- Ах, дорогой Ришон, вы пришли кстати! - вскричал он. - Хотелось бы кому-нибудь похвалить метра Бискарро, и мне чуть было не пришлось уже хвалить его моему дрянному Касторену, который не знает, что значит пить, и которого я никакие мог научить есть. Ну, посмотрите сюда, милый друг, взгляните на этот стол, за который я прошу вас сесть. Хозяин "Золотого тельца" - истинный художник, человек, которого я хочу рекомендовать другу моему, герцогу д’Эпернону. Выслушайте и, как настоящий знаток, оцените, что у меня было на ужин: чудесный раковый суп, холодное с маринованными устрицами, с анчоусами и свиными ножками, каплун с маслинами - при нем бутылка медока, вы видите, что в ней ничего не осталось, - куропатка с трюфелями, сладкий горошек и вишневое желе - при нем бутылка шамбертена, которая стоит вот тут, - наконец, этот десерт и бутылочка коллиурского, которая пытается защищаться, но которую я прикончу, как и остальные, особенно если мы примемся за нее вдвоем. Черт возьми! Я в превосходном настроении, и Бискарро - великий мастер! Сядьте сюда, Ришон, вы поужинали, но все равно… Я тоже поужинал, но это не беда, мы начнем снова…
- Благодарю, барон, - сказал Ришон с улыбкой, - мне уже не хочется есть.
- Согласен, можно не хотеть есть, но всегда должно хотеться пить. Попробуйте этого коллиурского.
Ришон подставил свой стакан.
- Так вы уже поужинали, - продолжал Каноль, - поужинали с этим дрянным маленьким виконтом. Ах, извините, Ришон, я ошибаюсь. Наоборот, он премилый малый. Я обязан ему тем, что наслаждаюсь благами жизни, а без него я испустил бы дух от трех или четырех ран, которые хотел нанести мне храбрый герцог д’Эпернон. Поэтому я благодарен хорошенькому виконту, прелестному Ганимеду. Ах, Ришон! Вы кажетесь мне именно тем, кем вас считают, то есть преданнейшим слугою принца Конде.
- Что вы, барон! - возразил Ришон, захохотав во все горло. - С чего вы это взяли? Вы уморите меня со смеху.
- Уморю со смеху? Вас? Полноте! Ну уж нет, дорогой мой.
Igne tantum perituri
Quia estis…
Лан-де-ри-ри!
Вам знакомы эти жалобные стихи, не правда ли? Это рождественская песенка вашего патрона, написанная на германской реке Ренусе, когда он ободрял одного из своих товарищей, опасавшегося смерти в воде. Ришон, черт вы эдакий! Ну, все равно, я все-таки ненавижу вашего мальчишку-виконта… Принимать участие в первом проезжем дворянине!.. На что это похоже?
И Каноль вытянулся в кресле, захохотал и принялся крутить усы с таким непритворным весельем, что и Ришон последовал его примеру.
- Итак, любезный Ришон, говоря серьезно, вы пустились в заговоры? В политику?
Ришон продолжал хохотать, но уже не так весело.
- Знаете ли, мне очень хотелось арестовать вас, вас и вашего дворянчика! Черт возьми! Это было бы очень смешно и притом легко. Мне могли бы помочь слуги моего кума, герцога д’Эпернона. Ха-ха! Ришон под караулом вместе с этим мальчишкой! Лан-де-ри-ри!
В эту минуту послышался топот двух удаляющихся лошадей.
- Что это такое, Ришон? - спросил Каноль, прислушиваясь. - Не знаете ли, что это такое?
- Не знаю, но догадываюсь.
- Так скажите.
- Это уехал маленький дворянин.
- Не простясь со мной! - вскричал Каноль. - Ну, он решительно дрянь!
- О нет, любезный барон, он просто спешит…
Каноль нахмурил брови.
- Какое странное поведение! - сказал он. - Где воспитывался этот мальчик? Ришон, друг мой, уверяю, что он вредит вам. Дворяне не ведут себя так друг с другом. Черт возьми! Если б я мог догнать его, надрал бы ему уши! Черт возьми его глупого отца, который, по скупости вероятно, не дал ему учителя!
- Не сердитесь, барон, - отвечал Ришон с улыбкой, - виконт не так дурно воспитан, как вы воображаете. Он, уезжая, поручил мне сказать вам, что извиняется перед вами и низко кланяется…
- Хорошо, хорошо! - сказал Каноль. - Таким образом, он превращает непростительную дерзость в маленькую неучтивость. Черт возьми! Я ужасно сердит. Поссорьтесь-ка со мною, Ришон. Что, не хотите? Позвольте… Ришон, друг мой, вы очень безобразны!
Ришон засмеялся.
- Раз вы в таком настроении, барон, то могли бы выиграть у меня сегодня вечером сто пистолей, если б мы вздумали играть. Игра, как вам известно, способствует поднятию духа.
Ришон знал Каноля, знал, что отведет гнев барона, предлагая ему играть.
- Играть! Черт возьми! - вскричал Каноль. - Именно так, давайте играть! Друг мой, ваше предложение мирит меня с вами. Ришон, вы очень приятный человек! Ришон, вы хороши, как Адонис, и я прощаю господина де Канба. Касторен, карты!
Явился Касторен вместе с Бискарро, они поставили стол, и два друга сели играть. Касторен, уже лет десять мечтавший о крупном выигрыше, и Бискарро, жадно посматривавший на деньги, стали по сторонам стола и наблюдали. Менее чем за час, вопреки своему предсказанию, Ришон выиграл у Каноля восемьдесят пистолей.
У Каноля в кошельке больше не было денег, и он приказал Касторену достать еще из чемодана.
- Не нужно, - сказал Ришон, слышавший это приказание, - нет времени дать вам реванш.
- Как! Нет времени?
- Теперь одиннадцать часов, а в двенадцать я непременно должен быть в карауле.
- Вы, верно, шутите? - спросил Каноль.
- Господин барон, - серьезно отвечал Ришон, - вы сами человек военный, стало быть, знаете дисциплину.
- Так что же вы не уехали прежде, чем выиграли у меня деньги? - сказал Каноль со смехом и с досадой.
- Уж не упрекаете ли вы меня за то, что я посетил вас? - спросил Ришон.
- Боже избави!.. Однако ж подумаем. Мне совсем не хочется спать, и мне будет чрезвычайно скучно. Если я предложу проводить вас, Ришон?
- Откажусь от этой чести, барон. Поручение, которое мне дано, должно быть исполнено без свидетелей.
- Хорошо!.. Но в какую сторону вы поедете?
- Я только что хотел просить вас не спрашивать меня об этом.
- А виконт куда поехал?
- Я вынужден ответить вам, что не знаю.
Каноль должен был посмотреть на Ришона, чтобы убедиться, что в этих насмешливых ответах вовсе нет желания оскорбить его. Добрый взгляд и откровенная улыбка коменданта Вера обезоружили если не нетерпение Каноля, то, по крайней мере, его любопытство.
- Что делать? - сказал Каноль. - Вы сегодня сама тайна, дорогой Ришон; но каждый волен поступать как ему заблагорассудится. Часа три тому назад я сам бы был очень недоволен, если бы кто-нибудь навязался ко мне в попутчики, хотя в конечном счете для него дело закончилось бы гораздо хуже, чем для меня. Ну, последний стакан коллиурского, и доброго вам пути!
Каноль налил стаканы. Ришон, чокнувшись и выпив за здоровье барона, вышел. А тот, даже не догадавшись спросить, по какой дороге он поедет, остался наедине с догоравшими свечами, пустыми бутылками, разбросанными картами и ощутил вдруг такую печаль, что ее мог понять лишь тот, кто сам испытал подобную. Напускной веселостью он пытался заглушить горечь обманутой надежды.
Он дотащился до своей спальни, с сожалением и гневом посматривая через окна коридора на уединенный домик, освещенное окно которого и тени, мелькавшие в нем, наглядно показывали, что мадемуазель де Лартиг проводит вечер не в таком одиночестве, как он.
На первой ступеньке лестницы Каноль наступил на что-то. Он наклонился и поднял жемчужно-серого цвета перчатку виконта, которую тот уронил, спеша покинуть кров метра Бискарро и не сочтя ее, без сомнения, настолько ценной, чтобы тратить время на поиски.
Как ни были тяжелы мысли Каноля, простительные в минуту мизантропии, порожденной любовной неудачей, в одиноком домике царило не большее удовольствие, чем в гостинице "Золотого тельца".
Нанон беспокоилась и волновалась всю ночь, придумывая тысячу планов, как бы предупредить Каноля о положении дел. Она призвала на помощь всю свою догадливость умной женщины, чтобы выпутаться из несносного положения. Надо было улучить минуту, чтобы без герцога переговорить с Франсинеттой, или две минуты, чтобы написать Канолю одну строчку на клочке бумаги.
Но, казалось, герцог угадал ее мысли, прочел все беспокойство ее ума под маской веселья и поклялся не давать ей этой свободной минуты, которая, однако ж, была ей так нужна.
У нее началась мигрень, но д’Эпернон не позволил Нанон встать и сам принес флакончик со спиртом.
Тогда Нанон уколола палец булавкой, и рубиновая капля появилась на ее перламутровом пальчике. Она хотела взять из шкатулки кусочек розового пластыря, который начинали ценить в то время. Герцог, неутомимый в своей услужливости, встал, отрезал кусочек тафты с ловкостью, приводившей Нанон в отчаяние, и запер шкатулку двойным поворотом ключа.
Тут Нанон притворилась, что она спит крепким сном. Почти в то же время захрапел герцог. Нанон раскрыла глаза и при свете ночника, стоявшего на столике в алебастровой вазе, вытянула блокнот герцога из его камзола, лежавшего возле постели почти у нее под рукой, но, когда она взялась за карандаш и оторвала уже листок, герцог открыл один глаз.
- Что вы делаете, милая? - спросил он.
- Я искала, нет ли календаря в ваших листках, - ответила Нанон.
- А зачем?
- Мне хотелось знать, когда день ваших именин.
- Меня зовут Луи, и я именинник двадцать пятого августа, как вы знаете: стало быть, вы еще успеете приготовиться к этому дню, красавица моя.
Он взял блокнот из ее рук и положил его сам в камзол.
Тем не менее, посредством своего последнего маневра Нанон удалось добыть карандаш и бумагу. Она спрятала то и другое под подушку и весьма ловко опрокинула ночник, надеясь, что можно будет написать письмо в темноте, но герцог тотчас позвонил и громко позвал Франсинетту, уверяя, что не может спать без огня. Та прибежала прежде, чем Нанон успела написать половину фразы. Герцог же, опасаясь, чтобы подобная беда не случилась во второй раз, приказал Франсинетте зажечь две свечи на камине. Тут Нанон объявила, что решительно не может спать при свете, и в лихорадочном раздражении повернулась носом к стене, ожидая дня с беспокойством, которое читатель легко поймет.
Свет, которого она так ждала и боялась, разлился, наконец, по верхушкам тополей. Герцог д’Эпернон, хвалившийся тем, что всегда живет как солдат, встал с первым лучом солнца, сам оделся, чтобы ни на минуту не расставаться с милой своей Нанон, и, надев халат, позвонил, желая узнать, нет ли чего нового.
Франсинетта ответила на его вопрос кучей депеш, которые ночью привез Куртово, любимый егерь герцога.
Герцог распечатал их и принялся читать одним глазом, а другим, которому старался придать как можно больше нежности, беспрестанно смотрел на прелестную Нанон.
Нанон охотно растерзала бы герцога на куски.
- Знаете ли, - сказал герцог, прочтя несколько депеш, - что вы должны были бы сделать?
- Нет, монсеньер, - отвечала Нанон, - но, что вы прикажете, все будет исполнено.
- Пошлите на поиски вашего брата, - продолжал герцог. - Я, кстати, получил из Бордо важные известия, и он мог бы тотчас же отправиться с депешей в Париж. После возвращения я мог бы дать ему чин, о котором вы просите.
Лицо герцога выражало самую непритворную, искреннюю нежность.
"Ну, не надо бояться! - подумала Нанон. - Может быть, Каноль по глазам моим догадается или поймет мои намеки".
Потом сказала громко:
- Пошлите за ним сами, любезный герцог.
Она понимала, что если сама вздумает исполнить это поручение, то герцог не допустит, чтобы она послала письмо Канолю.
Д’Эпернон позвал Франсинетту и послал ее в гостиницу "Золотого тельца", сказав ей только:
- Скажи господину де Канолю, что мадемуазель де Лартиг ждет его к завтраку.
Нанон пристально посмотрела на служанку, но, хотя взгляд ее был очень красноречив, Франсинетта не могла прочесть в нем целой фразы: "Скажи Канолю, что я его сестра".
Франсинетта вышла, поняв: что-то неладно у госпожи ее, и она в такой же опасности, как если бы вместо угря взяла в руки змею.
Между тем Нанон стала за стулом герцога так, что взглядом могла предостеречь Каноля, и стала придумывать хитрую фразу, которая могла бы сразу подсказать барону все, что ему нужно знать, дабы не расстроить предстоящее семейное трио.
Она могла видеть всю дорогу до того угла, где накануне герцог прятался со своими сбирами.
- А, - сказал вдруг герцог, - вот возвращается наша Франсинетта.
И он уставился на Нанон, которая принуждена была отвернуться от окна и отвечать на вопросительный взгляд герцога.
Сердце Нанон билось так сильно, что у нее заболела грудь; она видела только Франсинетту, а ей хотелось видеть Каноля и прочесть на его лице что-нибудь успокоительное.
Раздались шаги на лестнице: герцог приготовил улыбку, гордую и вместе с тем дружескую. Нанон старалась не краснеть и приготовилась к битве.
Франсинетта постучала в дверь.
- Войдите! - сказал герцог.
Нанон приготовилась сказать придуманную наконец фразу, которой хотела приветствовать Каноля.
Дверь отворилась; Франсинетта вошла одна. Нанон заглядывала в переднюю жадным взором, но там никого не было.
- Сударыня, - сказала Франсинетта с невозмутимым чпломбом субретки из комедии, - господина барона де Каноля уже нет в "Золотом тельце".
Герцог удивился и нахмурил брови.
Нанон подняла голову и вздохнула.
- Как, - сказал д’Эпернон, - господина барона де Каноля уже нет в гостинице "Золотого тельца"?
- Ты, верно, ошибаешься, - прибавила Нанон.
- Сударыня, - отвечала Франсинетта, я повторяю вам слова самого господина Бискарро.
- Он верно все угадал, милый Каноль! - прошептала Нанон. - Он так же умен, так же ловок, как храбр и красив.
- Сейчас же позвать сюда этого метра Бискарро! - вскричал герцог с досадой.
- Я думаю, - поспешно прибавила Нанон, - он узнал, что вы здесь, и не хотел беспокоить вас. Он так скромен, бедный Каноль!
- Он скромен! - возразил герцог. - Но, кажется, у него совсем не такая репутация.
- Нет, сударыня, - осмелилась прибавить служанка, - барон действительно уехал.
- Но позвольте спросить, - сказал д’Эпернон, - каким образом барон мог испугаться меня, когда Франсинетте поручено было пригласить его от вашего имени? Ты, стало быть, сказала ему, что я здесь?.. Да отвечай же, Франсинетта!
- Я ничего не могла сказать ему, монсеньер, потому что его там не было.
Несмотря на этот ответ Франсинетты, высказанный быстро и откровенно, герцог, по-видимому, стал укрепляться в своих подозрениях. Нанон не могла уже говорить от радости.
- Прикажете мне вернуться и позвать метра Бискарро? - спросила служанка.
- Разумеется, непременно, - резко отвечал герцог. - Или нет, погоди. Ты останешься здесь, потому что, может статься, понадобишься своей госпоже, а я пошлю туда Куртово.
Франсинетта вышла. Через пять минут Куртово постучался в дверь.
- Ступай к хозяину "Золотого тельца", - сказал герцог, - и приведи его сюда: мне нужно переговорить с ним. Скажи, чтобы он захватил с собой меню завтрака. Дай ему эти десять луидоров, и чтобы завтрак был получше. Ступай!
Куртово подставил полу платья, получил деньги и тотчас вышел исполнять полученное приказание.
Это был лакей, всегда живший в хороших домах и знавший свое ремесло так хорошо, что превосходил всех Криспинов и Маскарилей своего времени. Он пошел к Бискарро и сказал ему:
- Я уговорил герцога заказать вам лучший завтрак; он дал мне восемь луидоров, естественно, я оставлю два себе за комиссию, а вот вам остальные шесть. Пойдемте поскорее.
Бискарро, дрожа от радости, надел чистый фартук, положил шесть луидоров в карман и, пожав руку Куртово, отправился вслед за егерем, который быстро повел его к уединенному домику.
VIII
На этот раз Нанон перестала трусить: уверенность Франсинетты совершенно успокоила ее, ей даже очень хотелось потолковать с Бискарро. Его ввели в комнату, как только он пришел.
Бискарро вошел, франтовато засунув фартук за пояс, с колпаком в руке.
- У вас вчера останавливался молодой дворянин, барон де Каноль? - спросила Нанон. - Где он?
- Да, где он? - прибавил герцог.
Бискарро начал беспокоиться, потому что, получив от егеря шесть луидоров, он догадался, что этот господин в халате - важный вельможа. Поэтому он отвечал с замешательством:
- Но он уехал, сударь.
- Уехал? - повторил герцог. - В самом деле уехал?
- Точно, уехал.
- А куда? - спросила Нанон.
- Этого я не могу сказать вам, сударыня, потому что, право, сам не знаю.
- Вы, по крайней мере, знаете, по какой дороге он поехал?
- По парижской.
- А в котором часу он выехал? - спросил герцог.
- В полночь.
- И ничего не приказывал? - боязливо спросила Нанон.
- Ничего, он только оставил письмо, поручив мне отдать его мадемуазель Франсинетте.
- А отчего не отдал ты этого письма, дурак? Так-то ты уважаешь приказание дворянина?
- Я уже отдал… давно отдал.
- Франсинетта! - закричал герцог с гневом.
Франсинетта, слушавшая у дверей, одним прыжком перелетела из передней в спальню.
- Почему ты не отдала госпоже своей письмо, которое оставил ей господин де Каноль?
- Я думала… монсеньер… - шептала горничная в страхе.
"Монсеньер! - подумал испуганный Бискарро, скрываясь в самом дальнем углу спальни. - Монсеньер… Это, верно, какой-нибудь переодетый принц".
- Да я у нее не успела спросить его, - вмешалась Нанон, побледнев.
- Дай! - закричал герцог, протягивая руку.
Бедная Франсинетта медленно мяла письмо, обращась к госпоже своей со взглядом, который хотел сказать: "Вы сами видите, я ни в чем не виновата, дурак Бискарро все испортил".
Молнии заблистали в глазах Нанон и полетели в Бискарро.
Несчастный потел от страха и отдал бы все шесть луидоров за то, чтобы стоять у своей печи и держать в руках какую-нибудь кастрюлю.
Между тем герцог взял письмо, развернул и прочитал его.
Пока он читал, Нанон стояла бледная и холодная как мрамор; она чувствовала, что в ней живо только одно сердце.
- Что за марание? - спросил герцог.
Из этих слов Нанон поняла, что письмо не может повредить ей.
- Прочтите вслух. Может быть, я смогу объяснить вам его, - сказала она.
Герцог прочел:
"Дорогая Нанон!.."
Тут он повернулся к ней; она, все больше успокаиваясь, смогла вынести его взгляд с удивительной храбростью.
Герцог продолжал:
"Дорогая Нанон!
Пользуясь отпуском, которым обязан Вам, я для развлечения поскачу в Париж. До свидания, прошу не забыть похлопотать о моем счастье".
- Да он сумасшедший, этот Каноль!
- Почему же? - спросила Нанон.
- Разве можно уезжать так, в полночь, без всякой причины? - сказал герцог.
"Да, правда", - подумала Нанон.
- Ну объясните же мне ею отъезд?
- Ах, Боже мой, - отвечала Нанон с очаровательной улыбкой, - нет ничего легче, монсеньер.