- Приготовьте все это, чтобы можно было отнести вслед за вами.
- Ах, вы знаете, Каноль, что настоящее мое сокровище не золото и не бриллианты. Каноль, уж не хотите ли вы удалить меня?
- Нанон, вы убеждены, что я честный человек, не так ли? Клянусь честью, что все эти меры внушены мне лишь страхом за вас.
- И вы думаете, что я в опасности?
- Думаю, что завтра остров Сен-Жорж будет взят.
- Каким образом?
- Не знаю, но уверен.
- А если я соглашусь бежать?..
- Так я постараюсь остаться живым, клянусь вам.
- Приказывайте, друг мой, я буду повиноваться, - сказала Нанон, протягивая Канолю руку, и, невольно засмотревшись на него, забыла, что по ее щекам стекают две крупные слезы.
Каноль пожал ей руку и вышел. Если б он остался еще минуту, то поцеловал бы ее в эти жемчужные слезы, но он положил руку на письмо виконтессы как на талисман; письмо это дало ему силу уйти.
Он провел день в жестокой тоске. Решительная угроза: "Завтра Сен-Жорж будет взят" - беспрерывно звучала в его ушах. Как, каким образом возьмут остров? Почему виконтесса говорит ему об этом с такой уверенностью? Как нападут на него? С берега? Или с моря? С какой неизвестной точки налетит на него беда, еще невидимая, но уже неизбежная? Было отчего сойти с ума.
Весь день Каноль под лучами солнца искал врагов в отдалении. Вечером он мучил свои глаза, рассматривая рощи, отдаленную равнину и извилистое течение реки; но бесполезно: нигде он ничего не видел.
Когда совершенно стемнело, осветился флигель в замке Канб. Каноль увидел там свет в первый раз с тех пор, как приехал в крепость.
- Ага! - сказал он, - вот явились избавители Нанон.
И тяжело вздохнул.
Какая загадочная, таинственная вещь сердце человеческое! Каноль больше не любил Нанон, он обожал госпожу де Канб. Однако, когда ему пришлось расставаться с Нанон, сердце его разрывалось на части. Только вдали от нее или расставаясь с ней, чувствовал он истинную силу странной своей привязанности к этой очаровательной женщине.
Весь гарнизон не спал и находился на стенах. Каноль, устав смотреть, начал прислушиваться к ночному мраку. Никогда темнота не казалась такой немой и сиротливой. Ни один звук не нарушал этой тишины, подобной безмолвию пустыни.
Вдруг Канолю пришла в голову мысль, что враги могут явиться к нему через подземный ход, который он осматривал. Это было маловероятно, потому что в таком случае его, верно, не предупредили бы, однако ж он решился стеречь подземелье. Он велел приготовить бочонок с порохом и фитиль, выбрал лучшего из своих сержантов, подкатил бочонок к последней ступеньке подземелья, зажег факел и отдал его в руки сержанта. Возле него встали еще два человека.
- Если в этом подземелье появятся больше шести человек, - сказал он сержанту, - то сначала прикажи им удалиться; если они не согласятся, подожги фитиль и толкни бочонок: подземелье покато, он взорвется среди врагов.
Сержант взял факел, за ним молча стояли два солдата, освещенные красноватым огнем факела, у ног их лежал бочонок с порохом.
Каноль воротился наверх, спокойный хотя бы в этом отношении; но, войдя в свою комнату, он обнаружил там Нанон, которая, видя, что он спустился со стены и прошел к себе, решила пойти что-нибудь у него узнать и теперь с ужасом смотрела на зияющее отверстие подземного хода, о котором она не знала.
- Боже мой, что это за дверь? - спросила она.
- Для твоего бегства, дорогая Нанон.
- Ты обещал, что не потребуешь моего бегства, пока на тебя не нападут.
- И повторяю обещание.
- Все кажется очень спокойным около острова, друг мой.
- И в крепости тоже все кажется очень спокойным. Однако в двадцати шагах от нас лежит бочонок пороху, и возле него стоит человек с факелом. Если этот человек поднесет факел к бочонку, через секунду от крепости не останется камня на камне. Вот как все спокойно, Нанон!
- О, вы заставляете меня трепетать! - вскричала молодая женщина, побледнев.
- Нанон, позовите ваших горничных, пусть они принесут ваши бриллианты, пусть ваш камердинер принесет ваши деньги. Может быть, я ошибся, может быть, в эту ночь ничего не случится, но все равно будем готовы.
- Кто идет? - раздался голос сержанта в подземелье.
Ему отвечал какой-то голос, в котором не слышалось никакой враждебности.
- Вот за вами уже идут, - сказал Каноль.
- Да ведь еще нет нападения, друг мой, все тихо; позвольте мне остаться при вас, они не придут.
Нанон не успела еще договорить, как во внутреннем дворе крепости три раза раздалось:
- Кто идет?
За третьим возгласом последовал выстрел из мушкета.
Каноль бросился к окну и отворил его.
- К оружию! - кричал часовой. - К оружию!
Каноль увидел в углу черную движущуюся массу: то были неприятельские солдаты, выходившие из низенькой сводчатой двери, ведущей в погреб, где лежали дрова. В этом погребе, как и в его комнате, без сомнения, находился потайной ход.
- Вот они! - вскричал Каноль. - Спешите, вот они!
В ту же секунду залп из двадцати мушкетов ответил на выстрел часового. Две или три пули попали в окно, которое запирал Каноль.
Он обернулся: Нанон стояла на коленях.
Прибежали ее служанки и камердинер.
- Нельзя терять ни минуты, Нанон! - сказал Каноль. - Бегите, бегите!
Он поднял Нанон, легкую как перышко, и побежал с ней в подземелье, крикнув ее людям, чтобы они шли за ним.
Сержант стоял на своем посту с факелом в руках. Солдаты, товарищи его, зажгли фитили и готовились стрелять по группе людей, между которыми стоял старинный знакомец наш метр Помпей, бледный и расточавший всевозможные уверения в дружбе.
- Ах, господин де Каноль, - вскричал он, - скажите вашим солдатам, что мы именно те люди, которых вы ждали! Черт возьми! Нельзя так шутить с друзьями!
- Помпей, - сказал Каноль, - поручаю тебе госпожу де Лартиг. Ты знаешь, кто отвечает мне за нее своей честью, ты же будешь отвечать головой.
- Отвечаю, отвечаю!
- Каноль! Каноль! Я с вами не расстанусь! - кричала Нанон, обнимая барона. - Каноль! Вы обещали мне идти за мной.
- Я обещал защищать крепость Сен-Жорж, пока в ней будет хоть один камень, и я сдержу слово.
Несмотря на крики, слезы, мольбы Нанон, Каноль передал ее Помпею, который увлек ее в глубину подземелья при помощи нескольких лакеев виконтессы де Канб и собственных ее служанок.
Каноль следил глазами за этим милым белым привидением, которое, удаляясь, простирало к нему руки. Но вдруг он вспомнил, что его ждут в другом месте, и бросился вверх по лестнице, приказав сержанту и солдатам идти за собой.
Де Вибрак стоял в его комнате, бледный, без шляпы, со шпагой в руке.
- Господин комендант! - закричал он, увидав Каноля. - Неприятель в крепости!
- Знаю.
- Что ж делать?
- Прекрасный вопрос! Черт возьми! Умирать!
Каноль оросился во внутренний двор. По дороге он увидел топор и схватил его.
Двор был заполнен врагами. Шестьдесят солдат гарнизона сообща старались защитить вход в комнаты Каноля. Со стороны слышались крики и выстрелы; это доказывало, что везде дерутся.
- Комендант! Комендант! - закричали солдаты, увидев Каноля.
- Да, да, - отвечал он, - комендант ваш пришел умереть с вами! Мужайтесь, друзья мои! Вас взяли изменой, не надеясь победить.
- На войне все хорошо, - сказал насмешливым голосом Равайи, у которого рука была подвязана и который призывал своих солдат схватить Каноля.
- Сдавайся, Каноль, сдавайся! - кричал он. - Тебе предложат выгодные условия.
- А, это ты, Равайи! - вскричал Каноль. - Я думал, что уж заплатил тебе долг дружбы! Но ты еще недоволен, так погоди же…
Каноль, прыгнув шагов на пять-шесть вперед, метнул в Равайи топор, который он держал в руке, с такой силой, что рассек шлем и латный воротник стоявшего рядом с Равайи офицера из горожан; тот упал замертво.
- Черт возьми! Вот каким образом ты отвечаешь на мою учтивость? - сказал капитан навайльцев. - Пора бы мне привыкнуть к твоей манере! Друзья мои, он с ума сошел. Стреляйте в него, стреляйте!
Тотчас из неприятельских рядов раздался залп. Пять или шесть человек упало около Каноля.
- Пали! - закричал он своим. - Огонь!
По его приказанию выстрелили только три или четыре мушкета. Захваченные врасплох в ту самую минуту, когда они меньше всего ожидали нападения, и растерявшиеся в ночной темноте, солдаты Каноля потеряли боевой дух.
Каноль понял, что делать нечего.
- Вернемся в дом, Вибрак, - сказал он, - возьмем с собой и солдат. Забаррикадируем двери и сдадимся только тогда, когда они возьмут нас приступом.
- Огонь! - закричали два голоса - Эспанье и Ларошфуко. - Вспомните об убитых товарищах, они требуют мщения! Огонь!
Опять град пуль засвистел вокруг Каноля, но не нанес ему вреда, однако значительно уменьшил его отряд.
- Назад! - закричал де Вибрак. - Отступаем.
- Вперед! Вперед! - кричал Равайи. - За ними, скорей!
Враги бросились вперед. Каноль не более чем с дюжиной солдат выдержал их натиск; он поднял ружье убитого солдата и действовал им как палицей.
Все его товарищи вошли в дом. Он вошел туда после всех, вместе с Вибраком.
Оба они с неимоверными усилиями закрыли дверь, несмотря на противодействие осаждавших, и заперли ее огромным железным засовом.
Окна были с железными решетками.
- Топоры! Тараны! Если нужно - пушки сюда! - кричал герцог де Ларошфуко. - Мы должны взять их живыми или мертвыми.
Страшный залп последовал за этими словами - две или три пули пробили дверь. Одна из этих пуль раздробила бедро Вибраку.
- Ну, комендант, - сказал он, - мое дело кончено, теперь постарайтесь устроить ваше; меня это больше не касается.
И он опустился на землю около стены, потому что уже не мог стоять на ногах.
Каноль осмотрелся кругом: человек двенадцать могли еще защищаться. В числе их находился и сержант, которого он оставил дежурить в подземелье.
- Где факел? - спросил барон. - Куда ты девал факел?
- Признаться, я бросил его там, у бочонка, господин комендант.
- Он еще горит?
- Вероятно.
- Хорошо. Выведи всех этих людей через заднюю дверь. Постарайся выторговать для себя и для них самые выгодные условия. Остальное уже мое дело.
- Но, мой командир…
- Повиноваться!
Сержант опустил голову и подал солдатам знак идти за ним. Все они скоро исчезли во внутренних помещениях: они поняли намерение Каноля и вовсе не желали взлететь с ним на воздух.
Каноль на миг прислушался: дверь рубили топорами что, однако, не мешало стрельбе продолжаться. Стреляли наудачу, стреляли по окнам, полагая, что за ними спрятались осажденные.
Вдруг страшный грохот показал, что дверь подалась, и Каноль услышал, как толпа нападавших бросилась в дом с радостными криками.
- Хорошо, хорошо, - прошептал он, - через пять минут эти радостные крики превратятся в стоны отчаяния.
И он бросился в подземелье.
Там, на бочонке с порохом, сидел молодой человек, у ног его дымился факел; он закрыл лицо обеими руками.
Услышав шум, юноша поднял голову.
Каноль узнал госпожу де Канб.
- А, вот и он, наконец! - вскричала она, поднимаясь.
- Клер! - прошептал Каноль. - Зачем вы здесь?
- Умереть с вами, если вы хотите умереть.
- Я обесчещен! Я погиб! Мне остается только это.
- Вы спасены, и со славой, вы спасены мною!
- Вы погубили меня! Слышите ли их? Они идут, вот они! Бегите, Клер, бегите через это подземелье! Остается еще минут пять, это больше, чем вам нужно…
- Я не бегу, я остаюсь.
- Но знаете ли, зачем я сошел сюда? Знаете ли, что я хочу сделать?
Госпожа де Канб подняла факел, поднесла его к бочонку и сказала:
- Догадываюсь!
- Клер! - вскричал испуганный Каноль. - Клер!
- Скажите еще раз, что хотите умереть, и мы умрем вместе.
Бледное лицо Клер показывало такую решимость, что Каноль убедился: она исполнит обещание. Он остановился.
- Но чего же вы хотите, наконец? - спросил он.
- Сдайтесь!
- Никогда!
- Время драгоценно, - продолжала виконтесса, - сдавайтесь! Предлагаю вам жизнь, предлагаю вам честь, потому что предоставлю вам превосходное извинение - измену!
- Так позвольте мне бежать… Я брошусь к ногам короля и выпрошу у него позволения отомстить за себя.
- Нет, вы не убежите.
- Почему же?
- Потому что я не могу жить так… потому что не могу жить без вас… потому что я вас люблю.
- Сдаюсь! Сдаюсь! - вскричал Каноль, падая на колени перед виконтессой и вырвав факел, который она держала в руках.
- О, - прошептала виконтесса, - теперь он мой, и никто не отнимет его у меня.
Произошло странное, но, впрочем, объяснимое событие: любовь совершенно изменила характеры двух женщин.
Госпожа де Канб, осторожная, нежная и скромная, стала решительной, смелой и твердой.
Нанон, капризная и своевольная, стала скромной, нежной и осторожной.
Виконтесса чувствовала, что Каноль все более и более любит ее.
Нанон чувствовала, что любовь Каноля к ней ежеминутно уменьшается.
X
Второе возвращение армии принцев в Бордо совсем не походило на первое. На этот раз лавров хватило для всех, даже для побежденных.
Благодаря деликатности виконтессы де Канб немалая часть этих лавров досталась Канолю. Едва он миновал заставу бок о бок со своим другом Равайи, которого два раза едва не убил, как его окружила огромная толпа, прославлявшая его как великого военачальника и храброго солдата.
Горожане, потерпевшие поражение третьего дня, и особенно раненые, еще сохраняли некоторую злобу против своего победителя. Но Каноль казался таким добрым, красивым и скромным, переносил новое свое положение с такой веселостью и с таким достоинством, его окружала такая свита искренних людей, офицеры и солдаты полка де Навайля так хвалили его и как своего бывшего капитана, и как коменданта Сен-Жоржа, что жители Бордо скоро забыли свою первую неудачу.
Притом же другие мысли занимали их; герцог Буйонский должен был прибыть на другой или на третий день. Были также получены самые верные известия, что король будет в Либурне самое позднее через неделю.
Принцесса Конде нетерпеливо желала видеть Каноля; спрятавшись за занавески окна, она смотрела, как барон проходил мимо. Вид его показался ей победоносным и вполне соответствующим репутации, которую создали ему друзья и враги. Маркиза де Турвиль, не соглашаясь в этом случае с принцессой, уверяла, что Канолю недостает утонченности. Ленэ утверждал, что считает его благородным человеком, а герцог де Ларошфуко сказал только:
- А, так вот он, герой!
Канолю предоставили квартиру в городской цитадели, в замке Тромпет. Днем ему была дана полная свобода прогуливаться в городе, заниматься своими делами или развлекаться. С закатом он должен был возвращаться в крепость. Все это под честное слово не искать случая бежать и ни с кем не переписываться вне города.
Прежде чем дать эту последнюю клятву, Каноль попросил позволения написать несколько строк. Получив разрешение, он отправил следующее письмо Нанон:
"Я в плену, но свободно живу в Бордо. Дал только слово ни с кем не переписываться и пишу Вам эти несколько слов, дорогая Нанон, чтобы уверить Вас в моей дружбе, в которой Вы могли бы сомневаться из-за моего молчания. Прошу Вас защитить мою честь перед королем и королевой.
Барон де Каноль".
В этих условиях плена, столь снисходительного, нельзя было не увидеть влияния госпожи де Канб.
Дней пять или шесть Каноль был занят обедами и праздниками, которые ему давали друзья. Его беспрестанно видели вместе с Равайи, который держался здоровой рукой за руку Каноля, а раненую носил на повязке. Когда бил барабан, скликая жителей Бордо в какую-либо экспедицию или на иное мятежное действие, можно было не сомневаться, что на их пути окажется Каноль: либо под руку с Равайи, либо один - заложив руки за спину, любопытный, улыбающийся и миролюбивый.
Впрочем, поселившись в Бордо, он редко видел госпожу де Канб и мало говорил с нею. Казалось, виконтессе было достаточно того, что Каноль не с Нанон; казалось, она счастлива уже тем, что, как она сама говорила, держит его при себе. Тогда Каноль написал ей письмо, в котором осторожно жаловался на ее холодность. После этого Клер ввела его в несколько домов той невидимой для глаз, но, если можно так сказать, ощущаемой сердцем протекцией, которую оказывает женщина, когда она любит, но не желает, чтобы угадывали ее чувства.
Она сделала еще больше. Каноль через посредство Ленэ был представлен принцессе Конде. Красавец-пленник иногда показывался в ее гостиной и ухаживал за придворными дамами.
Не было, по-видимому, человека, который бы так мало интересовался политическими делами, как Каноль. Видеть виконтессу, сказать ей несколько слов; если нельзя было поговорить с нею, то хотя бы подметить ее ласковый взгляд, пожать ее руку, когда она садилась в карету; забыв на миг о том, что он гугенот, подать ей святую воду в церкви - вот что занимало пленника весь день.
Ночью он думал о том же.
Однако ж через некоторое время такой образ жизни наскучил пленнику. Зная тонкую деликатность госпожи де Канб, которая боялась более за честь Каноля, чем за свою, он искал возможности расширить круг своих развлечений. Он дрался на дуэли с одним офицером гарнизона и с двумя горожанами, что заняло его на несколько часов. Но поскольку он выбил шпагу у первого и ранил двух последних, то лишился развлечений этого рода, потому что больше не нашлось людей, готовых доставлять ему подобную забаву.
Завелись у него две или три интриги, и это неудивительно: Каноль, как мы уже говорили, был очень красив. Кроме того, попав в плен, он стал вызывать к себе еще больший интерес. Так что в первые три дня и во все утро четвертого весь город говорил только о его пленении, то есть почти столько же, сколько об аресте самого принца.
Однажды, когда Каноль был в церкви, надеясь увидеть там виконтессу де Канб, и она не приехала, боясь, может быть, встретить его, он, стоя на обычном месте, у колонны, предложил святую воду очаровательной даме, которую прежде не замечал. В этом виноват был вовсе не Каноль, а разумеется, виконтесса: если б она приехала, так он думал бы только о ней, видел бы только ее и не стал бы предлагать святую воду никому, кроме нее.
В этот же день, когда Каноль пытался разузнать, кто эта хорошенькая брюнетка, он получил приглашение на вечер к генеральному адвокату Лави, тому самому, который противился приезду принцессы в Бордо. Его, как приверженца королевской партии, не терпели в городе почти так же, как герцога д’Эпернона. Каноль же, все более и более нуждавшийся в развлечениях, принял приглашение с благодарностью и в шесть часов отправился к генеральному адвокату.