем.
Кто вознесся над сытостью - ребром
Голодным, тощим, впалым животом,
Прожегшим тьму.Лиловый дождь кроваво тек с зонтов.
Я каблуками шла поверх голов.
Я знала то, что в мире есть любовь.
Но чтобы - так?! -Всем золотом фонарных мокрых щек,
Всей грудью крыш, - а вот горит сосок -
Петуший флюгер! - до костей-досок -
За мой пятак -Российский, черный!.. - вжаться так в меня,
Чтоб извивалась, чтоб внутри огня
Жила! Чтоб не могла прожить и дня
Без этих глаз -Без глаз твоих, Париж, гуляка мой,
Бросай абсент, мужик, пошли домой,
Я баба русская, тебе кажусь немой,
Разденусь вразПеред тобой. Все перлы обнажу.
Гляди: снега. Гляди: одна дрожу
Под выстрелами. Сына не рожу
Я от тебя.Ведь ты Портос, портач. Ведь ты богач.
Я - нищенка. Я - лишенка. Хоть плачь.
Будь мой Сансон. Будь Гревский мой палач.
Умру - любя.И, может быть, придет Тулуз-Лотрек,
Такой горбатый, хлебный человек,
Горбушка, шишка на макушке, век
Не жравший всласть, -И зарисует мой горящий рот,
И синий дождь, и мокрый эшафот,
И мертвый глаз, и пляшущий народ,
И ночи пасть.
БАР ФОЛИ-БЕРЖЕР
Девушка, девушка,
Девушка моя… -
Дай вина мне, девушка!..
Позабудусь я.
* * *
…не я, не я живу на свете.
А входит в залу он,
Он - это я. Старик, как мощный ветер,
Суглоб, суров, спаленИ судоргой сведен былых желаний.
…Я - судоргою сведена… -
Да, худо мне. Марией - в храм?!.. - …по пьяни
Сюда я введена.Красивый бар. Отрубленные пальцы
Бокалов. В них, багрян,
Горит сей мир. Закусываю смальцем -
Вот, выверну карман… -А там, в подземке, - воробьиных крошек!..
Газеты… соль… фольга -
И глубко, в запахе бездомных кошек, -
Ты, русская деньга…Орел и решка. И, оскалясь, брошу.
И в люстру попаду.
Французский фраер, господин хороший,
Лови свою звезду!Нас полегло в бесснежных гатях много.
А снег пошел потом,
Плюя в лицо, укутывая Бога
Рязанским ли рядном,Руанским ли… - все выпало из лобных,
Отверженных костей.
Я волка-века слышу вой надгробный
И плачу меж гостей.Вы в роскоши! В мантилиях парчовых!
Все - в устрицах, икре!
А смерд портовый, а Восток грошовый -
Весь в грязном серебреДорог и войн. Недолго мне осталось
Курить над хрусталем.
Коль нет отца - нет отчества. На жалость
Не бью перед тобой, блистающий Содом.А - рюмку со стола рукою птичьей
Схвачу - и в глотку, и - об пол! -
Затем, что скоро мне менять обличье,
Что век мой, волк, ушел,Последнюю провыл мне песню в уши
В тех голубых мехах, в снегах,
Где смерзись комьями б, парижские вы души,
Портянками - в ногах -Скаталисьбы, прилипли к пяткам босым, -
А мы, а мы живем,
И льем вино, и льем живые слезы,
И в барах водку пьем!В Фоли-Бержерах - нашу ртуть, чей жуток
Острожный и топорный блеск.
И жизнь моя - всего лишь промежуток
Между глотками - плескВ отрезанных, отрубленных бокалах,
Ступнях, зрачках, кистях, -
Девчонка, эй, налей: душе все мало!.. -
Я у тебя в гостях!Я - русский, русская, старик или старуха,
Мне все равно - налей -
Мне все одно: жестянки ли разрухи,
Порфиры королей,Тюремных ребер прутья, вопли люда
И кружев блуда грязь, -
На том я свете с милым Богом буду
Пить твой Бурбон, смеясьнад собою… Душечка,
Девочка моя!
Дай мне водки в кружечке -
Позабудусь я…Дай в железке льдистой мне,
Адской белизны:
Все умрем мы - чистыми,
В матушку пьяны.Облетим мы - листьями,
Стертыми монистами,
На последней пристани
Бакенами выстынем,
Пред Крестом и выстрелом
В матушку пьяны…И, моя францужечка!.. -
Во вьюге белья… -
Дай мне жизни в кружечке,
Позабудусь я.
ПРИЗРАКИ ФРАНЦУЗСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
Этих песьих голов, этих бычьих рогов,
Этих птичьих застылых зрачков
С человечьими шеями диких богов -
Не забыть мне во веки веков.Неужели вот это планида моя -
Панихидные свечи сбирать,
Экономя, в корзину, - да горы белья -
Гимнастерки, портянки, - стирать?!..Неужели вот так соби раюсь я жить -
С побиральной сумой в полстраны?!
Мир загаснет, коль мокрой рукой притушить.
Вспыхнет - во поле мины: с войны.А в оврагах, в подлесках, где прячет река
Ледяной живородный улов, -
Песьи пасти, да волччии зубы, рога
Красноглазых, безумных козлов!Вы опять заплясали, держа в челюстях
Алой крови болотной огни.
На ослепших копытах, на звонких костях
Замесили вы ночи и дни!Вы воздвигнули красного камня дворцы.
Снег хлестал в них седой бирюзой.
Бородатые, хищные наши отцы,
А наколка по скулам - слезой!Выводили птенят, боевых бесенят, -
Вылуплялись с ружьем на плече
Да с копытом-копьем, да с мешочком, где яд -
Под зубами, и блеск - на мече!Много нас - красных глаз. Мы летим саранчой.
Мы вопим, разрушая хлевы.
Кто укроет нам голову древней парчой,
Кто нам даст человечьей жратвы?!Кто протянет травы?!
Кто нальет молока?!
Кто, утавши вперяться в раздрай,
Скинув волчий тулуп, соль отерши с виска,
Сволокет на закланье в сарай?!И, храпя и хрипя, и, крутясь под ножом,
Зверий век прокляня до хвоста,
Роговицами красными лед мы зажжем,
Раскалим корневище креста!И, когда воплывут топоров корабли
В наши шеи, - прошепчет мясник:
"Зверобоги России!.. Откуда пришли?..
Не понять гулкий мык, грозный рык!..Вы не наши!.. Издревле славяне добры!..
Злое семя, отравный обрат!.."Робеспьер ладит копья. Дантон - топоры.
Топорища и древки кровят.И потеют багрянцем во тьме лезвия.
Спит под снегом баранья страна.
И теку с Божьих губ -
сукровь, боль, ектенья -
Ночью Варфоломея, одна.
КЛОД МОНЭ. "СКАЛЫ В ЭТРЕТА"
Да, мне сказали. Знаю. Я больна.
Я чую: долго мне не протянуть.
Но я хочу анжуйского вина
И сливу из Бургундии - на грудь.
Да, сливу цвета моря и волны.
Ее куснуть - уже не хватит сил.
Снега и колья выпитой войны.
Да, тот не русский, кто в огне не стыл.
Рубахи рваной ворот починю.
Веревочку нательного креста
Свяжу узлом. Молюсь сто раз на дню.
Над изголовьем - "Скалы в Этрета".
О синий цвет, земной победный цвет.
Морская кровь. Кострище синих вод.
…Тот календарь в дому сгоревшем дед
Слюнявил, чая: завтра не умрет,
А к речке, что, как синяя чехонь,
Горит в разломе ледяных снегов,
Сойдет, смеясь, сияя как огонь,
По козьей тропке белых берегов.
А мир!.. - собаки, высунув язык,
Метут за ним метелками хвостов
Покатый горб холма, и детский крик
Висит орехом посреди кустов,
Орехом золотым! О, мех собак
Чернеет сажей в яркой белизне…
И старая рука сожмет пятак -
В кармане ватника, на самом дне
Военном… - о, какая белизна.
И синяя река. И новый век.
А там, где умерла его война,
Стоит пацан, ест вместо хлеба снег.
А там, где умерла его жена -
Французский синий цвет до горла, до
Кричащих уст. Морская ширь видна
До дна - Люси, Веро, Каро, Мадо.
И он совал в худые пальцы ей
Свечу, что приволок чужой кюре.
И ветер бил. Сильнее, ветер, бей!
А он хотел икону в серебре -
К ее губам… -
вот этот зимний день!
И пацанов салазки! И реку -
Чехонь во льду! И кружевную тень
Березы на опаловом снегу,
На розовом и желтом, как желток,
На палевом, серебряном, родном…О, Господи, коль Ты - великий бог,
Дай умереть ему великим Сном.
И пусть, на скалы глядя в Этрета,
Чей синий глянец коробом ведет,
Хрипя, держа лекарствие у рта,
Вмерзая рыбый в передсмертный лед,
Он вновь - пацан, он катит вниз и вниз -
Сгоры - к реке, где Солнце и Луна,
И лай собак, и - Боже, оглянись -
В малой ушанке - жизнь: еще одна.
СВЕЧИ В НОТР-ДАМ
Чужие, большие и белые свечи,
Чужая соборная тьма.
…Какие вы белые, будто бы плечи
Красавиц, сошедших с ума.Вы бьете в лицо мне. Под дых. В подбородок.
Клеймите вы щеки и лоб
Сезонки, поденки из сонма уродок,
Что выродил русский сугроб.Царю Артаксерксу я не повинилась.
Давиду-царю - не сдалась.
И царь Соломон, чьей женою блазнилось
Мне стать, - не втоптал меня в грязь.Меня не убили с детьми бедной Риццы.
И то не меня, не меня
Волок Самарянин от Волги до Ниццы,
В рот тыча горбушку огня.Расстельная ночь не ночнее родильных;
Зачатье - в Зачатьевском; смерть -
У Фрола и Лавра. Парижей могильных
Уймись, краснотелая медь.Католики в лбы двоеперстье втыкают.
Чесночный храпит гугенот.
Мне птицы по четкам снегов нагадают,
Когда мое счастье пройдет.По четкам горчайших березовых почек,
По четкам собачьих когтей…
О свечи! Из чрева не выпущу дочек,
И зрю в облаках сыновей.Вы белые, жрные, сладкие свечи,
Вы медом и салом, смолой,
Вы солодом, сливками, солью - далече -
От Сахарно-Снежной, Святой,Великой земли, где великие звезды -
Мальками в полярной бадье.
О свечи, пылайте, как граф Калиостро,
Прожегший до дна бытие.Прожгите живот мой в порезах и шрамах,
Омойте сполохами грудь.
Стою в Нотр-Дам. Я бродяжка, не дама.
На жемчуга связку - взглянутьНа светлой картине - поверх моей бедной,
Шальной и седой головы:
Родильное ложе, таз яркий и медный,
Кувшин, полотенце, волхвыНа корточках, на четвереньках смеются,
Суют в пеленах червячку -
Златые орехи,
сребряные блюдца,
Из рюмочек пьют коньячку…И низка жемчужная, снежная низка -
На шее родильницы - хлесь
Меня по зрачкам!
…Лупоглазая киска,
Все счастие - ныне издесь.Все счастие - ныне, вовеки и присно,
В трещанье лучинок Нотр-Дам.
* * *
…Дай Сына мне, дай
в угасающей жизни -
И я Тебе душу отдам.
Русское Евангелие
…Я закрыла глаза и подумала: ради чего я появилась на белый свет?
А в дому было холодно, ветер дул во все щели, и за слюдой окна в ночи вставали серебряные копья гольцов Хамар-Дабана. Так скалила земля чудовищные зубы, смеялась над смертью, смеялась над жизнью.
И держала я глаза закрытыми до тех пор, пока не засияла передо мной в дикой высоте Звезда.
И так, ослепив мои сомкнутые глаза, вошла она мне острием под сердце, и поняла я: вот для чего живу я, малый человек, сосуд скудельный, вот для чего приуготовила меня метель моя дольняя, слепая повитуха.
И спросила я сухими строгими губами:
- Звезда, скажи, что ты знаменуешь? Долго ли еще надо лбом моим гореть будешь?
Не двигалась Звезда, только испускала лучи свои синие, торжественные, прямые. И зимняя земля под нею, и задраенный намертво железным льдом Байкал жестоки были и безмолвны.
И поняла я, что вот так - однажды в жизни - должны живая душа оказаться перед лицом Троицы Триединой - Мороза, Космоса и Смерти.
И вопросила я еще раз, стоя босыми ногами на холодном полу срубового дома, глядящего очьми в горькую, воющую байкальскую пустыню:
- Что мне уготовано в сем мире, родная?.. Ты же знаешь… Скажи!..
И ворохнулась Звезда тяжело и больно под сердцем моим.
И стало внутри меня светло и горячо, и слезы поземкой пошли по щекам.
Жизнь свою я как на ладони увидела. Себя - седую. Сына - на Кресте. Молнию - в дегтярной тьме. Лики, глаза бесконечной реки людей, любовью к моему сыну - к моему живому горю - живущих…
И возопила я, вскричала6
- Звезда, Звезда!.. Неужто ты меня избрала!.. Да чем же я от других-иных отличилась, чем заслужила, в чем провинилась!.. Вот руки мои, ноги, чрево, сердчишко бьется, как у зайца, когда по льду его собаки геологов гонят, - нищее, бабье, земное… Что ж ты делаешь-то, а, Звезда, пошто меня, многогрешную, на сей путь избираешь?!.. А я не хочу… Ох, не хочу!.. Другую найди… Мало ль баб по белу свету такой доли просят-молят, тебя в безлюбье на закоптелых кухнях, где пахнет черемшою да ржавчиной от стенок чугунов, - призывают!.. Меня - за что?!..
И молчал, дыша в пазы сруба пьяною вьюгой, старый Байкал.
И глядела в меня со смоляных небес острая Звезда: детской гремушкой - свадебным перстнем - старческим плачущим глазом - поминальной свечою - и снова дитячьей пятипалой, лучистой ладошкой - до скончания грозных и ветхих, никому не желанных, неприметных, неслышных, до конца прожитых мною, дотла и до дна, бедных, возлюбленных, могучих дней моих.
Да простится мне, что я изъясняю жизнь Сына своего словами; женское дело другое. Но рек мой Сын: не хлебом единым жив человек. И вот, помню Его слова.
Я видела Его младенцем, Он сосал грудь мою; я кормила Его хлебом, вынимая свежие ковриги из печи; я шла за Ним и внимала Ему, и я видела Его последнее страдания.
Та женщина, чьею рукою я сейчас вожу, чтобы записана была воля моя и жажда моя, - та, живая… да простится ей то, что облекает она мой рассказ в одежды, привычные ей.
Ибо душа кочует из тела в тело, и так живет вечно; ее душа услышала мою - да запечатлеется боль моя печатью ее горячей ладони, еще не утиравшей со щек влаги близ Креста свежевыструганного.
Аминь.