Барон занес над несчастным кинжал, но леди Кристабель удержала его руку, воскликнув:
- О, заклинаю вас, отец, не пятнайте кровью эту могилу! Мольба была услышана; барон резко оттолкнул Гаспара, вложил кинжал в ножны и строго сказал девушке:
- Ступайте в свою комнату, миледи, а вы все садитесь на лошадей и скачите в Мансфилд-Вудхауз; пленники, должно быть, бежали в этом направлении, и вы легко их перехватите, они мне нужны, нужны во что бы то ни стало, понимаете? Нужны!
Солдаты повиновались, Кристабель направилась к себе, но тут в часовне появилась Мод, подбежала к хозяйке и, приложив палец к губам, еле слышно сказала:
- Спасены! Спасены!
Молодая леди молитвенно сложила руки, чтобы возблагодарить Бога и в сопровождении Мод направилась к выходу.
- Стойте! - закричал барон, услышав шепот горничной. - Мисс Герберт Линдсей, мне нужно с вами минуту побеседовать. Ну-ка, подойдите поближе, да не бойтесь, не съем же я вас.
- Не знаю, - ответила испуганная Мод, - но вы мне кажетесь таким сердитым, таким разгневанным, милорд, что я не решаюсь.
- Мисс Герберт Линдсей, ваша хитрость всем известна, равно как и то, что нахмуренными бровями вас не устрашишь. И все же, если я захочу, вы будете в самом деле трепетать от страха, и берегитесь, чтобы я этого не захотел… Итак, кто же это спасен? Я слышал ваши слова, наглая красотка!
- А я и не сказала, что кто-то спасен, милорд, - ответила Мод, с самым невинным видом теребя длинный рукав платья.
- Ах, вы не сказали что кто-то спасен, прелестная притворщица! Вы, наверное, сказали: "Спасены", во множественном числе.
Горничная отрицательно покачала головой.
- О, вы лгунья, лгунья, и я поймал вас с поличным! Мод уставилась на барона, изобразив на своем лице крайнюю глупость; она словно не понимала странных слов, "поймать с поличным".
- Меня ты своей приторной глупостью не обманешь, продолжал барон. - Я знаю, что ты помогла моим пленникам бежать, но победу праздновать еще рано, они не так далеко ушли от замка, чтобы мои люди не могли их догнать, и посмотрим, помешаешь ли ты мне через час связать их спиной к спине и сбросить со стены в ров.
- Чтобы связать их спиной к спине, милорд, их надо сначала сюда привести, - возразила Мод, по-прежнему изображая из себя невинную дурочку, хотя в глазах ее искрилось лукавство.
- Но прежде чем их сбросят в ров, их исповедуют, и если выяснится, что вы помогли им бежать, мы найдем способ заставить вас дрожать от страха, мисс Герберт Линдсей.
- Как вам будет угодно, милорд.
- Посмотрим, как вам это понравится, посмотрим.
- Клянусь святым Валентином, милорд, мне бы очень хотелось заранее знать о ваших планах в отношении меня, чтобы у меня достало времени приготовиться, - добавила Мод, приседая перед бароном.
- Дерзкая девчонка!
- Миледи, - продолжала совершенно спокойно горничная, подходя к своей хозяйке, напоминавшей статую Скорби, - миледи, не желает ли ваша светлость пойти к себе в комнату, ночь становится прохладной… Конечно, у вашей светлости подагры нет, но…
В крайнем раздражении барон, окончательно выведенный из себя насмешливым хладнокровием горничной, еще раз спросил у нее, что она хотела сказать своим возгласом "Спасены! Спасены!"?
В его вопросе гнева уже не было слышно, и Мод поняла, что на него пора так или иначе ответить, а потому воскликнула, как бы уступая настойчивости барона:
- Я скажу, милорд, раз вы требуете. Да, я сказала: "Он спасен", сказала шепотом, чтобы ваши солдаты не увидели, как я волнуюсь. Но от вас трудно что-нибудь скрыть, милорд. Я действительно сказала миледи: "Он спасен", и сказала это о бедном Эгберте, которого вы собирались повесить, милорд, но которого, слава Богу, не повесили! - произнесла Мод и разразилась слезами.
- Ну, это уж чересчур! - воскликнул барон. - Вы что, слабоумным меня считаете, Мод? Ах, что за глупости, вы моим терпением злоупотребляете! Эгберт будет повешен, а раз вы в него влюблены, то и вас повесят вместе с ним.
- Большое спасибо, милорд, - расхохотавшись, ответила горничная, еще раз присела, повернулась на каблучках и побежала догонять Кристабель, вышедшую из часовни.
Лорд Фиц-Олвин пошел вслед за ней, произнося длинную речь, наполненную проклятиями женской хитрости. Дерзкая насмешливость Мод до крайности обострила жестокость барона, и он все искал, на кого бы излить свой гнев; он бы отдал половину своего состояния тому, кто доставил бы ему немедленно Аллана и Робина, и, чтобы скоротать время до возвращения солдат, посланных вдогонку за беглецами, решил пойти к леди Кристабель и выплеснуть на нее свое дурное настроение.
Мод почувствовала, что барон идет следом за ней, и, опасаясь его ярости, убежала как можно скорее, унеся факел и оставив благородного лорда в полной темноте; он шел, призывая проклятия на голову горничной и вообще всех на свете.
"Буйствуйте, буйствуйте, барон!" - убегая, шептала про себя Мод; но, подумав о том, что она бросила больного старика одного в темных переходах, девушка почувствовала угрызения совести, потому что она была скорее озорной, чем злой; и тут ей послышались отчаянные крики.
- На помощь! На помощь! - кричал кто-то приглушенным и прерывающимся голосом.
- Мне кажется, я узнаю голос барона, - воскликнула Мод, храбро возвращаясь назад. - Где вы, милорд? - спросила девушка.
- Здесь, плутовка, здесь! - ответил Фиц-Олвин. (Его голос, казалось, доносился из-под земли.)
- Господи, Боже мой! Как вы туда угодили? - воскликнула Мод, остановившись на верху лестницы; посветив факелом, девушка увидела, что барон растянулся на ступеньках и не падает с них только потому, что дорогу ему преградил какой-то предмет.
В ярости барон пошел в ту же сторону, в какую до него ушел тот несчастный солдат, что отправился с приказом запереть ворота замка, упал и разбился насмерть; однако, поскольку под камзолом барон всегда носил панцирь, он не расшибся, скатываясь по ступенькам, а тело солдата удержало его от дальнейшего падения.
Это происшествие несколько притупило ярость владельца замка, как ливень ослабляет сильный ветер.
- Мод, - сказал он, опираясь на руку горничной и с трудом подымаясь, - Мод, Господь накажет вас за то, что вы проявили ко мне непочтение и бросили меня без света в темноте.
- Простите меня, милорд, я спешила вслед за миледи и думала, что с вами идет один из солдат с факелом. Слава Богу, вы живы и здоровы. Провидение не позволило, чтобы мы лишились нашего доброго хозяина!.. Обопритесь на мою руку, милорд.
- Мод, - сказал барон, сдерживая свое бешенство, потому что в эту минуту ему была необходима помощь горничной, - Мод, ты мне напомнишь, что пьянице, уснувшему на лестнице в погреб, следует дать пятьдесят плетей, чтобы его разбудить.
- Будьте спокойны, милорд, я это не забуду.
Они оба и думать не могли, что этот пьяница давно уже мертв; пляшущее пламя факела давало слабый свет, а барон был слишком озабочен происшествием со своей драгоценной особой, чтобы разобраться, чем испачканы ступени лестницы - вином или кровью.
- Куда мы идем, милорд? - спросила Мод.
- К моей дочери.
"Ах, бедная миледи, - подумала горничная, - как только барон поудобнее усядется в кресле, он опять начнет ее мучить".
Кристабель сидела за маленьким столиком и в свете бронзовой лампы внимательно разглядывала какой-то предмет, лежавший на ее ладони, но спрятала его, услышав шаги барона.
- Что за безделушку вы так поспешно спрятали от моих глаз? - спросил ее барон, усаживаясь в самом мягком из стоящих в комнате кресел.
- Ну, вот и начинается - прошептала Мод.
- Что вы говорите, Мод?
- Говорю, что вы, наверное, очень страдаете, милорд. Подозрительный барон гневно взглянул на девушку.
- Отвечайте, дочь моя, что это за безделушка?
- Это не безделушка, отец.
- Ничем другим это быть не может.
- Ну, значит, наши мнения на сей счет не совпадают, - ответила Кристабель, силясь улыбнуться.
- У хорошей дочери не должно быть мнений, отличных от мнения ее отца. Что это за безделушка?
- Клянусь вам, что это не безделушка.
- Дочь моя, - сказал барон на удивление спокойно, но крайне строго, - дочь моя, если предмет, который вы столь поспешно спрятали от моих глаз, не связан с каким-либо проступком и не служит напоминанием о предосудительных событиях, покажите его мне; я вам отец и поэтому должен следить за вашим поведением; если же, напротив, это какой-то талисман и вам следует краснеть за него, тем более я требую показать его мне; помимо прав, у меня есть обязанности, и одна из них - помешать вам свалиться в пропасть, по краю которой вы ходите, или вытащить нас, если вы туда уже упали. Еще раз, дочь моя, что за предмет вы спрятали у себя за корсажем?
- Это портрет, милорд, - ответила девушка, задрожав и покраснев от волнения.
- И чей же это портрет?.. Кристабель, не отвечая, опустила глаза.
- Не злоупотребляйте моим терпением… я сегодня терпелив, это правда, но все же… отвечайте, чей это портрет?
- Я не могу сказать вам это, отец.
В голосе Кристабель послышались слезы, но она взяла себя в руки и заговорила уже спокойнее:
- Да, отец, у вас есть право меня спрашивать, но я позволю себе взять право вам не отвечать, потому что мне не в чем себя упрекнуть, я не нанесла урона ни вашему, ни своему достоинству.
- Ну, ваша совесть спокойна, потому что она в согласии с вашими чувствами; то, что вы говорите, очень красиво и добродетельно, дочь моя.
- Соблаговолите поверить мне, отец, я никогда не опозорю вашего имени, слишком хорошо я помню свою бедную святую мать.
- Это значит, что я старый негодяй… Что ж, это давно уже всем известно, - прорычал барон, - но я не желаю, чтобы мне такое говорили в лицо.
- Но я этого и не сказала, отец.
- Так, значит, подумали. Ну, короче говоря, меня мало волнует, что за драгоценную реликвию вы от меня так упорно прячете; это портрет нечестивца, которого вы любите вопреки моей воле, и я уже на его чертову физиономию насмотрелся. А теперь послушайте и запомните, леди Кристабель: вы никогда не выйдете замуж за Аллана Клера; скорее, я убью вас обоих своей собственной рукой, чем соглашусь на такое. Я отдам вас замуж за сэра Тристрама Голдсборо… Он не очень молод, это правда, однако он несколькими годами младше меня, а я еще не стар; он не очень-то красив, и это тоже правда, но с каких это пор красота стала залогом счастья в супружестве? Я вот тоже не был красив, и, тем не менее, леди Фиц-Олвин не променяла меня на самого блестящего рыцаря двора Генриха Второго; к тому же уродство Тристрама Голдсборо - это залог вашего будущего спокойствия… он не будет вам изменять… Знайте также, что он очень богат и пользуется большим влиянием при дворе, - словом, этот человек мне… вам подходит во всех отношениях; завтра я извещу его о вашем согласии, через четыре дня он сам приедет поблагодарить нас, и не пройдет и недели, как вы будете знатной замужней дамой, миледи.
- Никогда я не выйду замуж за этого человека, милорд, - воскликнула девушка, - никогда!
Барон расхохотался.
- А никто и не просит вашего согласия, миледи, но я сумею заставить вас повиноваться.
Кристабель, которая до сих пор была бледна как смерть, покраснела, судорожно сжала руки и, по всей видимости, приняла окончательное решение.
- Оставляю вас и даю вам время на размышления, если вы считаете, что вам полезно поразмыслить. Но запомните хорошенько, дочь моя: я требую вашего полного, смиренного и безоговорочного послушания.
- Боже мой, Боже мой! Сжалься надо мною! - горестно воскликнула Кристабель.
Барон вышел, пожав плечами.
Целый час Фиц-Олвин ходил взад и вперед по своей комнате, размышляя о событиях прошедшего вечера.
Угрозы Аллана Клера его устрашили, а воля дочери казалась неукротимой.
"Я, может быть, поступил бы правильнее, - говорил он себе, - если бы заговорил об этой свадьбе поласковее. В конце концов, я эту девочку люблю: это моя дочь, моя кровь; мне совсем не хочется, чтобы она чувствовала себя моей жертвой; я хочу, чтобы она была счастлива, но я хочу также, чтоб она вышла замуж за моего старого друга Тристрама, моего старого товарища по оружию. Хорошо, попробую уговорить ее добром".
Когда барон опять подошел к дверям комнаты Кристабель, до него донеслись душераздирающие рыдания.
"Бедная малышка", - подумал он, едва слышно отворяя двери.
Девушка что-то писала.
"А-а! - сказал про себя барон, так до сих пор и не понявший, зачем его дочь научилась писать (этим умением в те времена владели только духовные лица). - Это, верно, болван Аллан Клер внушил ей, чтобы она научилась выводить каракули на бумаге".
Фиц-Олвин бесшумно подошел к столу.
- Кому же это вы пишете, сударыня? - крайне раздраженно спросил он.
Кристабель вскрикнула и хотела спрятать письмо там же, где она до этого спрятала столь дорогой для нее портрет; но барон оказался проворнее и завладел им. Растерявшись и забыв, что ее благородный родитель никогда не открыл ни одной книги и не взял в руки пера, а следовательно, читать не умеет, девушка хотела выскользнуть из комнаты, но барон схватил ее за руку и, приподняв, как перышко, притянул к себе. Кристабель потеряла сознание. Сверкающим от ярости взглядом барон попытался проникнуть в смысл знаков, начертанных рукой дочери, но, не преуспев в этом, он взглянул на побелевшее лицо девушки, безжизненно лежавшей у него на груди.
- Эй! Женщины, женщины! - громогласно закричал барон, перенеся Кристабель на постель.
Уложив дочь, Фиц-Олвин отворил дверь и громко позвал;
- Мод! Мод! Горничная прибежала.
- Разденьте вашу хозяйку, - приказал барон и с ворчанием вышел.
- Мы одни, миледи, - сказала Мод, приведя Кристабель в чувство, - не бойтесь ничего.
Кристабель открыла глаза и обвела комнату мутным взором, но увидев рядом с постелью только свою верную служанку, обхватила руками ее шею и воскликнула:
- О Мод, я погибла!
- Миледи, расскажите мне, что за несчастье с вами случилось?
- Мой отец забрал письмо, которое я писала Аллану.
- Но ведь он читать не умеет, ваш благородный отец" миледи.
- Он заставит своего духовника прочесть его.
- Да, если мы ему дадим на это время; быстро дайте мне другой листок бумаги, похожий по форме на тот, что он у вас взял.
- Вот тут отдельный листок, он немного похож…
- Будьте спокойны, миледи, вытрите ваши прекрасные глаза, а то от слез они потускнеют.
Отважная Мод вошла в комнату барона как раз в ту миг нуту, когда тот собрался слушать, как его почтенный духовник будет читать ему письмо Кристабель к Аллану, которое тот уже держал в руках.
- Милорд, - живо воскликнула Мод, - миледи послала меня взять обратно бумагу, которую вы, ваша светлость, забрали у нее со стола.
И с этими словами ловко, как кошка, Мод скользнула к духовнику.
- Клянусь святым Дунстаном, моя дочь с ума сошла! Она осмелилась дать тебе подобное поручение?
- Да, милорд, и я его выполню! - воскликнула Мод, ловко выхватывая из рук монаха бумагу, которую тот уже поднес к самому носу, чтобы лучше разобрать почерк.
- Нахалка! - закричал барон и кинулся вдогонку за Мод.
Девушка ловче лани прыгнула к двери, но на пороге остановилась и позволила себя поймать.
- Отдай бумагу или я тебя удушу!
Мод опустила голову и, будто трясясь от страха, дала барону возможность вытащить из кармана своего передника, куда она опустила руки, бумагу, в точности похожую на ту, которую собирался читать духовник.
- Стоило бы тебе влепить пару пощечин, проклятая тупица! - воскликнул барон, одной рукой замахиваясь на Мод, а другой протягивая монаху письмо.
- Я только выполняла приказ миледи.
- Ну хорошо! Передай моей дочери, что она еще поплатится за твою наглость.
- Я почтительно приветствую милорда, - ответила Мод, сопровождая свои слова насмешливым поклоном.
В восторге от того, что ее хитрость удалась, девушка радостно вернулась к хозяйке.
- Ну что же, отец мой, нас оставили наконец-то в покое, - обратился барон к своему духовнику, - прочтите мне, что моя дочь пишет этому язычнику Аллану Клеру.
Монах начал читать гнусавым голосом:
Когда зима, смягчась, фиалкам позволяет цвесть,
Когда цветы бутоны раскрывают и о весне подснежник говорит,
Когда душа твоя, томясь, уж нежных взоров ждет и нежных слов.
Когда улыбка на устах твоих играет - ты помнишь обо мне, моя любовь?
- Что вы такое читаете, отец мой? - воскликнул барон. - Это же чушь, разрази меня Господь!
- Я читаю слово в слово то, что написано на этом листке; вам угодно, чтобы я продолжал?
- Конечно, мой отец, но мне казалось, что моя дочь слишком взволнована, чтобы писать какую-то глупую песенку.
Монах продолжал:
Когда весна наряд из роз благоуханных на землю надевает, Когда смеется солнце в небесах, Когда жасмина цвет белеет под окном - Любви мечты ко мне ты посылаешь?
- К черту! - завопил барон. - Это, кажется, называется стихами; там еще много, отец мой?
- Еще несколько строк, и все.
- Посмотрите, что на обороте.