Юноша медленно пересек пиршественную залу, ступая с осторожностью, чтобы не обеспокоить незадачливых бойцов, павших под непрерывным огнем шамбертена и шампанского. Его обуяла грусть, словно победоносного генерала, обходящего поле сражения, на котором он оставил половину своей армии. Он походил на Пирра после победы у Гераклей.
Он удалился в свою гримерную, где недавно ему пришлось переодеваться. Светильники уже погасали, он подлил в них масла и принялся искать свои послушнические одежды, оставленные им где-то в углу.
К немалому его удивлению, они исчезли.
Сначала Баньер решил, что костюмер зашвырнул их за какую-нибудь дверь или в какой-нибудь шкаф; он распахнул все двери, открыл все шкафы - ничего.
Потратив четверть часа на поиски, он потерял надежду и спустился вниз.
В театре бодрствовал только привратник; он сообщил, что ушли все: костюмер, парикмахер и коридорные служители.
Баньер спросил у привратника, не знает ли тот, что случилось с его монашеским одеянием.
Привратник посмотрел на него:
- Черная ряса, черные штаны и шляпа, похожая на четырехфунтовую буханку - так они ваши?
- Ну разумеется, мои.
- Надо же! Они не так вам идут, как тот костюм, что сейчас на вас.
- Так вы их видели? - вернул его Баньер к тому, что его интересовало.
- Само собой, видел, - с достоинством отвечал привратник.
- И где?
- Черт побери! Да на господине Шанмеле!
- Как это на господине Шанмеле?
- Да так! Возвращается он в свою уборную и как раз примечает ваши вещички. Тут он аж осенил себя крестом.
- И ничего не сказал?
- Как бы не так! Сказал: "Вот удача! Да это же промысел Господень, послать мне не только новое предназначение, но и одеяние для него".
- И что же?
- А то, что он снял свою светскую одежду и напялил вашу рясу.
- А что случилось с его собственной одеждой?
- Он отдал ее костюмеру с тем условием, чтобы жена того целую неделю читала по пять раз "Pater" и "Ave" за спасение его души.
- И давно он ушел?
- Да больше часа тому назад.
Так можно было и голову потерять! Оглушенный Баньер застыл в нерешительности.
Совсем не просто возвратиться в коллегиум в два часа ночи в рясе послушника, но еще сложнее явиться туда в костюме Ирода!
Тут в голове у него забрезжила некая мысль.
Ночь - не время бродить по улицам, даже в облачении иезуита. Значит, Шанмеле уже дома.
- Где проживает господин де Шанмеле? - спросил он у привратника.
- На улице Гранд, прямо напротив ниши со статуей святого Бенезе, дверь в дверь с мадемуазель Олимпией.
- Мадемуазель Олимпия! - не мог сдержать горестного вздоха Баньер. - Ах, мадемуазель Олимпия!
И поскольку он оставался недвижим, сторож поторопил его:
- Послушайте, что вы там решили? Мне ведь надо закрывать, пора! Завтра вы будете спать в своей постели все утро, а мне в шесть часов уже на службу.
Баньер только печально усмехнулся: "спать в своей постели все утро"! Кому-кому, только не ему!
- Ну как, - настаивал привратник, - вы что, не слышали? Господин де Шанмеле проживает на улице Гранд, прямо напротив статуи святого Бенезе, дверь в дверь с мадемуазель Олимпией.
- Нет, нет, слышал, - ответил Баньер. - И вот доказательство: я иду туда.
И как человек, сделавший свой выбор, он смело ринулся на улицу, все еще облаченный в костюм Ирода Великого. Привратник затворил за ним дверь.
XIII. Шанмеле повергает Баньера в великое смятение
Баньер последовал в указанном привратником направлении, обнаружил статую святого Бенезе и напротив дом, где, по его представлению, жил Шанмеле.
Но дом этот выглядел унылым и мрачным, как исполненное угрызений и страхов сердце его жильца. Все ставни были затворены, за исключением одного окна, схожего с открытым, но потухшим глазом; внутри него, как и снаружи, царила ночь.
Напротив, дом, стоявший рядом, где, по словам привратника, жила Олимпия, казалось, дышал той сладостной ночной негой, что еще не назовешь сном, но и не примешь за бодрствование. Жалюзи, правда, были уже закрыты на втором и, по-видимому, единственном обитаемом этаже, но сквозь них просачивалось розоватое свечение, смягченное шелковыми занавесями и выдающее либо будуар, либо спальню хорошенькой женщины.
Баньер - Ирод поглядел на очаровательное розовое сияние, глубоко вздохнул и постучал в дверь Шанмеле.
Но, вероятно, нежилой вид этого обиталища на сей раз не обманывал: там было пусто, поскольку в ответ на три гулких удара в дверь за нею ничто не шелохнулось.
Баньер постучал шесть раз. Снова молчание.
Баньер постучал девять раз.
До сих пор он прибавлял по три удара, прибегая к числу, любимому, как известно, богами, но, видя, что на его девять ударов не отвечают, наш послушник начал терять терпение и забарабанил так усердно, что не замедлил перебудить всех собак в трех или четырех окрестных домах, так что поднялся целый концерт завываний, представлявший всю гамму от тонкого визга до басовитого лая. Несомненно, удары дверного молотка и собачий аккомпанемент неприятно потревожили постояльцев соседнего дома, ибо одно из подбитых такой приятной розовой подкладкой жалюзи приотворилось, и молоденькая служанка, настоящая комедийная Мартон, в голубом ночном чепце, надвинутом на уши, просунула голову в просвет и тоненьким кисло-сладеньким голоском пропищала:
- Кто же это так шумит в столь поздний час?
- Увы, мадемуазель Клер, это я! - отвечал Баньер.
Баньер узнал одну из камеристок Олимпии, и, поскольку актриса при нем окликала ее по имени, а он не забыл ни одного слова, слетевшего с ее уст, то сейчас припомнил имя служанки.
- Кто это "я"? - осведомилась девушка, пытаясь пронзить беспросветную тьму взглядом своих кошачьих глазок.
- Баньер, сегодняшний дебютант.
- Ах, сударыня! - обернулась служанка, обращаясь к остававшейся не видимой ему госпоже. - Ах, сударыня, это господин Баньер.
- Как, господин Баньер? - спросила Олимпия.
- Да, и даже… даже… Ах, сударыня, простите, не могу удержаться от смеха: бедный мальчик все еще в своем костюме Ирода.
- Невероятно! - воскликнула актриса, не понимая,
какая нужда заставила Баньера бродить по улицам в таком наряде.
- Нет, все так, все именно так! - настаивала на своем Клер. - Господин Баньер, не правда ли, вы все еще в костюме Ирода?
- Увы, это так, мадемуазель, - подтвердил незадачливый послушник.
- Ах, ну вот, а госпожа просто не может мне поверить! Тут в душе Баньера появилась смутная надежда.
- Ей достаточно подойти к окну, - промолвил он, - и она удостоверится собственными глазами.
Произнося эту фразу, Баньер прибег к самым трогательным ноткам своего голоса. Эти нотки отозвались в сердце Олимпии, и она, полусмеясь, полурастрогавшись, приблизилась в свою очередь к окну, где камеристка предупредительно уступила ей место, но, привстав на цыпочки, из любопытства держалась у нее за спиной, заглядывая ей через плечо.
- Это и вправду вы, господин Баньер? - спросила Олимпия.
- Да, мадемуазель.
- Но что вы там делаете?
- Как видите, мадемуазель, стучусь к господину де Шанмеле.
- Но господина де Шанмеле нет дома.
- Увы, мадемуазель, боюсь, что это так.
- Какие же у вас дела к господину де Шанмеле в такой час?
- Мне придется, мадемуазель, потребовать у него мою одежду.
- Какую одежду?
- Одеяние послушника, которое он обнаружил в своей гримерной, переоделся в него и, насколько мне известно, в нем ушел.
- О, бедный мальчик! - прошептала актриса.
Слов ее юноша не расслышал, но заметил невольный жест и понял его смысл.
- Сударыня! - воскликнул он. - Господин де Шанмеле, верно, еще не вернулся, а так нужно, чтобы он пришел!
- Разумеется, он должен прийти, не сейчас, так часом или двумя позже.
- Я тоже в этом уверен, сударыня, только мне нельзя дожидаться его у двери в этаком наряде.
- Почему же? - спросила Олимпия.
- Да потому, мадемуазель, что уже не меньше трех часов, скоро светает, и если меня увидят в таком обличье - я погиб.
- Вы погибли?
- И погиб из-за того, что оказал вам услугу.
- Почему это вы погибли?
- Потому что я послушник у отцов-иезуитов.
- Ах, да, действительно. Бедный мальчик!
- Сударыня, - рискнул Баньер, - а не позволите ли вы мне зайти в ваш дом?
- Что вы сказали?
- Я подожду появления господина де Шанмеле там, где вам угодно, чтобы я дожидался: в вашей столовой, в гостиной, в прихожей.
Олимпия обернулась, видимо, чтобы посоветоваться с Клер.
- Еще бы! - воскликнула служанка. - Я считаю, сударыня, что женщина должна обладать твердокаменным сердцем, чтобы оставить такого красавчика за дверью.
- О, неужели!
- Мне кажется, что госпожа хотела от меня совета. Прошу прощения, если я дала его раньше, чем вы спросили.
- Нет, вы правильно поступили, так как я действительно желала слышать ваше мнение. Тем более что оно совпадает с моим.
- Сударыня, - торопил ее Баньер, - что вы решили насчет меня?
- Мадемуазель, впустите юношу, - приказала актриса. - И пусть подождет в соседней комнате.
- Госпожа не забыла, что соседняя комната - моя?
- Что ж, когда он будет в вашей комнате, мы подумаем, что делать дальше.
Клер бросилась к дверям, спеша выполнить приказ. Что касается Олимпии, то она бросила последний взгляд на беднягу, простиравшего к ней руки, словно жертва кораблекрушения - к прибрежному маяку, и затворила окно.
Баньер предался было отчаянию, ибо, уже высказав свою просьбу, он сам счел ее несколько дерзкой, а теперь, когда сиявшее розоватым светом окно захлопнулось, подумал, что ему не вняли.
И во вполне естественном приступе безнадежности он снова забарабанил в дверь Шанмеле.
И как только он стал колотить в нее изо всех сил, до его уха донесся легкий скрип: соседняя дверь едва слышно отворилась.
Появилась все та же головка, покрытая голубым чепцом, и из улыбающихся розовых губок выпорхнуло - он почти воочию это увидал - долгожданное: "Входите".
Баньер не заставил ее повторять дважды. Он устремился в узкий проход, и мадемуазель Клер затворила за ним дверь; затем, поскольку они очутились в полнейшей тьме, маленькая ручка нашла его ладонь и потянула за собой, а все тот же нежный голосок, показавшийся ему ангельским, тихо проговорил:
- Идите за мной.
Нет ничего легче, чем следовать за шелестящим шелками благоуханным проводником. Узкий проход привел их к лестнице, затем они куда-то свернули, но о каждом препятствии молодого человека предупреждало легкое пожатие руки. Значит, нечего было опасаться, что с Баньером случится что-нибудь дурное.
Когда он поднялся по лестнице, его ввели в комнату мадемуазель Клер. Только одна дверь, правда с замком, явно защелкнутым на два оборота ключа, отделяла его от покоев Олимпии.
К ней и подошла Клер.
- Сударыня, - произнесла она, - вот и мы.
- Прекрасно, мадемуазель, - ответила с другой стороны двери Олимпия. - А вы, господин Баньер, вы здесь?
- Здесь, сударыня, - произнес он. - И весьма признателен за оказанную мне честь.
- Пустяки, не за что. Вы тут говорили, что вам нужна одежда, чтобы возвратиться в ваш монастырь, и что вам затруднительно явиться туда в облачении царя Ирода?
- Да, мадемуазель, думаю, это невозможно.
- Что ж, я дам вам другую.
"Черт подери! - почти неслышно прошептал Баньер, все меньше и меньше стремившийся вернутся в дом послушников. - Только этого мне не хватало".
Вслух же он сказал:
- Искренне благодарен вам, мадемуазель.
- Так что, - шепотом вмешалась в разговор Клер, - вы возьмете одежду? Баньер, ободренный поддержкой, сделал рукой жест, означавший: "Не беспокойтесь", - и продолжал:
- Дело в том, что я покинул коллегиум несколько необычным способом.
- И как же вы оттуда вышли? - заинтересовалась Олимпия.
- Вылез из окна.
- Из окна?
- Да. Должен вам сказать, мадемуазель, я был заключен в залу размышлений.
- За нарушение правил ордена? - смеясь, спросила Олимпия.
- За то, что выучил наизусть трагедию "Ирод", мадемуазель.
- Ах, так!
- Я обнаружил, что эта комната имела скрытое драпировкой окно, подобрался к нему и увидел… Ах, мадемуазель, именно то, что я увидел в окне, и погубило меня.
- Что же вы, Боже мой, такое увидели?
- Шествие Ирода и Мариамны. И то, как вы подняли вуаль, приветствуя господина де Майи, и…
- … и что? - настойчиво продолжала спрашивать Олимпия.
- … и я нашел, мадемуазель, что вы так прекрасны, так прекрасны, что поклялся в тот же вечер увидеть вас на сцене.
При этих словах мадемуазель Клер состроила гримаску.
- Ах, так! - заметила актриса.
- Тогда я сорвал драпировку со стены залы размышлений, вылез из окна, бросился как сумасшедший к театру, даже не подумав, что у меня нет денег купить входной билет; вдруг я заметил двух отцов-иезуитов, тоже пришедших на представление, и укрылся в каком-то коридоре. Там я столкнулся с господином де Шанмеле, собравшимся бежать, а за ним спешили его товарищи. Поскольку я оказался единственным, кто мог сообщить хоть что-то определенное о причинах его бегства, меня силком привели в фойе, где я все рассказал; тут вошли вы, я понял, что вас приводит в отчаяние сама мысль об отмене спектакля, и увидел, что вы еще прекраснее, чем были тогда, во время шествия. Ваше отчаяние разрывало мне сердце, в сиянии вашего присутствия я обо всем позабыл и сказал себе: "Пусть я погибну, но не допущу, чтобы хоть одна слезинка упала из этих прелестных глаз". Так я погиб, мадемуазель, вот и все.
- О, лукавый змей! - прошептала Клер.
- Неужели, - растроганно переспросила Олимпия, - неужели все произошло именно так?
- О, клянусь честью, мадемуазель!
Из-за двери послышалось нечто вроде вздоха.
- Ну хорошо, - вмешалась в разговор Клер. - Сдается мне, дела вовсе не так уж плохи, как о том говорит господин Баньер.
- О, очень плохи, мадемуазель Клер, - возразил юноша, - очень плохи, клянусь вам!
- Ну-ка, объясните! - потребовала актриса.
- Господин Баньер вылез из окна.
- Да, - подтвердил он.
- Когда господин Баньер вышел, была почти ночь.
- Почти ночь, - закивал он.
- И пока никто не заметил его бегства.
- Возможно.
- Ну вот, ему просто надо вернуться в монастырь через то же окно.
- По сути все правильно, - согласилась Олимпия. - Ему надо вернуться в монастырь через то же окно.
И тут второй раз послышалось что-то похожее на вздох.
- Вот здесь и вся загвоздка, - сказал Баньер.
- Загвоздка? - живо откликнулась актриса. - В чем? Ну же!
- Окно слишком высоко.
- Пустяки! Найдем лестницу, - не отступала мадемуазель Клер.
- Лестницу? Где же ее взять? - спросила Олимпия.
- К тому же нужна очень длинная лестница, - уточнил Баньер.
- У нас есть такая в саду. Очень длинная! - заявила камеристка.
- Но нужна по меньшей мере футов в тридцать.
- В ней столько и будет.
- Но для лестницы в тридцать футов понадобится еще не менее двух человек, чтобы ее нести, приставить к окну и удерживать, - все еще пытался спасти положение Баньер.
На последний довод у мадемуазель Клер не нашлось что ответить.
Молчание, но несколько иной природы, воцарилось и в розовой комнате.
- Все верно, - через мгновение нарушила его Олимпия. - Похоже, вам и вправду затруднительно возвратиться через окно, если оно так высоко.
- О, даже еще выше, чем я сказал! - отвечал Баньер.
- Что же делать? - спросила Олимпия.
- Сударыня, - робко начал Баньер, - надеюсь, у вас не хватит решимости, на краткий миг дав мне приют, выставить меня из дома и отдать в жертву непогоде или гневу отцов-иезуитов?
- При всем том господин Баньер не может здесь оставаться, - раздраженно заметила Клер, - ведь это моя комната!
- Вы правы, - произнесла Олимпия, открывая дверь. - Вы правы. Мадемуазель Клер, проводите гостя в мой туалетный кабинет.
Произнеся эти слова, она указала на дверь в противоположной стене своей комнаты, напротив той двери, что вела к мадемуазель Клер.
- Там есть канапе, - прибавила она, - а ночь скоро кончится, ведь сейчас уже половина четвертого и на дворе уже май. Идите же!
Клер растерялась и не знала, как возразить: повелительный, можно даже сказать, царственный жест, сопровождавший последние слова, не предполагал ответа, к тому же Баньер, вместо того чтобы следовать за камеристкой, на этот раз пошел первым.
Он даже не пошел, а полетел, не касаясь ковра на полу, отвешивая поклоны прекрасной фее, за последние несколько часов превратившей его в другого человека, и исчез в туалетном кабинете.
Мадемуазель Клер последовала за ним и остановилась на пороге.
- А теперь что делать, сударыня? - осведомилась она.
- Всего-то задвинуть щеколды с моей стороны, - ответила ее госпожа, - и помочь мне раздеться. Думаю, пора?
Клер задвинула щеколды и подошла к хозяйке, которая уже протягивала ей рукав пеньюара, желая с ее помощью раздеться.
- Но, сударыня, - не успокаивалась камеристка, принимаясь стягивать с нее пеньюар, - а что будет, если господин де Майи вернется, как он сказал?
- Положим, господин де Майи вернется. Ну и что?
- Что мне ему сказать?
- Рассказать, что произошло, вот и все.
И, сама сбросив пеньюар, Олимпия жестом отослала мадемуазель Клер к себе, а та, понуря голову, поплелась, всплескивая руками и всем своим видом говоря: "Признаться, я ничего не понимаю".
XIV. Кабинет размышлений
Вступив в туалетный кабинет, Баньер рухнул в глубокое кресло новомодной работы, на сиденье и спинке которого были раскиданы еще теплые одежды - те, что недавно совлекла с себя мадемуазель де Клев.
Их сладостная теплота пронизала всю комнату от пола до потолка, наполнила воздух и каждый его вдыхаемый атом влекущими ароматами и флюидами женской притягательности.
Распаленный до горячечной дрожи, Баньер прежде всего обхватил голову руками и спросил себя, неужели все, что с ним произошло, не привиделось ему во сне, в отравленном дьявольскими кознями наваждении, сходном с теми, что в раннехристианские времена насылали бедным схимникам в их кельи глумливые недруги Всевышнего.
Шествие Ирода и Мариамны, бегство из монастыря, тонкие щиколотки и маленькие ножки обитательниц Авиньона, встреча с актерами, допрос в театральном фойе, спектакль, ужин, чмокавшие его в щеку театральные дамы, шамбертен и шампанское, столько пышных обнаженных плеч, касавшихся сначала его рясы, потом Иродовой мантии… а глаза Олимпии, ее белая нервная рука, сжавшая его локоть… а жемчуг ее зубов, которые Господь наградил таким роскошным обрамлением, затем те же зубы, скрытые сжатыми губами и снова обнажившиеся в улыбке на пороге пиршественной залы…