"И она называет его монсеньер! - прошептал Бискарро. - Решительно, это принц".
- Что же? Говорите!
- Вы сами не догадываетесь?
- Нет! Ни за что на свете.
- Ведь Канолю только двадцать семь лет, он молод, красив и беспечен. Какому безумству отдает он предпочтение? Разумеется, любви. Он, верно, увидел в гостинице метра Бискарро какую-нибудь хорошенькую путешественницу и тотчас поскакал за нею.
- Влюблен! Вы так думаете? - вскричал герцог в восторге от мысли, что если Каноль влюблен в другую, так, верно, не в Нанон.
- Да, разумеется, он влюблен. Не так ли, метр Бискарро? - спросила Нанон, радуясь, что герцог соглашается с нею. - Ну, отвечайте откровенно: не так ли, я угадала правду?
Бискарро вообразил, что настала благоприятная минута снискать благосклонность молодой дамы, поддакивая ей; он улыбнулся, разинув огромный рот, и сказал:
- Действительно, вы, может быть, сударыня, правы.
Нанон подвинулась на шаг к трактирщику и невольно вздрогнула.
- Не так ли? - сказала она.
- Я так думаю, сударыня, - ответил Бискарро с лукавым видом.
- Вы так думаете?
- Да… подождите… в самом деле, вы раскрыли мне глаза.
- Ах, расскажите нам все это, метр Бискарро! - вскричала Нанон, начиная чувствовать ревность. - Говорите, какие путешественницы останавливались вчера в вашей гостинице?
- Рассказывайте, - прибавил герцог, разваливаясь в кресле и протягивая ноги.
- Путешественниц не было, - сказал Бискарро.
Нанон вздохнула с облегчением.
- Останавливался, - продолжал трактирщик, не подозревая, что каждое слово падало, как свинец, на сердце Нанон, - останавливался только молодой дворянин, белокурый, хорошенький, полный, который не ел, не пил и боялся ехать ночью… Дворянин боялся ехать ночью, - прибавил Бискарро, лукаво покачивая головою, - вы изволите понимать…
- Ха-ха-ха! Прекрасно! - высокомерно рассмеялся герцог, явно попадаясь на удочку.
Нанон отвечала скрежетом зубов.
- Продолжайте, - сказала она трактирщику. - Вероятно, юный дворянин ждал господина де Каноля?
- Нет, он ждал к ужину высокого господина с усами и даже довольно грубо обошелся с господином де Канолем, когда тот хотел ужинать с ним; но храбрый барон нимало не смутился. Он, кажется, отчаянный человек; клянусь честью, после отъезда высокого господина, поехавшего направо, он поскакал за маленьким, уехавшим налево.
При этом раблезианском заключении Бискарро, видя веселое лицо герцога, позволил себе так громко рассмеяться, что стекла в окнах задрожали.
Герцог, совершенно успокоенный, наверно, поцеловал бы почтенного Бискарро, если б трактирщик был дворянином. Между тем бледная Нанон слушала каждое слово Бискарро с тем страшным вниманием, которое заставляет ревнивых выпивать чашу яда до дна…
Наконец она спросила:
- Что заставляет вас думать, что этот дворянин - переодетая женщина, что господин де Каноль влюблен в нее и что он поехал в Париж не для одного развлечения, не от одной скуки?
- Что заставляет меня думать? - повторил Бискарро, непременно хотевший передать свою уверенность слушателям, - позвольте, сейчас скажу.
- Говорите, говорите, любезный друг, - сказал герцог, - вы в самом деле очень забавны.
- Монсеньер слишком добр, - отвечал Бискарро. - Извольте послушать.
Герцог обратился в слух. Нанон слушала, стиснув руки.
- Я ничего не подозревал и просто принял белокурого дворянина за мужчину, как вдруг встретил барона Каноля на лестнице. В левой руке он держал свечу, а в правой - перчатку, которую он с любовью рассматривал и нюхал.
При этих словах герцог, который становился все веселее, по мере того как рассеивались его опасения, рассмеялся.
- Перчатку! - повторила Нанон, стараясь вспомнить, не оставила ли она подобного залога любви в руках своего друга. - Какая перчатка? Не такая ли?
И она показала трактирщику свои перчатки.
- Нет, - отвечал Бискарро, - перчатка была мужская.
- Мужская! Станет господин де Каноль с любовью рассматривать мужскую перчатку! Ах, Бискарро, вы сошли с ума!
- Нет, перчатка принадлежала белокурому господину, который не ел, не пил и боялся ехать ночью, очень маленькая перчатка, куда едва ли вошла бы ваша ручка, сударыня, хотя ручка у вас крошечная.
Нанон застонала, как будто ей нанесли невидимую рану.
- Надеюсь, - сказала она с чрезвычайным усилием, - что теперь вы, монсеньер, достаточно осведомлены и узнали все, что хотели узнать.
Стиснув зубы, с дрожащими губами, она указала пальцем на дверь, но изумленный Бискарро, заметив гнев на лице молодой женщины, ничего не понимал и оставался на месте, вытаращив глаза и разинув рот.
"Если отсутствие барона доставляет им такое неудовольствие, - подумал он, - то его возвращение чрезвычайно их обрадует. И если усладить этого знатного вельможу надеждой, его аппетит станет лучше".
Вследствие такого соображения Бискарро принял самый грациозный вид, на какой был способен, и, ловко выставив правую ногу вперед, сказал:
- Барон уехал, но с минуты на минуту может возвратиться.
Герцог улыбнулся этому открытию.
- Правда, - сказал он, - почему бы ему не вернуться? Может быть, он уже воротился. Подите-ка посмотрите, господин Бискарро, и дайте мне ответ.
- А завтрак? - спросила Нанон. - Я просто умираю от голода.
- Дело, - отвечал герцог, - я пошлю туда Куртово. Эй, Куртово, ступай в гостиницу метра Бискарро и узнай, не вернулся ли барон де Каноль. Если его там нет, так разузнай и поищи в окрестностях. Мне очень хочется завтракать с этим дворянином, ступай!
Куртово ушел, а Бискарро, заметив беспокойное молчание обоих хозяев дома, хотел было заговорить опять.
- Разве вы не видите, что госпожа моя дает вам знак уйти? - сказала ему Франсинетта.
- Позвольте, позвольте! - вскричал герцог. - Вот и вы, дорогая Нанон, в свою очередь теряете голову! А как же завтрак? Мне так же хочется есть, как и вам, меня мучит голод. Подойдите, метр Бискарро, прибавьте вот эти шесть луидоров к остальным: они даются вам за интересную историю, которую вы нам рассказали.
Потом он приказал историку вернуться к своим обязанностям повара. Поспешим заметить, что Бискарро столь же отличился во второй роли, сколь и в первой.
Между тем Нанон обдумала неожиданный поворот дела и положение, в которое ее поставило известие почтенного Бискарро. Во-первых, верно ли это известие? А во-вторых, если оно даже верно, не следует ли в конце концов извинить Каноля? В самом деле, какая жестокая обида для него, такого храброго дворянина, это несостоявшееся свидание! Какое оскорбление шпионство герцога д’Эпернона и необходимость присутствовать при торжестве соперника! Нанон была так влюблена, что приписывала его бегство припадку ревности и не только извиняла Каноля, но даже жалела его; она даже радовалась, что он любит ее так сильно и решился на маленькое мщение. Но как бы то ни было, прежде всего следовало вырвать зло с корнем, не дать развиться этой едва родившейся любви.
Вдруг страшная мысль поразила Нанон как громом.
Что если встреча Каноля и переодетой дамы просто свидание?..
Но нет, тотчас успокоилась она: переодетая дама ждала высокого мужчину с усами, грубо обошлась с Канолем, да и сам Каноль узнал, какого пола его незнакомец, только по маленькой перчатке, найденной случайно.
Как бы то ни было, все-таки надо остановить Каноля.
Тут, вооружившись всем своим мужеством, она вернулась к герцогу, который только что отпустил Бискарро, осыпав его похвалами и снабдив приказаниями.
- Как жаль, монсеньер, - сказала она, - что ветреность сумасшедшего Каноля помешает ему воспользоваться честью, которой вы хотели удостоить его! Если бы он был здесь, все его будущее устроилось бы, но его нет, и это может погубить карьеру.
- Но, - возразил герцог, - если мы его отыщем…
- О, этого не может быть, ведь речь идет о женщине. Он не вернется.
- Что же прикажете мне делать? Как помочь горю? - отвечал герцог. - Молодые люди ищут веселья, он молод и веселится.
- Но я постарше его, порассудительнее и полагаю, что следовало бы оторвать его от этого несвоевременного веселья.
- Какая сердитая сестрица! - усмехнулся герцог.
- В первую минуту он может сетовать на меня, - продолжала Нанон, - но впоследствии уж, верно, будет благо дарить.
- Ну, так скажите, что вы хотите делать. Если у вас есть какой-нибудь план, я готов исполнить его, говорите!
- Разумеется, есть.
- Так говорите.
- Вы хотели послать его к королеве с важным известием?
- Хотел, но ведь его нет.
- Пошлите за ним вдогонку, он поехал по парижской дороге, так что половина дела сделана.
- Вы совершенно правы.
- Поручите все дело мне, и Каноль получит ваши приказания сегодня вечером или завтра утром, не позже. Отвечаю вам за успех.
- Но кого послать?
- Вам нужен Куртово?
- Нисколько.
- Так отдайте его мне, и я его отправлю к Канолю с моим поручением.
- У вас голова дипломата. Вы далеко пойдете, Нанон! - сказал герцог.
- Только бы вечно учиться у такого превосходного учителя. Больше я ничего не желаю.
Она обняла старого герцога; тот вздрогнул от радости.
- Какую чудесную шутку сыграем мы с нашим селадоном! - сказала она.
- И рассказывать будет весело!
- Я сама хотела бы поехать за ним, чтобы видеть, как он примет посланного.
- К несчастью, - или, лучше сказать, к счастью, - это невозможно и вам придется остаться со мною.
- Пожалуй, но не будем терять времени. Извольте писать вашу депешу, герцог, и отдайте Куртово в мое распоряжение.
Герцог взял перо и на листе бумаги написал только два слова:
"Бордо. - Нет".
И подписался.
На конверте этой лаконичной депеши он надписал:
"Ее величеству королеве Анне Австрийской, регентше Франции".
В то же время Нанон написала две строчки и показала их герцогу.
Вот они:
"Любезный барон!
Вы видите здесь депешу к ее величеству королеве. Отвезите ее немедленно; дело идет о спасении королевства.
Ваша преданная сестра Нанон".
Она складывала записку, когда на лестнице послышались быстрые шаги. Куртово отворил дверь с радостным видом человека, который принес нетерпеливо ожидаемое известие.
- Вот господин де Каноль, я встретил его в ста шагах отсюда, - сказал егерь.
Герцог вскрикнул от приятного изумления. Нанон побледнела, бросилась в дверь и прошептала:
- Верно, такова уж моя судьба!..
В эту минуту в дверях показалось новое лицо. Одетый в великолепный костюм, со шляпой в руках, вошедший улыбался с самодовольным видом.
IX
Если б гром разразился над Нанон, он не столько бы поразил ее, сколько удивило это неожиданное явление, и, может быть, не вызвал бы у нее более горестного восклицания, чем против воли сорвавшееся с уст:
- Опять он!
- Конечно, я, милая моя сестрица, - отвечал гость нежным голосом. - Но извините, - прибавил он, увидав герцога, - может быть, я беспокою вас.
И он до земли поклонился губернатору Гиени, который отвечал ласковым жестом.
- Ковиньяк! - прошептала Нанон так тихо, что слово это, казалось, вылетело из ее сердца, а не из уст.
- Добро пожаловать, господин де Каноль, - сказал герцог с веселой улыбкой, - ваша сестра и я со вчерашнего вечера говорим только о вас и со вчерашнего вечера желаем видеть вас.
- А, вы желали видеть меня! В самом деле? - сказал Ковиньяк, обращая на Нанон взгляд, в котором выражались ирония и сомнение.
- Да, - отвечала Нанон, - герцог был так добр, что пожелал, чтобы я представила вас ему.
- Только из опасения обеспокоить вас, монсеньер, я не добивался этой чести раньше, - сказал Ковиньяк, низко кланяясь герцогу.
- Да, барон, - отвечал герцог, - я удивлялся вашей деликатности, но все-таки упрекаю вас за нее.
- Меня, монсеньер, меня хотите вы упрекать за деликатность!
- Да, если б ваша добрая сестра не занялась вашими делами…
- А… - сказал Ковиньяк, с красноречивым упреком взглянув на сестру. - А, сестра занялась моими делами…
- Да, делами брата, - живо подхватила Нанон, - что же тут особенно удивительного?
- И сегодня чему обязан я удовольствием видеть вас? - спросил герцог.
- Да, - вопросил Ковиньяк, - и чему, монсеньер, вы обязаны удовольствием видеть меня?
- Чему? Разумеется, случаю, только случаю, который воротил вас.
"Ага, - подумал Ковиньяк, - я, должно быть, уезжал".
- Да, вы уехали, несносный брат, - сказала Нанон, - и написали мне только две строчки; они еще больше увеличили мое беспокойство.
- Что же делать, дорогая Нанон? - сказал герцог, усмехаясь. - Надобно прощать влюбленных.
"Ого, дело запутывается! - подумал Ковиньяк. - Я, должно быть, влюблен".
- Ну, - сказала Нанон, - признавайтесь, что вы влюблены.
- Пожалуй, не отказываюсь, - отвечал Ковиньяк с победоносной улыбкой, стараясь уловить в глазах собеседников крупицу истины, чтобы с ее помощью придумать большую ложь.
- Хорошо, хорошо, - прервал герцог, - однако ж пора завтракать. Вы расскажете нам, барон, про ваши любовные интрижки за завтраком. Франсинетта, подай прибор господину де Канолю. Вы еще, надеюсь, не завтракали, капитан?
- Еще нет, монсеньер, и должен даже признаться, что утренний воздух придал мне удивительный аппетит.
- Скажите лучше, ночной воздух, повеса, потому что вы всю ночь провели на большой дороге.
"Черт возьми! - подумал Ковиньяк. - Мой зять на этот раз угадал правильно".
Потом он прибавил вслух:
- Пожалуй, извольте, соглашусь, ночной воздух…
- Так пойдемте же, - сказал герцог, подавая руку Нанон и переходя в столовую вместе с Ковиньяком. - Вот тут, надеюсь, достаточно работы для вашего желудка, как бы он ни был взыскателен.
Действительно, Бискарро превзошел самого себя: блюд было немного, но все они были отборные и приготовлены превосходно. Янтарное вино Гиени и красное бургонское выливалось из бутылок, как потоки золота и каскады рубинов.
Ковиньяк ел за четверых.
- Этот малый поступает в высшей степени любезно! - сказал герцог. - А вы почему не едите, Нанон?
- Мне уж не хочется, монсеньер.
- Милая сестрица! - вскричал Ковиньяк. - Подумать только, удовольствие видеть меня отняло у нее аппетит. Право, мне досадно, что она так любит меня!
- Возьмите кусочек курицы, Нанон, - сказал герцог.
- Отдайте его моему брату, монсеньер, - отвечала Нанон, заметившая, что тарелка Ковиньяка быстро пустеет, и боявшаяся, что он опять начнет насмехаться над нею, когда кушанье исчезнет.
Ковиньяк подставил тарелку и улыбнулся, выражая этим благодарность. Герцог положил ему кусок курицы, и Ковиньяк поставил перед собою тарелку.
- Ну, что же вы поделываете, Каноль? - спросил герцог с фамильярностью, которая показалась Ковиньяку чудесным предзнаменованием. - Разумеется, я говорю не о любовных делах.
- Напротив, говорите о них, монсеньер, говорите сколько вам угодно, не церемоньтесь, - отвечал Ковиньяк, которому частые приемы медока и шамбертена развязали язык. Впрочем, он не боялся появления своего двойника, что редко случается с теми, кто принимает на себя чужое имя.
- Ах, герцог, - сказала Нанон, - он очень хорошо понимает шутку!
- Так мы можем потолковать с ним об этом молоденьком дворянине? - спросил герцог.
- Да, о том юноше, которого вы встретили вчера вечером, братец, - прибавила Нанон.
- Да, на дороге, - сообщил Ковиньяк.
- И потом в гостинице метра Бискарро, - прибавил герцог д’Эпернон.
- Да, потом в гостинице метра Бискарро, - повторил Ковиньяк, - сущая правда.
- Так вы в самом деле с ним встретились? - спросила Нанон.
- С молоденьким дворянином?
- Да.
- Каков он был? Ну, говорите откровенно, - сказал герцог.
- По правде сказать вам, - отвечал Ковиньяк, - он был очень мил: белокурый, стройный, изящный, ехал со слугой.
- Именно так, - сказала Нанон, кусая губы.
- И вы влюблены в него?
- В кого?
- В этого дворянчика, белокурого, стройного, изящного?
- Что это значит, монсеньер? - спросил Ковиньяк, готовясь рассердиться. - Что хотите вы сказать?
- Что? У вас до сих пор хранится на сердце жемчужно-серая перчатка? - спросил герцог, лукаво улыбаясь.
- Жемчужно-серая перчатка?
- Да, та самая, которую вы так страстно нюхали и целовали вчера вечером.
Ковиньяк понял все.
- А, этот мальчик был дамой? - вскричал он. - Ну, даю вам честное слово, что я угадал эту шутку!
- Теперь уж нет сомнения, - прошептала Нанон.
- Налейте мне вина, сестрица, - сказал Ковиньяк. - Не знаю, кто опустошил бутылку, которая стояла воле меня, но в ней уже нет ничего.
- Хорошо, хорошо! - сказал герцог. - Есть еще возможность вылечить его, если любовь не мешает ему ни есть, ни пить. Государственные дела не пострадают от такой любви.
- Как! Чтобы от любви пострадали дела короля? Никогда! Дела короля прежде всего! Дела короля - вещь священная! За здоровье его величества, монсеньер!
- Можно надеяться на вашу преданность, барон?
- На мою преданность королю?
- Да.
- Разумеется. Я готов позволить изрезать себя на куски за него… иногда.
- И это очень просто, - перебила Нанон, боясь, что, придя в возбуждение от медока и шамбертена, Ковиньяк забудет свою роль и станет самим собой. - И это очень просто; разве вы не капитан войск его королевского величества по милости герцога?
- И никогда этого не забуду, - отвечал Ковиньяк с изумительным душевным волнением, положив руку на сердце.
- Мы и не то сделаем после, - сказал герцог, - а что-нибудь побольше.
- Благодарю, монсеньер, благодарю!
- И мы уже начали.
- В самом деле?
- Да. Вы слишком скромны, мой молодой друг, - возразил д’Эпернон. - Когда вам нужна будет протекция, надобно обратиться ко мне. Теперь, когда вам не нужно ходить окольной дорогой, когда вам уже не нужно скрываться, когда я знаю, что вы брат Нанон…
- Теперь, монсеньер, - вскричал Ковиньяк, - я всегда буду обращаться прямо к вам!
- Вы обещаете?
- Даю слово.
- Прекрасно сделаете. Между тем сестра объяснит вам, о чем мы теперь хлопочем: она должна отдать вам письмо от меня. Может быть, все счастье ваше зависит от поручения, которое я даю вам по ее просьбе. Попросите совета у сестры вашей, молодой человек, попросите у нее совета: она умна, осторожна и чрезвычайно добра. Любите сестру вашу, барон, и будьте уверены, что я всегда буду к вам милостив.
- Монсеньер, - воскликнул Ковиньяк с непритворной радостью, - сестра моя знает, как я люблю ее, как я желаю видеть ее счастливой, славной и особенно… богатой!
- Ваш пыл нравится мне, - сказал герцог, - так останьтесь с Нанон, а я пойду и займусь одним мерзавцем. Но, кстати, барон, - прибавил герцог, - может статься, вы можете дать мне какие-нибудь сведения об этом бандите?