То были известные нам дворяне, возвращавшиеся со знаменитых похорон герцога де Ларошфуко, с похорон, послуживших принцу де Марсильяку, - под предлогом церемонии отдачи последних почестей его отцу - чтобы собрать всю знать Франции и Пикардии, которая еще более ненавидела Мазарини, чем любила принцев. Одна особенность поразила виконтессу и Помпея: между этими всадниками одни были с подвязанной рукой, другие - с перевязанной ногой многие - с окровавленными повязками на лбу. Трудно было узнать в этих жестоко израненных людях тех нарядных и проворных охотников, которые гнались за оленем в парке Шантийи.
Но страх обостряет зрение: Помпей и виконтесса де Канб узнали под окровавленными повязками несколько знакомых лиц.
- Проклятие! Сударыня, - говорил Помпей, - видно, похороны двигались по дурной дороге. Дворяне, должно быть, падали с лошадей: посмотрите, как их отделало!
- Это верно, я тоже так думаю, - отозвалась Клер.
- Это напоминает мне возвращение из Корби, - гордо продолжал Помпей, - но тогда я был не в числе храбрецов, которые ехали верхом, а в числе отчаянных, которых несли на руках.
- Но, - сказала Клер с беспокойством за предприятие, начавшееся при столь печальных предзнаменованиях, - неужели у этих дворян нет начальника? Уж не убили ль его, почему его не видно? Посмотри-ка!
- Сударыня, - отвечал Помпей, гордо приподнимаясь на седле, - нет ничего легче, как узнать начальника между его подчиненными. Обыкновенно в эскадроне командир со своими младшими офицерами едет посредине, во время сражения он скачет сзади или сбоку отряда. Извольте взглянуть сами на те места, о которых я вам говорил, и тогда судите сами.
- Я ничего не вижу, Помпей, но, кажется, за нами кто-то едет. Посмотри.
- Гм-гм! Нет, сударыня, там никого нет! - отвечал Помпей, кашляя и боясь повернуться, чтобы в самом деле не увидеть кого-нибудь. - Ни одного человека. Но позвольте!.. Вот не это ли начальник, тот, с красным пером?.. Нет… Или вот этот, с позолоченной шпагой?.. Нет… Или этот, на буланой лошади, похожей на коня Тюренна?.. Нет… Все это странно, однако ж опасности нет, и начальник мог бы показаться, здесь не то что при Корби…
- Вы ошибаетесь, метр Помпей, - послышался позади пронзительный и насмешливый голос, так испугавший храброго воина, что он едва не свалился с лошади. - Вы ошибаетесь, здесь гораздо хуже, чем при Корби.
Клер живо обернулась и шагах в двух увидела невысокого всадника, одетого очень просто. Он смотрел на нее блестящими глазами, впалыми, как у лисицы. У него были густые черные волосы, тонкие и подвижные губы, желчное лицо, нахмуренный лоб; днем он мог привести в уныние, а ночью - даже испугать.
- Принц де Марсильяк! - вскричала Клер в сильном волнении. - Ах, как я рада видеть вас!
- Называйте меня герцогом де Ларошфуко, виконтесса; ибо теперь, когда отец мой умер, я унаследовал его имя, под которым с этой минуты станут записываться поступки мои, добрые или дурные…
- Вы возвращаетесь?.. - спросила Клер нерешительно.
- Возвращаемся разбитые, сударыня.
- Разбитые! Боже праведный! Вы?
- Сознаюсь, мы возвращаемся разбитые, потому что я по натуре не хвастун и говорю всегда правду самому себе, как говорю ее другим: иначе я мог бы уверять, что мы возвращаемся победителями. Действительно, мы разбиты, потому что попытка наша взять Сомюр не удалась. Я явился слишком поздно; мы лишились этой крепости, очень важной: Жарзе взял ее. Теперь, если предполагать, что принцессу примут в Бордо, как обещано, вся война сосредоточится в Гиени.
- Но, герцог, - спросила Клер, - я поняла из ваших слов, что Сомюр сдан без кровопролития, так почему же все эти господа переранены?
Герцог не мог скрыть гордости, несмотря на всю власть свою над собой, и отвечал:
- Потому что мы встретили королевские войска.
- И дрались? - живо спросила виконтесса.
- Бог мой! Разумеется, сударыня.
- Итак, - прошептала она, - первая французская кровь пролита французами. И вы, господин герцог, вы подали пример?
- Да, я, сударыня.
- Вы, всегда спокойный, хладнокровный, рассудительный!
- Когда я сталкиваюсь с защитниками неправого дела, то так стою за разум, что становлюсь неразумным.
- Надеюсь, вы по крайней мере не ранены?
- Нет. В этот раз я был счастливее, чем на войне и в Париже. Тогда я думал, что гражданская война так наградила меня, что мне не придется уж рассчитываться с нею. Но я ошибся. Что прикажете делать? Человек всегда строит планы, не сообразовываясь со своими страстями; между тем именно они - единственный и истинный архитектор жизни - переделывают всю его постройку, а то и вовсе переворачивают ее вверх дном.
Виконтесса улыбнулась; она вспомнила, как Ларошфуко говорил, что за прелестные глаза герцогини де Лонгвиль он сражался с королями и готов сражаться с богами.
Герцог заметил ее улыбку и, чтобы Клер не успела высказать ее причину, поспешил сказать:
- Позвольте поздравить вас, сударыня: вы теперь подаете пример неустрашимости.
- Почему?
- Путешествуя одна, с одним оруженосцем, как Клоринда или Брадаманта. Кстати! Я узнал о вашем похвальном поведении в Шантийи. Вы, сказали мне, удивительно хорошо обманули этого бедного простака-офицера короля? Победа нетрудная, не так ли? - прибавил он с улыбкой и взглядом, которые у него значили так много.
- Что это значит? - спросила Клер с волнением.
- Я говорю: победа нетрудная, потому что офицер сражался с вами неравным оружием. Во всяком случае, одна вещь особенно поразила меня в рассказе об этом странном приключении…
И герцог еще пристальнее уставил маленькие глаза свои на Клер.
Виконтессе нельзя было не возразить ему. Поэтому она приготовилась к решительной защите.
- Говорите, герцог… Скажите, что так поразило вас?
- Та удивительная ловкость, сударыня, с какой вы разыграли эту небольшую комическую роль; ведь, если верить рассказам, офицер уже видал вашего слугу и, кажется, даже вас самих.
Последние слова, сказанные с осторожностью и тактом светского человека, произвели глубокое впечатление на Клер.
- Вы говорите, сударь, что он видел меня?
- Позвольте, сударыня, объяснить: я ничего не утверждаю, рассказывает неопределенное лицо, называемое "говорят", лицо, влиянию которого короли столь же подвержены, сколько и последние из их подданных.
- Где же он видел меня?
- "Говорят" утверждает, что это было на дороге из Либурна в Шантийи, в селении, которое называется Жольне. Только свидание продолжалось недолго, поскольку дворянин вдруг получил от герцога д’Эпернона приказание немедленно ехать в Мант.
- Но, подумайте, герцог, если б этот офицер видел меня прежде, так он узнал бы меня?
- А!.. Знаменитое "говорят", о котором я вам сейчас сообщил и у которого на все есть ответ, уверяет, что это дело очень возможное, потому что встреча происходила в темноте.
- Теперь, герцог, - возразила виконтесса с трепетом, - я уж совершенно не понимаю, что вы хотите сказать.
- Вероятно, мне сообщили неверные сведения, - сказал герцог с притворным равнодушием, - впрочем, что значит минутная встреча?.. Правда, - ласково прибавил герцог, - у вас такое лицо, такая фигура, что они непременно оставят глубокое впечатление даже после минутной встречи.
- Но этого не могло быть, потому что, по вашим же словам, встреча происходила в темноте, - возразила Клер.
- Правда, и вы ловко защищаетесь, сударыня. Я, должно быть, ошибаюсь, или, может быть, молодой человек заметил вас уже прежде этой встречи. В таком случае, приключение в Жольне нельзя назвать уже просто встречей…
- Так чем же? - спросила Клер. - Смотрите, герцог, будьте осторожны в словах.
- Поэтому, вы видите, я останавливаюсь; наш милый французский язык так беден, что я тщетно ищу слово, которое могло бы выразить мою мысль. Это… appuntamento, как говорят итальянцы, или assignation, как говорят англичане.
- Но, если я не ошибаюсь, герцог, эти два слова значат свидание…
- Какое несчастье! Я говорю глупость на двух чужестранных языках и наталкиваюсь именно на слушательницу, которая знает эти языки. Виконтесса, простите меня: определенно, языки английский и итальянский так же бедны, как французский.
Клер положила руку на сердце, она едва могла дышать. Она убедилась в истине, о которой прежде только догадывалась: герцог де Ларошфуко ради нее - в мыслях или, по крайней мере, в желаниях - изменил герцогине де Лонгвиль, и он говорит все это из ревности. Действительно, два года назад принц де Марсильяк ухаживал и волочился за виконтессой столько, сколько позволяли его угрюмый характер, его обычная нерешительность, его вечная застенчивость - качества, делавшие его самым опасным врагом, если он не был преданнейшим другом. Поэтому виконтесса не хотела ссориться с человеком, в высшей степени способным заниматься государственными делами и одновременно защищать свои самые что ни на есть личные интересы.
- Знаете, герцог, вы человек бесценный, особенно в таких обстоятельствах, в каких мы теперь находимся. Кардинал Мазарини кичится своей полицией, а она не лучше вашей.
- Если б я ничего не знал, - отвечал герцог де Ларошфуко, - так я был бы совершенно похож на этого милого министра и не имел бы причины вести с ним войну. Поэтому-то я и стараюсь все знать.
- Даже секреты ваших союзниц, если бы у них они были?
- Вы сейчас произнесли слово, которое было бы плохо истолковано, если б его услышали. Женская тайна! Стало быть, ваша поездка и эта встреча - секретны?
- Объяснимся, герцог, потому что вы правы только наполовину. Встреча случилась совершенно неожиданно. Поездка составляла тайну, и даже женскую тайну, потому что о ней никто не знал, кроме меня и принцессы.
Герцог улыбнулся. Искусная ее защита состязалась с его проницательностью.
- А Ленэ? - сказал он. - А Ришон? А маркиза де Турвиль и, наконец, некий виконт де Канб, которого я совсем не знаю и о котором я впервые услышал, когда мне рассказывали об этом происшествии?.. Правда, виконт - ваш брат, и вы скажете мне, что тайна не выходила из семейного круга.
Клер начала хохотать, чтобы не рассердить герцога, который уже хмурился.
- Знаете ли, герцог… - начала она.
- Нет, не знаю, и если это тайна, то поведайте ее мне, сударыня; я обещаю быть скромным не менее вас и рассказать ее только моему штабу.
- Пожалуй, скажу, хотя боюсь заслужить ненависть одной знатной дамы, которую опасно иметь врагом.
Герцог мало-помалу стал краснеть.
- Что же это за секрет? - спросил он.
- Знаете, кого назначила мне принцесса Конде в спутники во время этой поездки?
- Нет, не знаю.
- Вас!
- Правда, помню, принцесса спрашивала меня, не могу ли я проводить одну особу, которая едет из Либурна в Париж.
- И вы отказались?
- Меня задержали в Пуату неотложные дела.
- Да, вы ждали известий от герцогини де Лонгвиль.
Ларошфуко быстро взглянул на виконтессу, как бы желая прочесть в ее сердце прежде, чем испарится след произнесенных ею слов, подъехал к ней ближе и спросил:
- Вы упрекаете меня за это?
- Совсем нет; ваше сердце нашло такой превосходный приют, что вы вместо упреков имеете право ждать похвалы.
- Ах, - сказал герцог с невольным вздохом, - как жаль, что я не поехал с вами!
- Почему?
- Потому что не был бы в Сомюре! - отвечал герцог таким тоном, который показывал, что Ларошфуко хотел бы сказать совсем иное, но он не смеет или не хочет сделать этого.
Клер подумала:
"Верно, Ришон все рассказал ему".
- Впрочем, - продолжал герцог, - я не жалуюсь на мое личное несчастье, потому что из него вышло общественное благо.
- Что вы хотите сказать, герцог? Я вас не понимаю.
- А вот что: если б я был с вами, вы не встретили бы того офицера, которого после прислал Мазарини в Шантийи… Из всего этого ясно видно, что судьба покровительствует нам…
- Ах, герцог, - сказала Клер дрожащим голосом, взволнованная горьким воспоминанием, - не смейтесь над этим несчастным офицером!
- Почему же? Разве его особа священна?
- Сейчас - да, потому что для благородных сердец великое несчастье столь же свято, как и большое счастье. Этот офицер… Он, может быть, теперь уже мертв и жизнью заплатил за свое заблуждение или за преданность…
- Он умер от любви? - спросил герцог.
- Будем говорить серьезно, сударь. Вы хорошо знаете, что если б я решилась отдать сердце мое кому-нибудь, так не стала бы искать такого человека на большой дороге… Я говорю вам, что этот несчастный арестован сегодня по приказанию кардинала Мазарини.
- Арестован? - повторил герцог. - А как вы это узнали? Тоже случайно?
- Боже мой, да. Я проезжала через Жольне… Вы знаете Жольне?
- Очень хорошо знаю, там меня ранили в плечо… Так вы ехали через Жольне, через то самое селение, в котором, как рассказывают…
- Ах, герцог, оставим эти сплетни, - сказала Клер, покраснев. - Я проезжала, как уже говорила, через Жольне, увидела отряд солдат, они при мне арестовали и увели человека. Это был он!
- Он, говорите вы? Ах, будьте осторожны, виконтесса! Вы сказали "он"!
- Да, разумеется, он, то есть этот офицер. Как вы проницательны, герцог! Оставьте ваши колкости, и если вы не жалеете несчастного…
- Мне жалеть его! - воскликнул герцог. - Помилуйте, да разве у меня есть время жалеть, особенно людей, которых я вовсе не знаю?
Клер украдкой взглянула на бледное лицо герцога и на его губы, сжатые злобною улыбкою, и невольно вздрогнула.
- Мне хотелось бы иметь честь проводить вас дальше, - продолжал герцог, - но я должен разместить гарнизон в Монроне; извините, что я оставляю вас. Двадцать дворян - они счастливее меня - будут сопровождать вас до места пребывания принцессы. Прошу вас засвидетельствовать ей мое нижайшее почтение.
- Так вы не едете в Бордо? - спросила Клер.
- Нет, теперь не еду, отправляюсь в Тюренн за герцогом Буйонским. Мы оба состязаемся в вежливости, каждый из нас отказывается быть главнокомандующим в этой войне; я имею дело с сильным противником, но хочу победить его и остаться его помощником.
И с этими словами Ларошфуко церемонно поклонился виконтессе и медленно поехал вслед за своим отрядом.
Клер посмотрела на него и прошептала:
- Я просила у него сострадания! А он отвечал, что ему некогда жалеть!
Тут она увидела, что несколько всадников повернули к ней, а остальные поехали в ближайшую рощу.
За отрядом ехал задумчиво, опустив поводья, тот человек с лживым взглядом и белыми руками, который впоследствии написал в самом начале своих "Мемуаров" следующую фразу, довольно странную для философа-моралиста:
"Полагаю, довольно показывать, будто сострадаешь, но не следует чувствовать сострадания. Эта страсть ни к чему душе, хорошо устроенной; она только ослабляет человека, и ее должно оставить черни, которая, ничего не исполняя по рассудку, нуждается в страсти, чтобы делать что-нибудь".
Через два дня виконтесса де Канб приехала к принцессе Конде.
XIII
Виконтесса часто инстинктивно чувствовала, к каким бедам может привести ненависть такого человека, как Ларошфуко; но, видя себя молодой, красивой, богатой, в милости, она не предполагала, что эта ненависть могла бы когда-нибудь иметь пагубное влияние на ее жизнь.
Однако ж когда Клер убедилась, что он интересуется ею и даже знает о ней так много, то решилась предупредить принцессу.
- Ваше высочество, - сказала она в ответ на похвалы, расточаемые ей принцессой, - не хвалите мою ловкость в этом случае: некоторые люди уверяют, что офицер, нами обманутый, очень хорошо знал, где настоящая и где ненастоящая принцесса Конде.
Но такое предположение лишало принцессу заслуги в измышлении этой хитрости и в устройстве всего дела, которую она приписывала себе. Поэтому мадам Конде не желала о нем и слышать.
- Да, да, милая Клер, - отвечала она, - понимаю: теперь, зная, что мы обманули его, наш дворянин уверяет, что он помогал нам. К несчастью, он принялся за это слишком поздно, напрасно он ждал, пока попадет в немилость у королевы. Кстати, вы мне сказали, кажется, что видели герцога де Ларошфуко по дороге?
- Да, мадам.
- Что же нового?
- Он едет в Тюренн на совещание с герцогом Буйонским.
- Да, они соперничают друг с другом, я это знаю. Каждый из них отказывается занять место главнокомандующего нашей армией, а на самом деле только к этому и стремится. Действительно, когда мы будем вести их к согласию, то, чем опаснее был бунтовщик, тем дороже заплатят ему. Но маркиза де Турвиль подала мне идею, как заключить между ними мир.
- О, - сказала виконтесса, улыбнувшись при имени маркизы, - так ваше высочество изволили помириться с вашей неизменной советницей?
- Что ж делать? Она приехала к нам в Монрон и привезла целую кучу бумаг с такой важностью, что мы едва не умерли со смеху, я и Ленэ. "Хотя ваше высочество, - сказала она мне, - вовсе не обращаете внимания на эти размышления, плоды бессонных ночей, полных труда, однако я приношу и свою дань…"
- Да это целая речь…
- Да, в трех частях.
- И ваше высочество на нее ответили?
- Вместо меня отвечал Ленэ. "Маркиза, - сказал он, - мы никогда не сомневались в вашем усердии, а еще менее - в ваших познаниях; они так нужны нам, что мы, принцесса и я, ежедневно жалели о них…" Одним словом, он насказал ей столько комплиментов, что обольстил ее, и она отдала ему свой план.
- Что в нем?
- По ее мнению, надобно назначить главнокомандующим не герцога Буйонского и не герцога де Ларошфуко, а маршала Тюренна.
- Ну что же, - сказала Клер, - мне кажется, что на этот раз маркиза посоветовала очень удачно. Что вы скажете, господин Ленэ?
- Скажу, что вы правы, виконтесса, и будете мудрым членом нашего совета, - отвечал Ленэ, который в эту минуту появился со связкой бумаг и держал их так же важно, как могла бы держать маркиза де Турвиль. - К несчастью, господин де Тюренн не может приехать из северной армии; по нашему плану он должен идти на Париж, когда Мазарини и королева двинутся на Бордо.
- Заметьте, виконтесса, что Ленэ вечно встречаются какие-нибудь препятствия. Зато у нас главнокомандующий не герцог Буйонский, не Ларошфуко, не Тюренн, а Ленэ! Что такое у вас, ваше превосходительство? Не прокламация ли?
- Точно так, мадам.
- Прокламация маркизы де Турвиль, не так ли?
- Совершенно верно, только с некоторыми изменениями в слоге: канцелярский слог, изволите знать…
- Хорошо, хорошо, - сказала принцесса с улыбкой, - что хлопотать о словах? Только был бы тот же смысл, вот все, что нам нужно.
- Смысл не изменен.
- А где подпишется герцог Буйонский?
- В одну строчку с герцогом де Ларошфуко.
- Но где подпишется герцог де Ларошфуко?
- Он подпишется под герцогом Энгиенским.
- Сын мой не должен подписывать такого акта! Подумайте, ведь он ребенок!