- Я никогда не видал его и знаю только понаслышке, что он галантный кавалер и храбрый дворянин.
- Следовательно, вы действуете не из-за ненависти?
- Помилуйте! Если б я сердился на барона де Каноля, то предложил бы ему стреляться или перерезать друг другу горло, а он такой добрый малый, что никогда не отказывается от подобных предложений.
- Значит, я должен верить тому, что вы мне сказали?
- По моему мнению, вы ничего не можете сделать лучше.
- Хорошо! У вас письмо, которое доказывает неверность мадемуазель де Лартиг?
- Вот оно. Позвольте, не упрекая вас, заметить, что я показываю его второй раз.
Старый дворянин издалека бросил печальный взгляд на тонкую бумагу, сквозь которую просвечивали черные буквы.
Молодой человек медленно развернул письмо.
- Вы узнаете почерк, не так ли?
- Да.
- Так пожалуйте мне чистый бланк с подписью герцога, и я отдам вам письмо.
- Сейчас. Еще один вопрос.
- Конечно, сударь.
И молодой человек спокойно сложил письмо и опустил его в карман.
- Как достали вы эту записку?
- Извольте, скажу.
- Я слушаю.
- Вы, вероятно, знаете, что расточительное управление герцога д’Эпернона наделало ему много хлопот в Гиени?
- Знаю, дальше.
- Вы также знаете, что страшно скаредное управление кардинала Мазарини наделало ему еще больше хлопот в столице, в Париже?
- Но при чем тут кардинал Мазарини и герцог д’Эпернон?
- Погодите. Из-за этой противоположности в управлении вышло что-то очень похожее на общую войну, в которой каждый принимает участие. Теперь Мазарини воюет за королеву, герцог д’Эпернон - за короля, коадъютор - за господина де Бофора, Бофор - за госпожу де Монбазон, Ларошфуко - за госпожу де Лонгвиль, герцог Орлеанский - за мадемуазель Суайон, парламент - за народ. Наконец, принца Конде, воевавшего за Францию, посадили в тюрьму. А я ничего не выиграл бы, если б сражался за королеву, короля, господина коадъютора, господина де Бофора, или за госпожу де Монбазон, госпожу де Лонгвиль и мадемуазель Суайон, или за народ и за Францию. Поэтому мне пришла мысль не приставать ни к одной из этих партий, а следовать за той, к которой почувствую минутное влечение. Стало быть, моя задача - все делать кстати. Что скажете вы об этой моей идее?
- Она остроумна.
- Поэтому я собрал армию. Извольте взглянуть, она стоит на берегу Дордони.
- Пять человек!.. Подумаешь! Черт возьми!
- Это на одного человека больше, чем у вас, значит, презирать мою армию было бы с вашей стороны в высшей степени неосторожно.
- Она очень плохо одета, - сказал синий плащ, который из-за дурного настроения был готов все бранить.
- Правда, - продолжал молодой человек, - они очень похожи на товарищей Фальстафа… Фальстаф - английский джентльмен, мой приятель… Но это неважно. Сегодня вечером я одену их в новое платье, и если вы встретите их завтра, то увидите, что они действительно красавцы.
- Мне нет дела до ваших людей, вернемся к вам.
- Извольте. Ведя войну в своих собственных интересах, мы встретили сборщика податей, который переезжал из села в село для наполнения кошелька его королевского величества. Пока ему следовало еще собирать деньги, мы верно охраняли его, и, признаюсь, увидев его толстенный кошель, я хотел пристать к партии короля. Но события чертовски запутали дело. Общая ненависть к кардиналу Мазарини, жалобы со всех сторон на герцога д’Эпернона заставили нас одуматься. Мы решили, что в партии принцев также много, очень много хорошего, и, честное слово, прилепились к ней всей душой. Сборщик завершил исполнение поручения, ему данного, в маленьком уединенном домике, который вы видите вот там, между тополями и смоковницами.
- В доме Нанон! - прошептал синий плащ. - Да, вижу.
- Мы дождались его выхода, последовали за ним, как в первые пять дней, начали переправляться вместе с ним через Дордонь недалеко от Сен-Мишеля. И, когда мы выехали на середину реки, я сообщил ему о перемене наших политических убеждений и с возможной учтивостью попросил его отдать нам собранные деньги. Поверите ли, сударь, он отказал нам! Товарищи мои принялись обыскивать его; он кричал как сумасшедший. И тогда мой лейтенант, человек чрезвычайно находчивый, - вот он там, в красном плаще, держит мою лошадь, - заметил, что вода, не пропуская воздуха, не пропускает также и звуков. Так как я был лекарем, то понял правильность этого утверждения физики. Тогда тот, кто подал нам благой совет, опустил голову сборщика в воду, не более как на один фут. В результате сборщик перестал кричать или, лучше сказать, мы уже не слыхали его криков. Мы, таким образом, смогли от имени принцев захватить все деньги, которые он вез, и всю порученную ему корреспонденцию. Я отдал деньги моим солдатам, которые, как вы справедливо заметили, крайне нуждались в новых мундирах, а себе оставил письма, между прочим и это. Кажется, почтенный сборщик служил Меркурием у мадемуазель де Лартиг.
- Правда, - прошептал старый дворянин, - если не ошибаюсь, Нанон и определила его на эту должность. А что же случилось с этим несчастным?
- Вы увидите, что мы прекрасно сделали, погрузив этого несчастного, как вы его называете, в воду. Без этой предосторожности он поднял бы против нас весь мир. Но, представьте себе, когда мы вытащили его из реки, он уже умер от злости, хотя находился в воде не более четверти часа.
- И вы, конечно, опять опустили его туда же?
- Именно так.
- Но если вы его утопили, то…
- Я не говорил, что мы его утопили.
- Не станем спорить о словах… Если посланец умер…
- Это другое дело: он точно умер…
- Так господин де Каноль ничего не знает и, само собой разумеется, не придет на свидание.
- Позвольте, я веду войну с державами, а не с частными лицами. Господин де Каноль получил копию с записки, которая была послана ему. Я только подумал, что автограф может иметь цену, и поэтому приберег его.
- Что подумает он, когда увидит незнакомую руку?
- Что особа, приглашающая его на свидание, из предосторожности поручила кому-нибудь другому написать эту записку.
Незнакомец взглянул на Ковиньяка, невольно удивляясь его бесстыдству и находчивости.
И он попытался припугнуть бесстрашного противника.
- А вы не подумали о властях, о расследовании? - спросил он.
- О расследовании? - повторил молодой человек с хохотом. - О! Герцогу д’Эпернону нет времени заниматься расследованиями. Притом я уже сказал вам, что сделал все это с намерением угодить ему. Он был бы очень неблагодарен, если б вздумал идти против меня.
- Тут не все для меня ясно, - сказал синий плащ с иронией. - Как! Вы сами сознаетесь, что перешли на сторону принцев, а вам пришла в голову странная мысль - оказать услугу герцогу д’Эпернону.
- Это, однако ж, очень просто: бумаги, захваченные мною у сборщика податей, показали мне всю чистоту намерений королевской партии. Его величество в моих глазах совершенно оправдан, а герцог д’Эпернон в тысячу раз более прав, чем все, кто находятся под его управлением. На стороне королевской партии справедливость, и я тотчас перешел на правую сторону.
- Вот разбойник! Я велю повесить его, если он попадется в мои руки! - прошептал старый дворянин, крутя седые усы.
- Что вы говорите? - спросил Ковиньяк, прищурившись под маской.
- Ничего… Еще один вопрос: что сделаете вы из незаполненного, но подписанного бланка, который вы требуете?
- Черт его знает! Я еще не решил. Я прошу чистый бланк с подписью потому, что это вещь самая удобная: она легко умещается в кармане, и из нее можно сделать что угодно. Может быть, я сберегу этот бланк для какого-нибудь чрезвычайного случая; может быть, истрачу на первую прихоть, которая придет мне в голову. Может быть, я предъявлю его вам еще до конца этой недели; а может быть, он дойдет до вас через три или четыре месяца с дюжиной передаточных надписей, как вексель, пущенный в оборот. Во всяком случае, будьте спокойны: я не употреблю его на дела, которых мы, вы или я, могли бы стыдиться. Ведь я все-таки дворянин.
- Вы дворянин?
- Да, сударь, и еще из родовитых.
- Так я велю колесовать его, - прошептал незнакомец, - вот чему послужит его бланк.
- Что же? Угодно ли вам дать мне бланк? - спросил Ковиньяк.
- Надобно дать, - ответил старый дворянин.
- Я вас не принуждаю, извольте понять хорошенько, я только предлагаю вам обмен: оставьте, если угодно, вашу бумагу у себя, тогда я не отдам вам письмо.
- Где письмо?
- А где бланк?
И, подавая одной рукой письмо, Ковиньяк другой взвел курок у пистолета.
- Оставьте ваш пистолет в покое, - сказал незнакомец, раскрывая плащ, - видите, у меня тоже пистолеты наготове. Поведем дело начистоту: вот чистый и подписанный бланк.
Они честно обменялись бумагами. Молча и внимательно каждый рассмотрел полученный им документ.
- Куда вы поедете теперь, сударь? - спросил Ковиньяк.
- Мне нужно на правый берег.
- А мне на левый.
- Как же нам быть? Мои люди на том берегу, куда вы едете, а ваши на том, куда отправляюсь я.
- Что ж? Дело очень простое: пришлите мне моих людей в вашей лодке, а я пришлю вам ваших людей в моей.
- У вас быстрый и изобретательный ум.
- Я родился полководцем, - сказал Ковиньяк.
- Вы уже полководец.
- Да, правда, я и забыл о своей армии.
Незнакомец приказал изонскому перевозчику править к берегу, противоположному тому, с которого он приехал, к рощице, которая тянулась до самой дороги.
Ковиньяк, возможно ждавший измены, приподнялся и во все глаза следил за стариком, держа палец на гашетке пистолета и готовясь выстрелить при малейшем подозрительном движении синего плаща. Но старик не удостоил даже заметить эту недоверчивость: с настоящей или притворной беспечностью он повернулся к молодому человеку спиной, начал читать письмо и скоро совершенно предался чтению.
- Не забудьте часа свидания! - закричал Ковиньяк. - Сегодня вечером, в восемь часов.
Незнакомец не отвечал и, казалось, даже не слышал этих слов.
- Ах, - сказал Ковиньяк вполголоса, поглаживая дуло пистолета, - если б я хотел, то мог бы освободить место губернатора Гиени и прекратить гражданскую войну! Но если герцог д’Эпернон умрет, к чему мне его бланк? Если прекратятся междоусобия, чем стану я жить? Ах! Иногда мне кажется, что я схожу с ума! Да здравствует герцог д’Эпернон и гражданская война! Ну, лодочник, за весла и греби к тому берегу: не надо заставлять достойного вельможу ждать свою свиту.
Через минуту Ковиньяк пристал к левому берегу Дордони в то время, когда синий плащ отправлял Фергюзона и его пятерых бандитов в лодке изонского перевозчика. Молодой человек не хотел нарушать обещания и приказал своему лодочнику перевезти четырех человек незнакомца на правый берег. Оба отряда встретились на середине реки и учтиво обменялись поклонами. Потом они двинулись к тем пунктам, где их ждали. Старый дворянин вместе со своим конвоем направился к роще, которая тянулась от берега до большой дороги, а Ковиньяк, предводительствуя своим отрядом, поехал к Изону.
III
Через полчаса после сцены, о которой мы рассказали, окно гостиницы метра Бискарро, которое прежде захлопнулось так шумно, осторожно растворилось. Из него выглянул молодой человек, внимательно огляделся и потом облокотился на подоконник. Ему было лет шестнадцать или восемнадцать; он был одет в черное платье с широкими манжетами по тогдашней моде. Рубашка из тонкого вышитого батиста горделиво выступала из-под его камзола, ниспадая волнами на украшенные пышными бантами штаны. Его маленькая и пухлая рука, настоящая рука аристократа, нетерпеливо теребила замшевые перчатки с украшениями по швам. Светло-серая шляпа с великолепным голубым пером прикрывала его длинные золотистые волосы, красиво обвивавшие овальное лицо, чрезвычайно белое, с розовыми губами и черными бровями. Но вся эта прелесть, благодаря которой юношу можно было считать очаровательным красавцем, теперь исчезла под тенью дурного расположения духа. Оно происходило, без сомнения, от бесполезного ожидания, потому что юноша жадными глазами осматривал дорогу, которую вдали уже скрывал густой вечерний туман.
От нетерпения он хлопнул перчатками по левой руке. Услышав этот шум, Бискарро, все еще ощипывавший куропаток, поднял голову, снял свой поварской колпак и спросил:
- В котором часу угодно ужинать вашей милости? Все готово, и я жду только вашего приказания.
- Вы знаете, что один я не стану ужинать, потому что жду товарища. Когда увидите его, можете подавать кушанье.
- Ах, сударь, - отвечал метр Бискарро, - не хочу порицать вашего друга, он может приехать или не приехать, как ему угодно, но все-таки заставлять ждать себя - предурная привычка.
- У него нет этой привычки, и я удивляюсь, что он так долго не едет.
- А я более нежели удивляюсь, сударь, я огорчаюсь его промедлением: мясо пережарится.
- Так снимите его с вертела.
- Тогда оно остынет.
- Поставьте на огонь другую куропатку.
- Она не дожарится.
- В таком случае, друг мой, делайте что вам угодно, - сказал молодой человек, невольно, несмотря на свое дурное настроение, улыбаясь при виде отчаяния трактирщика. - Предоставляю решение вопроса вашей опытности и мудрости.
- Никакая мудрость на свете, даже мудрость царя Соломона, - отвечал трактирщик, - не может придать вкуса вторично разогретому обеду.
Высказав эту великую и неоспоримую истину, которую лет двадцать спустя Буало переложил в стихи, метр Бискарро вошел в свою гостиницу, печально покачивая головой.
Юноша вернулся в комнату и, стараясь обмануть свое нетерпение, начал ходить по ней, но, как только ему показалось, что вдалеке слышен лошадиный топот, он живо подбежал к окну и воскликнул:
- Наконец-то, вот он! Слава Богу!
Действительно, за рощицей, где пел соловей, которого вовсе не слушал юноша, занятый своими мыслями, показалась голова всадника. Но, к величайшему удивлению молодого человека, всадник не поехал по большой дороге дальше, а поворотил направо, въехал в рощу, и скоро шляпа его исчезла. Это означало, что он сошел с лошади. Через минуту наблюдатель заметил сквозь осторожно раздвинутые ветви серый дорожный плащ и отблеск лучей заходящего солнца на стволе мушкета.
Юноша стоял у окна в раздумье: всадник, спрятавшийся в роще, очевидно, не был его товарищем. Нетерпение, выражавшееся на его лице, сменилось любопытством.
Скоро другая шляпа показалась на повороте дороги. Молодой человек спрятался за створкой окна.
Тот же серый дорожный плащ, тот же маневр лошади, тот же блестящий мушкет. Второй гость сказал первому несколько слов, которые не мог расслышать наш юноша. Получив какие-то сведения, он поехал в рощу, на другую сторону дороги, спрятался за скалой и стал ждать.
С высоты, на которой он находился, юноша мог видеть шляпу, выглядывавшую из-за скалы. Возле шляпы блестела светлая точка: то был конец мушкетного ствола.
Чувство непреодолимого страха овладело юношей, он смотрел на разыгрывавшуюся сцену, все более и более стараясь быть невидимым.
"Ах, - спросил он себя, - уж не против ли меня и моей тысячи луидоров составился этот заговор? Нет! Не может быть! Если Ришон приедет и мне можно будет отправиться в дорогу сегодня вечером, то я поеду в Либурн, а не в Сент-Андре-де-Кюбзак и, стало быть, не в ту сторону, где прячутся эти люди. Если б здесь был мой старый и верный Помпей, он мог бы дать мне совет. Но вот еще два человека, они едут к двум первым. Ой! Да это настоящая засада!"
И юноша отодвинулся еще на шаг от окна.
Действительно, в эту минуту на дороге показались еще два всадника, но на этот раз только один из них был в сером плаще. Другой, закутавшись в плащ, в шляпе, обшитой галуном и украшенной белым пером, ехал на прекрасном вороном коне. Из-под плаща, развеваемого вечерним ветром, блестело богатое шитье на алом камзоле.
День, казалось, нарочно продлился, чтобы осветить эту сцену, ибо последние лучи солнца, вырвавшись из темных облаков, что порою так живописно тянутся до самого горизонта, внезапно зажглись тысячей рубинов в окнах хорошенького домика, стоявшего шагах в ста от реки. Без этого юноша не заметил бы его, потому что домик был прикрыт густыми ветвями деревьев. Яркий свет помог заметить, что взгляды наблюдателей постоянно обращались или к въезду в селение, или к домику с блестевшими стеклами. Серые плащи оказывали особенное уважение белому перу и, разговаривая с ним, снимали шляпы. Одно из освещенных окон в этот момент растворилось: показалась дама, выглянула, словно ожидая кого-то, и тотчас исчезла, боясь, чтобы ее не заметили.
Когда она скрылась, солнце опустилось за гору и нижний этаж домика погрузился в темноту. Солнечные лучи, мало-помалу перестав освещать окна, поднялись на черепичную крышу и наконец исчезли, блеснув в последний раз на золоченых стрелах флюгера.
Для умного человека во всей этой сцене было достаточно деталей, чтобы построить много весьма вероятных догадок.
По-видимому, эти вооруженные люди следили за домиком, в котором показывалась дама. Еще вероятнее, что дама и эти люди, хотя и с разными намерениями, ждали одного и того же человека. Возможно также, что ожидаемый гость должен проехать через селение и, стало быть, мимо гостиницы, которая стоит у самой дороги. Наконец, скорее всего, человек с белым пером - начальник серых плащей. По горячности, с которой он приподнимался на стременах, чтобы видеть как можно дальше, естественно было догадаться, что он ревнив и сторожит добычу именно для себя.
В ту минуту как наш юноша завершал в уме эту цепь рассуждений, следовавших друг за другом, дверь растворилась и вошел метр Бискарро.
- Любезный хозяин, - сказал юноша, не дав времени трактирщику объяснить причину своего визита, - пожалуйте сюда и скажите мне, если только можете отвечать на вопрос мой: кому принадлежит домик, который белеет там, между тополями и смоковницами?
Трактирщик посмотрел по направлению указательного пальца юноши и почесал затылок.
- Эх, он принадлежит то одному, то другому, - сказал он с улыбкой, стараясь придать ей как можно более выразительности. - Он может принадлежать даже вам, если вы ищете уединения по какой-нибудь причине, если захотите спрятаться там сами или если просто захотите спрятать там кого-нибудь.
Юноша покраснел.
- Но теперь, - спросил он, - кто живет там?
- Молодая дама, она выдает себя за вдову, но тень ее первого мужа, а иногда тень второго мужа приходят навещать ее. Только надобно сделать одно замечание: обе тени, очевидно, сговариваются о днях посещения, потому что никогда не появляются в одно и то же время.
- А давно ли, - спросил юноша с улыбкой, - прелестная вдова живет в домике, в котором могут являться привидения?