Кристиана тоже поразил контраст между безобразным лицом и добрыми чувствами, столь любезно выраженными.
- Как называется этот инструмент, сударь? - спросил он Марата, показывая на предмет, который тот держал в руке.
- Это зонд, сударь, - ответил хирург, смотря на больного все более робким и почти умиленным взглядом.
- Я считал, что обычно этот инструмент делается из серебра.
- Вы правы, сударь, - согласился Марат.
Забрав саквояж и инструменты, разложенные на столе, он вышел из комнаты и пошел к себе в кабинет за набором инструментов более тонкой работы, уложенных в несессер, который сам по себе стоил вдвое дороже и саквояжа, и первого хирургического набора, вместе взятых. Это был подарок графа д'Артуа, преподнесенный в обмен на книгу, которую посвятил ему Марат.
Марат снова подошел к постели раненого, но на этот раз с серебряным зондом.
- Сударь, я просил вас о консилиуме, - сказал Кристиан, все еще волнуясь, несмотря на поспешность, с какой Марат поменял стальной зонд на серебряный. - Под консилиумом я имею в виду не только ваше личное мнение, чью ценность, разумеется, не оспариваю, но и мнение одного или двух ваших коллег, обладающих авторитетом.
- Ах, да, правильно! - воскликнул Марат с чувством горечи, которое он не мог скрыть. - Ведь у меня нет имени, нет авторитета, у меня есть лишь талант.
- Я не подвергаю сомнению ваш талант, сударь, но, если речь идет о столь серьезной ране, как моя, полагаю, что три мнения лучше одного.
- Будь по-вашему, сударь, - согласился Марат. - Здесь у нас, в квартале предместья Сент-Оноре, практикует доктор Луи, а на Новой Люксембургской улице - доктор Гильотен. Два этих имени, надеюсь, кажутся вам достаточной гарантией?
- Это два известных и уважаемых имени, - ответил раненый.
- Значит, я посылаю за этими господами?
- Да, сударь, если вы согласны.
- Но берегитесь, если они придерживаются иного мнения, нежели я! - предупредил Марат.
- Вас будет трое, сударь, и решит большинство.
- Отлично, сударь.
Марат, кротко покоряясь голосу раненого, казалось имевшего на него очень сильное влияние, подошел к двери, позвал одного из конюхов и, назвав ему адреса обоих хирургов, приказал без них не возвращаться.
- Теперь, сударь, - обратился он к молодому человеку, - когда вы уверились, что ничего не случится без нашего общего участия, позвольте мне хотя бы осмотреть рану и предварительно ее перевязать.
- О, это пожалуйста, сударь, пожалуйста! - воскликнул Кристиан.
- Альбертина, приготовь холодную воду и компрессы, - распорядился Марат.
Потом он снова обратился к Кристиану:
- Ну, сударь, мужайтесь: сейчас я буду зондировать рану.
- Это болезненная операция? - спросил юноша.
- Да, весьма, сударь, однако она необходима; но не волнуйтесь - рука у меня очень легкая.
Вместо ответа, Кристиан пододвинул ногу к хирургу и попросил:
- Главное, сударь, ничего от меня не скрывайте. Марат, кивнув в знак согласия, начал зондирование. При вводе зонда в рану, которая сразу покраснела от окровавленной пены, Кристиан побледнел, хотя и не так сильно, как хирург.
- Почему вы не кричите? - спросил Марат. - Кричите, прошу вас, кричите!
- Но зачем, сударь?
- От этого вам станет легче, и к тому же, не слыша вашего крика, я предполагаю, будто вы страдаете гораздо сильнее, чем на самом деле.
- Но зачем мне кричать, если вы все делаете превосходно и ваша рука действительно гораздо легче, чем я мог подумать? - спросил Кристиан. - Поэтому, сударь, не беспокойтесь обо мне и продолжайте.
Но, сказав это, молодой человек поднес ко рту носовой платок, изо всех сил стиснув его зубами.
Процедура длилась полминуты или около того.
Потом Марат, наморщив лоб, извлек зонд из раны и наложил на нее холодный компресс.
- Это все? - спросил молодой человек.
- Готово, - ответил Марат. - Но вы желали консилиума, мои коллеги сейчас придут. Надо ждать.
- Подождем! - согласился молодой человек, снова откинувшись на подушку; лицо его становилось все бледнее.
XXXIV. КОНСИЛИУМ
Ожидание было недолгим. Доктор Луи пришел через десять минут, доктор Гильотен - через четверть часа.
Кристиан встретил приход врачей кроткой и печальной улыбкой.
- Господа, я получил серьезное ранение, - обратился он к ним, - но, поскольку я паж королевского высочества, его светлости графа д'Артуа, меня доставили в его конюшни, где, как я знаю, есть хирург. Теперь, несмотря на мое полное доверие к нему, я хочу выслушать ваше мнение о моем ранении, прежде чем решиться на что-либо.
Гильотен и Марат поздоровались как старые знакомые; доктор Луи и Марат приветствовали друг друга как незнакомые люди.
- Осмотрим рану, - предложил Гильотен.
- Дайте мне ваш зонд, сударь, - попросил Марата доктор Луи.
Дрожь пробежала по жилам молодого человека при мысли, что врачи повторят процедуру, заставившую его вытерпеть тяжкую муку, и что на этот раз ее будет пытаться выполнить дрожащая рука старика.
- Это ни к чему, - живо возразил Марат. - Я зондировал рану и могу предоставить вам любые сведения о состоянии раны и траектории пули.
- Тогда пройдем в соседнюю комнату, - предложил доктор Луи.
- Зачем, господа? - спросил Кристиан. - Чтобы я не слышал, о чем вы будете говорить?
- Чтобы напрасно не пугать вас, сударь, теми словами, которые в вашем воображении, быть может, приобретут значение, какое им не свойственно.
- Это не важно, господа, - возразил Кристиан, - я хочу, чтобы консилиум проходил в моем присутствии.
- Он прав, - поддержал его Марат, - мне тоже хотелось бы этого.
- Хорошо, - согласился доктор Луи и спросил по-латыни:
- В каком состоянии рана?
Марат с бледной улыбкой ответил ему на том же языке.
- Господа, я поляк, - вмешался Кристиан, - и латынь почти мой родной язык; если вы не желаете, чтобы я слышал ваши рассуждения, вам придется говорить на другом языке. Только предупреждаю вас, что я говорю почти на всех языках, какими вы можете владеть.
- Давайте говорить по-французски, - предложил Гильотен. - Кстати, молодой человек мне кажется искренним и решительным. Ну, что же, собрат, начинайте, - повернулся он к Марату, - мы вас слушаем.
Однако при словах "я поляк" Марат так странно разволновался, что едва мог связно излагать свои мысли.
Он вытер со лба пот, с каким-то необъяснимым выражением страха на лице посмотрел на молодого человека и, встряхнув головой так, будто хотел отогнать от себя какую-то мысль, невольно захватившую его, начал:
- Господа, как видите, пуля вошла в верхнюю часть бедра; она попала прямо в кость, но, раздробив ее, несколько утратила убойную силу; поскольку пуля поразила бедро с наружной стороны, она слегка отклонилась и застряла между костью и мышцами. Ее прощупывает зонд.
- Это серьезно! - прошептал доктор Луи.
- Крайне серьезно! - подтвердил Гильотен.
- Да, очень! - согласился с ним Марат.
- Осколки кости обнаружены? - спросил Гильотен.
- Да, - ответил Марат. - Зондом я извлек два из них.
- Это крайне серьезно! - повторил доктор Луи.
- Кстати, кровотечения нет, - сказал Марат. - Значит, насколько можно судить, крупные кровеносные сосуды не задеты. Что касается бедренной артерии, то она из-за своего расположения оказалась недосягаема, так как пуля прошла через бедро наискосок.
- Если кость перебита… - начал доктор Луи, посмотрев на своего коллегу.
- Не остается иного выхода, кроме ампутации, - закончил Гильотен. Марат побледнел.
- Простите, доктор, но все-таки надо еще подумать, - сказал он. - Для простого перелома это страшное решение!
- Я считаю ампутацию неотложной, - повторил доктор Луи.
- Но почему? - спросил Марат. - Я слушаю вас с почтением, с каким обязан относиться к автору прекрасного "Курса огнестрельных ранений".
- Вы спрашиваете почему? Во-первых, потому, что через несколько дней начнется сильное воспаление и оно вызовет чрезмерное натяжение мышечных тканей, которое приведет к уплотнению краев раны; пациент молод, силен: рассечение уплотнений не сможет остановить закупорки сосудов, отсюда - гангрена! Во-вторых, при сильном воспалении осколки кости будут сжаты и начнут раздражать нервные окончания, что вызовет невыносимые боли, а те, вероятно, приведут к столбняку; поэтому ногу мы не сохраним, а больного погубим. Наконец, в-третьих, допуская, что, если мы избегнем гангрены и столбняка, больной подвергнется опасности нагноения, которое ослабит его в высшей степени, и если именно в этот момент вы будете вынуждены ампутировать бедро, больной умрет при операции!
- Я не отрицаю ничего из сказанного вами, - сказал Марат, - но это еще не кажется мне достаточным основанием, чтобы ампутировать конечность; вы все представили в наихудшем свете, доктор, и довели до крайних выводов; сам я от этой раны жду лучшего.
- Но каким образом вы, тем не менее, намерены бороться с воспалением? Будете очищать рану?
- Нет, ведь очищать рану означает добавить к старой новую, и это приведет к тому, что воспаление усилится, а не уменьшится.
- Джон Белл полагает, что рану всегда необходимо очищать, - заметил доктор Луи.
- Но Хантер придерживается другого мнения, - возразил Марат.
- Посмотрим, какими средствами вы хотите победить общее воспаление у больного, который, я повторяю, молод и силен.
- Поскольку он молод и крепок, мы сделаем ему кровопускание, - пояснил Марат.
- При общем воспалении это полезно, но останется воспаление локальное.
- Мы сделаем ему тепловой дренаж, если мне будет позволено так выразиться.
- Вы хотите сказать, что будете лечить его холодной водой?
- Это средство не раз приводило меня к успеху.
- Но как быть с осколками кости?
- О них можно не заботиться: по мере того как они будут обнаруживаться, мы будем удалять их всякий раз, когда, разумеется, сможем это сделать, не подвергая больного опасности.
- Ну, а пуля? Как быть с пулей? - настаивал доктор Луи.
- Ее, разумеется, необходимо извлечь, - заметил Гильотен.
- Пуля выйдет сама.
- Почему же?
- Гной вытолкнет ее наружу.
- Но вам хорошо известно, что нельзя оставлять в ране инородное тело.
- Инородное тело, особенно если оно состоит из свинца, не обязательно ведет к смертельному исходу.
- Откуда вы это взяли? - воскликнул доктор Луи.
- Сейчас скажу, - ответил Марат. - Вот что однажды случилось со мной в Польше, где я охотился… Охотником я всегда был посредственным; кстати, охота - удовольствие жестокое, а я по натуре гуманист.
Оба врача поклонились.
- Итак, в тот день, будучи на охоте, я принял собаку за волка и всадил ей три крупные дробины: одна из них застряла в поясничных мышцах, вторая вошла в плечевую кость, третья перебила ребро. Третью дробину я смог извлечь; вторая через десять дней сама вышла из раны; третья осталась в теле, но никаких неприятностей собаке не причинила. Спрашивается, почему бы природе, которая одинаково влияет на всех животных, не сделать для человека то, что она сделала для собаки?
Доктор Луи ненадолго задумался.
- Будьте осторожны, сударь! - вдруг воскликнул он. - То, что вы нам здесь рассказали, только личное наблюдение; это примечательный, любопытный факт, но наука не опирается на исключения из правил. Мое мнение заключается в том, что вы рискуете жизнью раненого, применяя теорию, которая противоречит всей хирургической практике, начиная с Амбруаза Паре и кончая Жаном Луи Пти.
Марат поклонился с твердой уверенностью в своей правоте.
Однако доктор Луи продолжал настаивать на своем.
- Я беру ответственность на себя, - объявил Марат.
- Подумайте над тем, что я вам сказал, сударь, - возразил доктор Луи. - Ведь хирургия совсем недавно встала на ноги; хирургам - еще вчера это были цирюльники со своими подручными - необходимо, чтобы нашу профессию уважали, а возможность заставить ее уважать сводится к тому, чтобы напрасно не рисковать, бережно относиться к жизни людей, наконец, излечивать их.
- Сударь, я признаю правоту ваших слов, искренность вашего убеждения, - ответил Марат, - но вы питаете слишком большую почтительность к авторитетам и профессорским мантиям, я же выше опыта ставлю совесть.
- Но если человек умрет, что будет с вашей совестью, которая поступится всеми научными традициями и пойдет наперекор взглядам всех людей, чей опыт имеет силу закона?
- На мой взгляд, существуют два закона, главенствующие над законом опыта, - пояснил Марат. - Это закон человечности и закон прогресса. Короче говоря, предназначение хирургии не только в том, чтобы делать удачные операции. Ведь каково значение слова "хирургия"? "Помощь руки". Поэтому пусть рука будет помощью, а скальпель - лекарством. Я не скрываю от себя дерзости моего решения, но беру на себя ответственность за него. О, извините меня, доктор, но уродство моих глаз возмещает их доброта; так вот, я уже сейчас провижу день, когда хирургия достигнет большого прогресса; хирургия, которая режет, представляет собой только искусство, хирургия, которая лечит, - науку.
- Я еще сумел бы понять ваше упрямство, господин Марат, - возразил доктор Луи, - если бы рана была на руке; но мы имеем дело с огнестрельным ранением нижней конечности!
- Я беру ответственность на себя, сударь, - заявил Марат.
Услышав эти слова, которые решают все в консультациях хирургов, оба врача поклонились; Гильотен с истинной симпатией протянул Марату руку и сказал:
- Может быть, вы добьетесь удачи. От всего сердца желаю вам успеха.
- Я желаю вам успеха, хотя и сомневаюсь в нем, - прибавил доктор Луи.
- Ну, а я гарантирую успех, - заключил Марат.
И он проводил до двери обоих врачей, и те перед уходом в последний раз заявили, что всю ответственность за лечение раненого они возлагают на своего коллегу, врача конюшен королевского высочества его светлости графа д'Артуа.
Эта долгая дискуссия вовсе не повергла в уныние молодого человека, а приободрила его. Марат, подойдя к Кристиану, заметил, что глаза у юноши лихорадочно блестят.
В порыве благодарности Кристиан протянул врачу обе руки.
- Сударь, - обратился он к Марату, - примите мои искренние поздравления за ту настойчивость, с какой вы отстояли мою несчастную ногу. Если я ее сохраню, то обязан этим буду вам и буду вам вечно признателен за это. Если предсказанные вашими коллегами осложнения возникнут и вызовут мою смерть, что ж, я умру с убеждением, что вы сделали все возможное для моего спасения.
Марат взял руки, протянутые ему молодым человеком, и сделал это с такой ощутимой дрожью, что раненый посмотрел на него с удивлением. Этот взгляд явно вопрошал о причине столь сильного волнения, обычно весьма редкого у врачей, особенно врачей такого закала, как наш Марат, чтобы раненый не обратил на это внимания.
- Сударь, вы ведь, кажется, поляк? - спросил Марат.
- Да, сударь.
- Где вы родились?
- В Варшаве.
- Сколько вам лет?
- Семнадцать.
Марат закрыл глаза и провел рукой по лбу так, как это делает человек, которому сейчас станет плохо.
- Ваш отец жив? - поинтересовался он.
Глаза Марата лихорадочно горели в ожидании ответа, готового сорваться с губ раненого.
- Нет, сударь, - ответил Кристиан. - Мой отец умер до моего рождения, и я его не знал.
При этих словах Марат впал в еще большую задумчивость, но вместе с тем стал невероятно услужливым. Он дал Кристиану какое-то слабоароматизированное питьё, чтобы снять судороги и нервное оцепенение, потом приступил к установке странного аппарата: с его помощью он надеялся победить и воспаление и столбняк. Это был сосуд для хранения воды; его прикрепили к стене; из него через соломинку на рану - на нее был наложен простой компресс - должна была капать ледяная вода.
Молодой человек смотрел на Марата с изумлением, смешанным с благодарностью. Было совершенно очевидно, что такая услужливость, такая заботливость не в привычках Марата, и тот, кто был их предметом, не мог не испытывать глубокого удивления.
- Значит, сударь, вы больше не занимаетесь пулей? - спросил Кристиан, когда аппарат начал работать.
- Нет, - ответил Марат, - лучше оставить пулю на месте, ибо она не вошла в кость, чем пытаться ее извлечь, ведь пытаясь найти пулю, я рискую вызвать серьезные осложнения, например, повредить один из тех целительных сгустков крови, которые изобретательная природа - наша добрая мать и лучшая целительница - непременно создаст… Нет, одно из двух: либо пуля выйдет наружу под собственной тяжестью и в один прекрасный день нам лишь останется разрезать кожу, чтобы ее извлечь, либо, если пуля будет нам мешать, мы сделаем надрез в самом близком к ней месте и сами отыщем ее там, где она пребывает.
- Хорошо, поступайте так, как сочтете нужным, - согласился молодой человек. - Я полностью вам доверяю.
Марат с облегчением вздохнул.
- Скажите на милость! - заметил он с почти нежной улыбкой. - Значит, вы меня уже не боитесь?
Молодой человек сделал протестующее движение.
- О, пожалуйста, не возражайте! - воскликнул Марат. - Только что вы не были уверены во мне.
- Извините меня, сударь, - сказал Кристиан, - я не был с вами знаком и, не сомневаясь в вашем таланте…
- Дело в том, что вам, совершенно меня не знающему, - продолжал Марат, обращаясь наполовину к самому себе, наполовину к молодому человеку, - не могла внушить доверия моя внешность; люди говорят, будто я уродлив, и я, когда смотрю на себя в зеркало, вынужден присоединиться к мнению тех, кто это утверждает; то же можно сказать и о моем костюме: я совсем непривлекателен в ночном халате; наконец, упомяну о моей репутации - ее, хе-хе-хе, у меня вообще нет! Но, тем не менее, вы видите, что я умею защищать ноги от тех, кто хочет их отрезать; но, тем не менее, - продолжал Марат с некоей грустью, отнюдь не чуждой этой исполненной противоречий натуре, - я наблюдал, познавал, трудился больше их всех! Так что же, сударь, внушило вам уверенность во мне?
- То, что ваше отношение ко мне изменилось, что ваша невероятная суровость превратилась в нежную доброжелательность. Когда я увидел, как вы вошли и стали перебирать эти чудовищные инструменты, я принял вас скорее за мясника, чем за врача. Сейчас же вы ухаживаете за мной, словно женщина, и смотрите на меня так, как отец смотрел бы на своего ребенка. Тому, на кого смотрят такими глазами, не желают доставить страдания.
Марат отвернулся. Что же пыталось утаить это горькое и гордое сердце? Устыдился ли Марат добрых чувств так же, как другой человек устыдился бы дурных? Или же в глубине этой мрачной души совершалось нечто необычное и Марат хотел скрыть это от посторонних глаз?
Тут в прихожей послышался шум, напоминающий звук шагов спешащего человека, и из коридора в комнату вбежала женщина, крича приглушенным голосом:
- Мой сын! Мой Кристиан! Где он? Где?
- Матушка? - воскликнул молодой человек, приподнявшись на постели и простирая к этой женщине руки.
Одновременно в дверном проеме, словно в раме, слишком для нее узкой, обрисовалась высокая фигура Дантона.