Дон Мигель не терял даром времени, сидя у сеньора министра, он ухитрился опутать его превосходительство такой хитросплетенной сетью сбивчивых сведений, что теперь мог рассчитывать на то, что тот не скоро выпутается из нее. Дон Мигель, движимый чувством любви к родине и своему народу, решился один, без всякой посторонней поддержки, бороться против тирании грозного Росаса и свергнуть ненавистный деспотизм, под гнетом которого диктатор намеревался держать народ.
Сильный безукоризненной чистотой своих намерений, он с невозмутимым хладнокровием ставил на карту свою жизнь, неутомимый борец постоянно тревожил зверя, царившего над злополучным Буэнос-Айресом, и сражался с ним с такой неустрашимостью, которую ничто не могло победить. Он один был подобен целому заговору против Росаса, удивительный по уму и смелости, не отступающий ни перед чем, всегда чувствующий опасность и всегда готовый к риску дон Мигель невольно внушал своим немногочисленным друзьям и свой энтузиазм, и свою безграничную отвагу.
Дон Фелипе Арана питал большое уважение к талантам дона Мигеля, с которым он часто советовался о стиле изложения некоторых важных бумаг, а также переводов с французского, особенно важных для министра иностранных дел. Вот почему этот последний с такой глупой доверчивостью принял советы молодого человека. Мы ничего теперь не скажем об этих советах, последствия которых читатель вскоре сам увидит, а последуем за доном Мигелем.
Молодой человек не спеша шел по улице Завоевателей, его лицо казалось покойным и беззаботным, он приветливо улыбался встречавшимся знакомым и любезно раскланивался с дамами, наконец, он дошел до дома мадам Барроль. Стоя у столика, на котором красовался роскошный букет, донья Аврора, целиком поглощенная своими мыслями, не видела цветов и даже не наслаждалась их тонким ароматом. Она припоминала слова доньи Марии-Хосефы и мысленно рисовала портрет доньи Эрмосы, которую считала своей соперницей.
Донья Аврора даже не заметила, как отворилась дверь гостиной и кто-то вошел в комнату. Она очнулась только тогда, когда почувствовала на своей руке прикосновение губ, приникших к ней горячим поцелуем.
Движение доньи Авроры было так естественно, а лицо полно не то что злобы, а презрения, что дон Мигель стоял ошеломленный, не зная, что и думать.
- Сеньор кабальеро! - произнесла девушка полным достоинства голосом. - Моей матери нет дома.
- Матери нет дома? Сеньор кабальеро? - повторил вслед за нею дон Мигель, как бы желая убедиться, что действительно слышал эти слова из уст Авроры. - Аврора! Клянусь честью, - воскликнул он, - я не могу понять ни смысла этих слов, ни того, что с тобой происходит!
- Я хочу сказать, что я одна и рассчитываю на должное к себе уважение.
Дон Мигель покраснел до ушей.
- Аврора, ради Бога, скажи мне, шутишь ты или нет? Я совсем теряю голову!
- Не голову вы потеряли, а нечто другое.
- Нечто другое?
- Да.
- Что же я потерял, Аврора?
- Мое уважение к вам, сеньор.
- Твое уважение?
- Да. Но что вам мое уважение и моя дружба! - на лице девушки мелькнула презрительная улыбка.
- Аврора! - воскликнул дон Мигель, делая шаг вперед.
- Ни шагу, кабальеро! - остановила она молодого человека, гордо вскинув голову и поднимая руку.
Слова эти были произнесены с таким достоинством, что дон Мигель остановился на месте как вкопанный.
Спустя минуту он попятился назад и оперся рукой о спинку кресла.
Влюбленные замерли в неподвижности, глядя в лицо друг другу; каждый считал, что имеет право требовать объяснений.
- Я полагаю, сеньорита, - начал наконец дон Мигель, - что если я имел несчастье потерять ваше уважение, то, по крайней мере, сохранил право узнать причину этого несчастья.
- А я, сеньор, если и не имею права, то буду иметь смелость не отвечать на ваш вопрос! - ответила донья Аврора тем презрительно-надменным тоном, который свойствен только любящим женщинам, когда они чувствуют себя оскорбленными и притом сознают полнейшую свою безупречность.
- В таком случае, сеньорита, я позволю себе сказать вам, что если все это не игра, зашедшая слишком далеко, то жестокая несправедливость, которая роняет вас в моих глазах.
- Я понимаю и мирюсь с этим, - откликнулась она. Дон Мигель пребывал в глубоком отчаянии.
Вновь наступила пауза.
- Аврора, если я вчера ушел от вас так рано, то лишь потому, что важные дела призывали меня в другое место.
- Сеньор, вы вольны приходить и уходить когда вам заблагорассудится.
- Благодарю вас, сеньорита, - дон Мигель закусил губу.
- Благодарю вас, сеньор.
- За что?
- За ваше поведение.
- За мое поведение?
- Вы, наверное, оглохли, сеньор кабальеро, если повторяете мои слова, как будто вы их учите наизусть? - девушка бросила презрительный взгляд на дона Мигеля.
- Есть некоторые слова, которые я должен повторить, чтобы их понять.
- Напрасные старанья!
- Но почему же, сеньорита?
- Да потому, что человек, имеющий два уха, два глаза и две души, обязан сразу и слышать, и понимать.
- Аврора! - раздраженно воскликнул дон Мигель. - Здесь какая-то ужасная несправедливость, и я требую объяснения.
- Вы требуете?
- Да, сеньорита, требую. Я полагаю, что все это - недостойная игра, или же вы лишь ищете предлог, чтобы порвать со мной. Три года любви и верности дают мне право узнать причину вашего странного обращения со мной.
- А, вы уже не требуете, сеньор, вы просите - это дело другое! - отозвалась Аврора, смерив молодого человека с ног до головы презрительным взглядом.
Кровь прилила к лицу дона Мигеля: и самолюбие, и его честь были задеты.
- Я требую или прошу, как вам угодно, но я хочу, слышите вы, сеньорита, я хочу объяснения всей этой сцены!
- Не горячитесь, сеньор, не горячитесь, ваш голос еще пригодится вам, напрасно вы его портите, так возвышая без нужды, я полагаю, вы не забыли, что говорите с дамой!
Дон Мигель вздрогнул - этот упрек кольнул его больше других.
- Я, кажется, схожу с ума! - воскликнул он, закрыв лицо руками.
Наступило молчание, дон Мигель прервал его первый:
- Послушайте, Аврора, ваше поведение несправедливо и жестоко, вы не можете отрицать моего права требовать объяснения.
- Объяснения чего? Моего несправедливого поступка?
- Да, именно.
- Ба-а! Ведь это чистейшая глупость, кабальеро, в наше время никто не требует объяснений несправедливых поступков.
- Да, если дело касается политики, но я полагаю, что сейчас мы ею не занимаемся.
- Вы очень ошибаетесь.
- Ошибаюсь?
- Конечно, мне кажется, это единственные вопросы, которые вы затрагиваете в беседах со мной, я полагаю, что нужна вам исключительно для этого.
Дон Мигель тотчас же понял, что она упрекала его услугой, о которой он просил ее в своем письме. Этот удар, нанесенный его чувству деликатности, оскорбил его.
- Я полагал, - сухо сказал он, - что сеньорита Аврора Барроль настолько интересуется судьбой дона Мигеля дель Кампо, что для нее не трудно побеспокоиться, когда жизнь его друзей, а может быть и его собственная, в опасности!
- О, что касается этой последней, кабальеро, она не может особенно тревожить сеньориту Барроль.
- В самом деле?
- С тех пор как она знает, что в случае какой-либо опасности сеньор дель Кампо всегда найдет себе надежное убежище в уединенном домике, полном всяких удобств и наслаждений, она считает всякую заботу о нем совершенно лишней.
- Надежное убежище, полное наслаждений! - повторил он, в недоумении.
- Может быть, вы хотите, чтобы я говорила с вами по-французски, потому что сегодня вы, как я вижу, не понимаете ни слова по-испански; я вам сказала, что мне известно, что у вас есть надежное убежище, прелестный грот Артемиды или дворец волшебницы. Неужели, сеньор дель Кампо, вам неизвестно это место?
- Это невыносимо!
- Напротив, это весьма приятно, я говорю о том, что вам всего дороже в мире.
- Аврора, это ужасно!
- Нет, нисколько, это весьма забавно, рассказывают про грот, про чудный сад, скажите, хорошо там, сеньор?
- Да где?
- В Барракасе, например! - С этими словами донья Аврора повернулась спиной к дону Мигелю и принялась расхаживать по комнате.
- В Барракасе! - воскликнул дон Мигель, поспешно делая несколько шагов к донье Авроре.
- Так что же, неужели вам там не было хорошо? - сказала она, обернувшись к нему лицом, - но главное, остерегайтесь, чтобы вас не ранили, если ваше убежище выдадут какие-нибудь доктора, аптеки или прачки.
- В Барракасе!.. Чтобы не ранили!.. Аврора, ты меня убьешь, если не скажешь все до конца.
- О, вы не умрете, если вы постараетесь не умереть в самый лучший момент вашей жизни, я боюсь только одного, чтоб вас не ранили в левое бедро, это ужаснейшая рана, в особенности если это сабельный удар.
- О Боже! Они погибли! - воскликнул молодой человек, закрыв лицо руками.
Наступило молчание, мучительное и тяжелое для этих безгранично любящих друг друга молодых людей, безвинно терзавшихся и мучивших друг друга под влиянием злого гения, который пробудил чувство ревности в сердце неопытной девушки.
На этот раз молчание длилось недолго, прежде чем Аврора успела увернуться, дон Мигель бросился перед нею на колени и обхватил обеими руками ее стан.
- Именем Бога, Аврора, - прошептал он, бледный как смерть, - именем твоим, потому что ты мой земной бог, прошу тебя, объясни мне таинственный смысл твоих слов. Я тебя люблю! Ты моя первая и последняя любовь, я весь принадлежу тебе, и в целом мире нет женщины, которая была бы так любима, как ты! Но сейчас, когда могут погибнуть невинные, нам надо думать не о любви, может быть, и я сам в опасности, но, конечно, речь не о моей жизни, уже давно я ежечасно и ежеминутно ставлю ее на карту… Послушай, Аврора, твоя душа стала моей душой, доверяя тебе все мои тайны, я доверяю их тебе как Богу; жизнь моего друга Луиса и жизнь Эрмосы стоят на карте, но кровь их не прольется без того, чтобы не смешаться с моей кровью, и тот кинжал, который пронзит сердце Луиса, неизбежно должен пройти и через мою грудь.
- Мигель! Мигель! - воскликнула девушка, наклонившись к нему и обхватив его голову обеими руками, как будто она боялась, что смерть отнимет его у нее. Искренняя мука и страх так ярко отразились на лице и звучали в словах дона Мигеля, что сердце молодой девушки невольно поверило ему и как-то сразу сбросило с себя мучительную тяжесть ревности и сомнений.
- Да, - продолжал он, не изменяя своей позы, - Луиса чуть не убили в эту ночь, мне удалось спасти его, едва живого, убийцы были наемники Росаса, необходимо было его спрятать, но где? У меня или у него - это было немыслимо.
- Ах, Боже мой! Луиса чуть не убили! Какой несчастный день! Но ведь он не умрет, не правда ли?
- Нет, он спасен! Но слушай, слушай дальше: необходимо было укрыть его в надежном месте, я отвез его к Эрмосе. Эрмоса, как ты знаешь, единственная родственница, оставшаяся у меня из родни матери. Эрмоса мне дорога, я ее люблю, как сестру. О Боже! И я, я и погубил ее, которая жила так счастливо и так спокойно.
- Ты ее погубил! Почему? Мигель! Скажи, почему?
И Аврора трясла его за плечи, напуганная до смерти его словами и бледностью.
- Для Росаса милосердие к несчастному - преступление, Луис в сейчас в Барракасе, а ты упомянула эту деревню, Луис серьезно ранен именно в левое бедро, а ты, ты…
- О, они ничего не знают, совершенно ничего, - воскликнула донья Аврора, радостно хлопая в ладоши, - они теперь не знают ничего, но могут все узнать, послушай!
И Аврора, забыв про свою ревность, заставила своего друга встать на ноги, усадила его и, сев с ним рядом, в каких-нибудь пять минут подробно пересказала свой разговор с сеньорой Мансилья и доньей Марией-Хосефой Эскурра.
Но по мере того как ее рассказ приближался к вопросу о донье Эрмосе, личико ее становилось все мрачнее, а голос терял уверенность.
Дон Мигель, не прерывая, выслушал ее до конца, в его лице не отразилось ни малейшего волнения во время пересказа эпизода о Барракасе, что не укрылось от наблюдательного взгляда девушки.
- Подлые! - воскликнул он. - Вся эта семья какие-то исчадия ада! И у нее, и у всех сторонников Росаса вместо крови в жилах течет яд. Когда эти изверги не убивают из-за угла кинжалом, тогда они клеветой убивают честь, покой и счастье!
Подлые люди! Забавляются тем, что мучают сомнением сердце бедной девушки! Аврора, ангел мой, - продолжал он, - это было бы оскорблением для тебя, если бы я мог допустить хоть на минуту, что ты поверила той женщине, а не мне, ее слова - сплошная ложь и клевета; она хотела тебя помучить, потому что мучения ближнего доставляют наслаждение всем членам семьи Росаса Верь мне, Аврора, все это клевета!
- Так часто бывает, - сказала девушка. - Все что я могу сделать, это прекратить над тобой мой суд.
В душе Авроры не осталось никаких сомнений, но, как всякая женщина, она не хотела сознаться в том, что слишком легкомысленно осудила любимого человека.
- Ты сомневаешься во мне, Аврора? - спросил Мигель.
- Мигель, я хочу познакомиться с Эрмосой и увидеть все своими глазами.
- Ты ее знаешь.
- Я хочу с ней подружиться.
- Хорошо.
- Пусть это будет на этой же неделе.
- Прекрасно, хочешь ты еще чего-нибудь? - серьезно спросил ее дон Мигель.
- Нет, больше ничего! - И она протянула ему руку, которую тот долго удерживал в своих.
В другое время он, конечно, покрыл бы эту руку бесчисленными поцелуями, но теперь его мысли были так заняты опасностью, грозившей его друзьям, что он даже не подумал об этом.
- Ты уверена в том, что бандит не сообщал других сведений о Луисе? - осведомился он.
- Конечно, вполне уверена.
- Ну, мне пора, дорогая Аврора! Как жаль, что я не увижу тебя сегодня.
- Даже вечером?
- Вряд ли.
- Вы, наверно, поедете сегодня в Барракас?
- Да, Аврора, я вернусь оттуда очень поздно. Разве мое место не у постели несчастного Луиса? Ведь я обязан охранять его жизнь и жизнь моей кузины, которую я впутал в это опасное дело! Неужели ты хочешь, чтобы я бросил Луиса, твоего названного брата и моего единственного друга!
- Нет, Мигель, иди! - отозвалась она и встала, опустив глаза, чтобы скрыть навернувшиеся слезы.
- Ты сомневаешься во мне, Аврора?
- Иди и ухаживай за Луисом, вот все, что я могу сказать тебе сегодня.
- Возьми это, мы не увидимся до завтра, и я хочу оставить тебе то, с чем никогда не расставался.
С этими словами дон Мигель снял с шеи цепочку, сплетенную из волос покойной матери, которую Аврора знала. Поступок любимого человека затронул самые нежные струны ее сердца: закрыв лицо руками, она стыдливо склонила головку когда дон Мигель надевал ей на шею свою цепочку. Слезы градом катились из ее глаз, а с этими слезами таяли в душе последние сомнения, и сердце переполнялось любовью. Дон Мигель ушел.
Минуты две спустя, донья Аврора, сидя на диване, страстно целовала цепочку из волос, а дон Мигель широким шагом удалялся от дома мадам Барроль по Венесуэльской улице.
Глава XV
ПРЕЗИДЕНТ СОЛОМОН
В переулке, ведущем от церкви святого Николаса к набережной, на перекрестке улицы Корриентес и Серрито стоял старенький домик с низкими окнами и дверью на улицу, с деревянным порогом высотой в полфута от земли. Каждый вечер во время вечерни можно было видеть, как хозяин этого дома выходил и садился у порога без сюртука, с засученными выше сапог панталонами, с сигаретой в правой руке, так он просиживал около часа.
То был человек лет шестидесяти, высокий и такой толстый, что самый жирный бык из числа тех, которых ежегодно приводят на конкурс для карнавала, показался бы тощим в сравнении с ним. Сын одного из старых испанских пульперо в Буэнос-Айресе, он и его брат Хеннаро унаследовали от своего отца пульперию, смежную с тем домом, который мы описывали, и скромное имя Гонсалеса.
Хеннаро, старший из двух братьев, возглавил дело; предание ничего не говорит о том, почему мальчишки этого квартала прозвали его Соломоном. Несомненно лишь то, что это прозвище приводило в ярость почтенного Хеннаро, который в гневе кулачные и палочные удары на тех, кто под предлогом покупки вина или другого оскорбляли его этим известным библейским именем. Этот Хеннаро, будучи пульперо, являлся в то же время капитаном милиции, к несчастью, его расстреляли в 1823 году, во время военного бунта. Стала вдовой его жена, донья Мария Ризо, и сиротой - его дочь Квинтина.
После смерти Хеннаро, его младший брат Хулио Гонсалес стал владельцем пульперии и в силу народной психологии, потому, что имя Соломон ему казалось звучнее, чем Гонсалес, он стал называть себя: Хулио Гонсалес Соломон. И с той поры имя, вызывавшее гнев старшего брата, отца Квинтины, стало неразрывно с именем данным при крещении младшему брату, который, казалось, уже с гордостью носил его.
И вот дон Хулио стал расти в объеме так же быстро, как росли его имена, а в чинах - так же быстро, как в объеме. Он преуспевал в милиции, да и в торговом деле, но ни то, ни другое занятие не мешало ему по обыкновению отдохнуть часок на пороге своего дома. Этот-то дон Хулио Гонсалес Соломон и был тем самым толстяком, с которым мы познакомили читателя в начале этой главы. Ураган, который подхватил низы аргентинского населения при захвате власти Росасом, был слишком силен, чтобы не поднять и эту тушу мяса и грязи; и вот с порога своего дома почтенный дон Хулио представлял себя возведенным в звание полковника милиции, а затем - ив президенты Народного общества Ресторадора, члены которого избрали в качестве символа колос маиса, в подражание одному древнему испанскому обществу, которое выбрало тот же символ и имело почти те же цели.
В четыре часа пополудни пятого мая 1840 года весь квартал, где находился дом полковника Соломона, был запружен лошадьми в федеральном уборе, то есть в красных попонах и наголовниках или уздечках из красного сукна с красными перьями или же красным шерстяным султаном. Хотя такое число лошадей в этом месте было делом обыкновенным, тем не менее все жители квартала были у окон и дверей своих домов.
Зал в доме полковника Соломона был битком набит солдатами, чьи лошади стояли на улице, на солдатах были черные шляпы с широкой красной лентой, синие камзолы с девизом длиной в полфута, длинные жилеты и огромный кинжал у пояса, рукоятка которого скрывалась под правой полой. Казалось, все эти люди имеют одно лицо: густые черные усы и баки, расходившиеся на подбородке, мрачный и бегающий взгляд. Такие лица можно встретить лишь в минуты народных смут и волнений и невозможно увидеть, когда в стране царят порядок и покой.