- Не бойтесь этого, милый герцог. Велика важность, ведь разлука послужит ему в пользу! Если мы будем вместе, я не смогу как следует помочь ему, потому что вы ревнивы. Если он будет далеко, вы станете поддерживать его своей могущественной рукой. Удалите его, вышлите из Франции, если нужно для его пользы, и обо мне не заботьтесь. Только бы вы любили меня, больше мне ничего не нужно.
- Хорошо, решено, - отвечал герцог. - Завтра утром я пошлю за ним и дам ему поручение. А теперь, - прибавил герцог, умильно взглянув на два кресла и на два прибора, - теперь, как вы предлагаете, мы поужинаем, несравненная моя красавица.
Оба сели за стол с такими веселыми лицами, что даже Франсинетта, в качестве горничной и поверенной привыкшая к поведению герцога и к характеру своей госпожи, подумала, что Нанон совершенно спокойна, а герцог совершенно убедился в ее невиновности.
VII
Всадник, которого Каноль, приветствуя, называл Ришоном, поднялся в бельэтаж гостиницы "Золотого тельца" и сел ужинать с виконтом.
Его-то и ждал с нетерпением виконт, когда сама судьба доставила ему случай заметить враждебные приготовления герцога д’Эпернона и оказать барону де Канолю важную услугу, о которой мы уже рассказали.
Ришон выехал из Парижа уже с неделю; из Бордо он прибыл в тот день, когда началась наша повесть; стало быть, он привез самые свежие известия о событиях, происходивших в то время в этих двух городах и тесно переплетавшихся между собой. Пока он рассказывал об аресте принцев, важнейшей тогдашней новости, или о бордоском парламенте, овладевшем всей провинцией, или о кардинале Мазарини, который был тогда истинным королем, юноша молча смотрел на его мужественное и загорелое лицо, на его проницательные и спокойные глаза, на его острые и белые зубы под длинными черными усами. По всем этим признакам в Ришоне можно было узнать выслужившегося из рядовых офицера.
- Так вы говорите, - спросил наконец виконт, - что принцесса теперь в Шантийи?
Известно, что принцессами в то время называли герцогинь из дома Конде, только к имени старшей из них всегда прибавляли: "вдовствующая".
- Да, - отвечал Ришон, - там она ждет вас.
- А на каком она положении?
- В настоящей ссылке: за нею и за матерью ее мужа наблюдают с величайшим вниманием, потому что при дворе знают, что принцессы не довольствуются одними просьбами к парламенту и замышляют что-нибудь более действенное в пользу принцев. К несчастию, как и всегда, денежные обстоятельства… Кстати, о деньгах: получили ли вы ту сумму, которую хотели добыть здесь? Мне особо поручили узнать об этом.
Виконт отвечал:
- Я с трудом собрал тысяч двадцать ливров, вот они, здесь. И только!
- Только! Какие у вас понятия, виконт, черт возьми! Видно, что вы миллионер, раз говорите с таким презрением о такой сумме в такую минуту! Двадцать тысяч! Мы будем беднее кардинала Мазарини, но гораздо богаче короля.
- Так вы думаете, Ришон, что принцесса примет мое скромное приношение?
- С благодарностью: вы дадите ей возможность платить жалованье целой армии.
- А разве нам она нужна?
- Армия? Разумеется, и мы уже собираем ее. Господин де Ларошфуко завербовал четыреста дворян под предлогом, что они будут присутствовать при похоронах его отца. Герцог де Буйон отправился в Гиень с таким же отрядом, а может быть, и большим. Господин де Тюренн обещает напасть на Париж с целью захватить Венсен врасплох и вырвать принцев оттуда: у него будет тридцать тысяч человек. Он сманит с королевской службы всю северную армию. О! Дела идут очень неплохо, - прибавил Ришон, - будьте спокойны; не знаю, достигнем ли мы цели, но, наверное, шума наделаем много.
- Не встретили ли вы герцога д’Эпернона? - спросил виконт, глаза которого заблестели от радости при перечислении сил, обещавших победу его партии.
- Герцога д’Эпернона? - повторил офицер с удивлением. - Да где же мог я встретиться с ним? Ведь я приехал не из Ажена, а из Бордо.
- Вы могли встретить его в нескольких шагах отсюда, - сказал виконт с улыбкой.
- Да, правда, кажется, здесь близко живет прелестная Нанон де Лартиг?
- На расстоянии двух мушкетных выстрелов от нашей гостиницы.
- Хорошо! Это объясняет мне, почему я встретил в гостинице барона де Каноля.
- Вы знаете его?
- Кого? Барона? Знаю. Я мог бы даже сказать, что я его друг, если б он был не знатным дворянином, а я не бедным разночинцем.
- Такие разночинцы, как вы, Ришон, в настоящем положении дел стоят принцев. Вы, впрочем, знаете, что я спас вашего друга барона де Каноля от палок, а может быть, и от чего-нибудь похуже.
- Да, он говорил мне об этом, но я невнимательно слушал его, мне так хотелось поскорее повидаться с вами. Вы уверены, что он не узнал вас?
- Нельзя узнать того, кого никогда не видел.
- Да, я должен был употребить другое выражение и спросить, распознал ли он вас.
- В самом деле, - отвечал виконт, - он рассматривал меня пристально.
Ришон улыбнулся.
- Как не смотреть пристально! - сказал он. - Не всякий день встречаются дворяне, похожие на вас.
- Барон, мне кажется, веселый человек, - начал виконт, помолчав несколько секунд.
- Веселый и добрый, очень умный и притом великодушный. Гасконцы, как вы знаете, люди крайностей: они очень хороши или ни на что не годятся. Барон принадлежит к числу первых. В любовных делах он фат, на войне - бесстрашный воин. Мне очень жаль, что он против нашей партии. Знаете ли… случай свел вас с ним, и вы должны были бы постараться привлечь его на нашу сторону.
Яркая краска покрыла бледные щеки виконта и тотчас исчезла.
- Боже мой, - сказал Ришон с той философской грустью, которая иной раз посещает даже сильных людей, - а мы разве серьезнее и разумнее, мы, решившиеся неосторожными руками зажечь пламя гражданской войны так же легко, как зажигаем свечу в церкви? Разве коадъютор - человек серьезный? А он одним словом может усмирить или поднять Париж! Разве герцог де Бофор - человек серьезный? А он имеет такое влияние в Париже, что его прозвали королем рынков! Разве герцогиня де Шеврез - серьезная женщина? А она назначает и смещает министров! Разве герцогиня де Лонгвиль - серьезная женщина? А она три месяца царствовала в парижской ратуше. Разве и сама принцесса Конде - серьезная женщина, ведь она еще вчера занималась только нарядами и бриллиантами? Разве герцог Энгиенский - серьезный предводитель политической партии, когда он посреди своих мамок играет еще в куклы и наденет штаны в первый раз только для того, чтобы потрясти Францию? Наконец, и я - если вы позволите мне поставить мое имя после этих знаменитых имен, - разве я важный человек, я, сын ангулемского мельника, бывший слуга герцога де Ларошфуко? Один раз господин мой дал мне вместо щетки и ливреи шпагу. Я храбро надел ее и превратился в воина! И вот сын ангулемского мельника, прежний камердинер Ларошфуко, стал капитаном, формирует роту, собирает четыреста или пятьсот человек и будет, в свою очередь, играть их жизнью, как будто судьба дала ему право на это. Вот он идет по пути к почестям, скоро его произведут в полковники, назначат комендантом крепости… Кто знает, может быть, и ему придется в течение десяти минут, часа или целого дня вершить судьбу Франции? Видите, все это очень похоже на сон; однако ж я буду считать его действительностью до тех пор, пока меня не разбудит какая-нибудь великая катастрофа…
- И тогда, - прибавил виконт, - горе тем, кто вас разбудит, Ришон, потому что вы будете героем…
- Героем или изменником, смотря по тому, кем мы тогда станем - слабейшими или сильнейшими. При прежнем кардинале я подумал бы об этом хорошенько, потому что рисковал бы головою.
- Помилуйте, Ришон, не заставляйте меня думать, что подобные соображения могут удержать вас! Вас, которого называют храбрейшим воином во всей французской армии…
- Ах, разумеется, - сказал Ришон, выразительно пожав плечами, - я был храбр, когда король Людовик XIII, бледный, с черными глазами, блестевшими как карбункулы, с голубой лентой, которую я видел еще на груди его отца, кричал звонким голосом моим солдатам, покручивая при этом усы: "Король смотрит на вас, вперед, господа!" Но если мне придется вновь увидеть на груди сына ту же ленту, какую я видел на груди отца, однако уже не позади, а впереди себя и кричать солдатам: "Стреляй по королю французскому!", то в этот день, виконт - продолжал Ришон, покачивая головой, - я боюсь, что струшу и выстрелю мимо.
- Что с вами сегодня сделалось? Зачем вы толкуете только о неприятных вещах? - спросил юноша. - Любезный Ришон, гражданская война - это очень печально, я знаю, но иногда она необходима.
- Да, как чума, как желтая лихорадка, как черная лихорадка, как лихорадки всех цветов. Например, виконт, не думаете ли вы, что мне очень нужно завтра всадить шпагу в живот храброму Канолю, когда я так дружески и с таким Удовольствием пожал ему руку сегодня… И почему? Потому, что я служу принцессе Конде, которая смеется надо мною, а он служит кардиналу Мазарини, над которым смеется сам? Однако ж это дело очень возможное…
Виконт вздрогнул от ужаса.
- Или, может быть, - продолжал Ришон, - я ошибаюсь, и он как-нибудь проткнет мне грудь. О, такие, как вы, не понимают, что такое война. Вы видите только море интриг и бросаетесь в него как в свою родную стихию. Вот третьего дня я говорил принцессе, и она согласилась со мной, что в том мире, в каком вы живете, пушечные выстрелы, которые нас убивают, кажутся просто потешным огнем.
- Право, Ришон, - сказал виконт, - вы пугаете меня, и если б я не был уверен, что вы будете охранять меня, то не смел бы пуститься в дорогу. Но под вашей защитой, - прибавил юноша, подавая свою маленькую руку фрондеру, - я ничего не боюсь.
- Под моей защитой? - повторил Ришон. - Да, правда, вы напомнили мне об этом. Вам придется обойтись без меня, виконт, намерения наши изменились.
- Разве вы не поедете со мною в Шантийи?
- Я должен был вернуться туда в том случае, если б не был нужен здесь. Но, как я уже сказал вам, я стал таким важным человеком, что принцесса решительно запретила мне удаляться из окрестностей форта. Его, кажется, хотят отнять у нас.
Виконт вскрикнул от страха.
- Как! Я должен ехать без вас! Ехать с одним Помпеем, который в тысячу раз трусливее меня? Через половину Франции одному или почти одному? О! Нет, я не поеду, клянусь вам, я умру со страха прежде, чем доберусь до Шантийи!
- Ах, виконт! - вскричал Ришон, покатываясь от хохота. - Вы, стало быть, забыли, что у вас на боку шпага!
- Смейтесь сколько угодно, а я все-таки не поеду. Принцесса обещала мне, что вы проводите меня, и я согласился ехать только на этом условии.
- Делайте что вам угодно, виконт, - отвечал Ришон с притворной важностью. - Во всяком случае, в Шантийи рассчитывают на вас. Берегитесь, принцам немного надо, чтобы потерять терпение, особенно когда они ждут денег.
- И к величайшему моему несчастью, - сказал виконт, - я должен выехать ночью…
- Тем лучше, - отвечал Ришон, посмеиваясь, - никто не увидит, что вы боитесь. Вы встретите людей еще трусливее вас и обратите их в бегство.
- Вы уверены? - спросил виконт, нисколько не успокоенный этим предсказанием.
- Притом есть средство уладить дело, - сказал Ришон. - Ведь вы боитесь за деньги, не так ли? Так оставьте их у меня, я перешлю их с тремя или четырьмя верными людьми. Впрочем, самое верное средство доставить их в целости - отвезти самому…
- Вы правы, я поеду, Ришон; так как надо быть храбрым, я буду храбрым и сам повезу деньги. Думаю, судя по словам вашим, принцессе теперь гораздо нужнее золото, чем моя особа. Может быть, меня дурно примут, если я приеду без денег?
- Ведь я сказал вам, что вы похожи на героя. По дороге везде королевские солдаты, и война еще не началась. Однако ж не будьте слишком доверчивы и прикажите Помпею зарядить пистолеты.
- Зачем вы говорите мне все это?.. Думаете успокоить меня?
- Разумеется; кто знает об опасности, тот не позволит захватить себя врасплох. Так поезжайте, - сказал Ришон вставая, - ночь будет прекрасная, и до рассвета вы приедете в Монльё.
- А наш барон не ждет ли моего отъезда?
- О, теперь он занят тем же, чем занимались мы, то есть ужинает, и если его ужин хоть немного похож на наш, то такой любитель поесть, как он, не встанет из-за стола без особенно важной причины. Впрочем, я зайду к нему и удержу его.
- Так извинитесь за мою неучтивость. Я не хочу, чтобы он поссорился со мной, если встретит меня, когда будет в дурном расположении духа. Впрочем, ваш барон, должно быть, человек воспитанный.
- Именно так. Тогда он будет готов бежать за вами на конец света, чтобы иметь удовольствие скрестить с вами шпаги. Но будьте спокойны, я поклонюсь ему от вашего имени.
- Только подождите, дайте мне уехать.
- Разумеется, черт побери.
- Нет ли каких поручений к ее высочеству?
- Конечно, есть: вы напомнили мне о самом важном.
- Вы уж написали ей?
- Писать не надо, нужно передать ей только два слова.
- Какие?
- Бордо. - Да.
- И она поймет?
- Обязательно. Зная эти два слова, она может спокойно отправиться в дорогу; скажите ей, что я за все отвечаю.
- Ну, Помпей, - сказал виконт старому своему слуге, который в эту минуту, зевая, показался в дверях, - ну, друг мой, надо ехать!
- Ого, ехать! - отвечал Помпей. - Помилуйте, господин виконт! Да ведь буря страшная!
- Что ты говоришь, Помпей? - возразил Ришон. - На небе ни облачка.
- Однако ж ночью мы можем заблудиться.
- Ну, заблудиться трудно, вам надо только не съезжать с большой дороги. Притом же теперь ясная лунная ночь.
- Лунная ночь! Лунная ночь! - прошептал Помпей. - Вы понимаете, господин Ришон, я забочусь не о себе.
- Несомненно, - отвечал Ришон, - ведь ты старый солдат!
- Кто сражался с испанцами и был ранен в битве при Корби… - продолжал Помпей, приосанившись.
- Тот ничего не боится, не так ли? Ну, это очень кстати, потому что виконт не совсем спокоен… Слышишь ли? Предупреждаю тебя…
- Ого! - пробормотал Помпей, побледнев. - Вы боитесь?
- С тобой не буду бояться, храбрый мой Помпей, - отвечал юноша. - Я знаю тебя и уверен, что ты готов умереть, защищая меня.
- Разумеется, разумеется, - отвечал Помпей, - однако ж если вы очень боитесь, так лучше подождать до утра.
- Никак нельзя, добрый мой Помпей. Ты повезешь это золото на своей лошади. Я сейчас же сойду к тебе.
- Тут много денег, и не следовало бы ночью рисковать ими, - сказал Помпей, взвешивая мешок.
- Опасности нет никакой, по крайней мере, так уверяет Ришон. Проверь, все ли на месте. Пистолеты в кобурах, шпага в ножнах и мушкетон на крюке у седла?
- Вы забываете, - отвечал старый слуга, выпрямляясь, - что человек осторожен и не сделает ни единого промаха, если всю жизнь свою служил солдатом. Да, господин виконт, все оружие в исправности.
- Видите, - сказал Ришон, - можно ли чего-нибудь бояться с таким товарищем? Счастливого пути, виконт!
- Благодарю за пожелание, но путь далек, - ответил виконт с некоторым страхом, которого не мог прогнать даже воинственный вид Помпея.
- Ба, - сказал Ришон, - у всякого пути есть начало и конец. Передайте нижайший поклон от меня принцессе, скажите ей, что я готов до последней капли крови служить ей и господину герцогу де Ларошфуко, особенно не забудьте эти два слова: Бордо. - Да. А я пойду опять к господину де Канолю.
- Послушайте, Ришон, - сказал виконт, останавливая капитана за руку, когда тот уже начал сходить с лестницы, - если Каноль - такой храбрый офицер и истинный дворянин, как вы говорите, почему не попытаться привлечь его к нашей партии? Он мог бы сопровождать нас в Шантийи, я по дороге немного познакомился бы с ним и представил бы его принцессе.
Ришон посмотрел на виконта с такой странной улыбкой, что юноша, вероятно, по лицу его угадал все, что происходило в душе фрондера, и поспешно сказал:
- Впрочем, Ришон, не обращайте внимания на мои слова и делайте как знаете. Прощайте!
Пожав протянутую руку, виконт поспешно воротился в свою комнату, может быть боясь, что Ришон заметит его смущение, или, может быть, потому, что опасался, как бы его не услышал Каноль, чей громкий голос долетал до второго этажа.
Фрондер спустился с лестницы. За ним сошел и Помпей, небрежно неся мешок, дабы не показать, что там есть деньги.
Через несколько минут виконт, торопливо осмотревшись, чтобы убедиться, что он ничего не забыл, погасил свечи, осторожно спустился с лестницы, решился заглянуть через щелочку на нижний этаж, потом, закутавшись в широкий плащ, поданный ему Помпеем, опираясь маленькой ногой на руку слуги, легко вспрыгнул на лошадь, пожурил с улыбкою старого солдата за медлительность и исчез в темноте.
Когда Ришон вошел в комнату Каноля, которого он должен был занимать, пока виконт будет приготовляться к отъезду, радостное "ура!" едва не опрокинувшего стул барона засвидетельствовало, что он не злопамятен.
На столе между прозрачными - оттого, что они уже опустели - бутылками возвышалась приземистая и гордая своей округлостью фляга, оплетенная камышом; из промежутков между камышинками живой свет четырех свечей высекал искры топазов и рубинов. В ней содержалось превосходное старое коллиурское вино, обжигающее рот того, кто уже отведывал много других вин. Около нее находились прекрасный изюм, миндаль, бисквиты, сыры разных сортов, варенье из винограда. Трактирщик не ошибся в расчете, верность которого подтверждалась двумя совершенно пустыми бутылками и третьей, полупустой. В самом деле, кто бы ни прикоснулся к этому десерту, тот должен был бы даже при всей своей умеренности выпить много вина.
А Каноль вовсе не думал воздерживаться. Может быть, как гугенот (он происходил из протестантской фамилии и не расставался с религией предков), - как гугенот, говорим мы, Каноль не считал грехом много попить и хорошо поесть. Был ли он печален или даже влюблен, он всегда был неравнодушен к аромату хорошего обеда и к бутылкам особенной формы с красными, желтыми или зелеными печатями, которые держат в плену настоящее гасконское, шампанское или бургонское вино. Сейчас Каноль, по обыкновению, уступил соблазну: сначала посмотрел, потом понюхал, наконец попробовал. Из пяти чувств, данных ему доброй матерью-природой, три были совершенно удовлетворены; поэтому два остальных, проявляя кроткое терпение, ждали своей очереди с удивительным спокойствием.
В эту минуту вошел Ришон и увидел, что Каноль качается на стуле.