- Фу, ты черт! Вы только полезайте!
- Вот, я на крыше.
- И я тоже, - сказал молодой человек, в два прыжка очутившись подле своего бывшего учителя, - ну, теперь сядем!
- Но, друг мой…
- Сеньор дон Кандидо!
- Ну, ну, Мигель, я сел.
Молодой человек достал из кармана листок бумаги, компас и карандаш и, разложив бумагу на крыше, сказал голосом, не допускавшим возражения:
- Ну, сеньор дон Кандидо, за десять минут вы нарисуете мне план окрестностей этого дома. За десять минут, слышите вы? Хотя бы крупными штрихами, деталей мне не нужно, только расстояние и границы. Через десять минут спуститесь в прихожую, я буду там.
Холодный пот вдруг выступил на лбу дона Кандидо: по мере того как эта сцена становилась более и более таинственной, ему казалось, что все кинжалы Масорки направлены на его горло, в то же время он чувствовал себя смущенным при мысли, что своим необдуманным признанием предал себя в руки Мигеля.
Хотя дон Кандидо был весьма посредственным чертежником, но то, что требовалось от него, было так просто и не трудно, что менее чем за десять минут все было готово.
Он спустился вниз как раз в то время, когда все погрузилось во мрак.
- Готово? - спросил дон Мигель, выйдя к нему на встречу.
- Да, готово, надо только перевести все начисто и сверить.
- Я попрошу вас закончить все этой ночью, чтобы я получил план до десяти часов утра.
- Хорошо, Мигель, а теперь, конечно, мы уйдем из этого дома, не правда ли?
- Да, нам здесь больше делать нечего! - сказал дон Мигель, выходя в совершенно темную прихожую.
Но в тот момент, когда он собирался сунуть ключ в замок, кто-то снаружи вставил в него ключ, дверь отворилась так быстро, что дон Кандидо едва успел прижаться к стене, а дон Мигель отступить на шаг и засунуть руку в карман своего камзола.
Впрочем, это движение было скорее инстинктивное, так как он знал, что с минуты на минуту дверь отвориться и в нее войдет одна, а может быть и несколько нарядных женщин, но увидеть мужчину он никак не ожидал.
А между тем пришел именно мужчина.
Дон Мигель вооружился тем своеобразным оружием, описать которое мы не можем, так как сами его не видали, но с помощью которого он так удачно уложил на месте двоих солдат, спасая жизнь дону Луису.
Мужчина, заперев за собой дверь, спрятал ключ в карман.
Дон Кандидо дрожал всем телом, в передней было темно, как в бездне.
Поворачиваясь, чтобы пройти в комнату, вновь мужчина задел плечом грудь дона Кандидо и отскочил в другой угол сеней.
- Кто тут? - воскликнул он грозным и сильным голосом, выхватывая нож, острый конец которого почти коснулся груди дона Кандидо.
Гробовое молчание было ответом.
- Кто тут? - повторил он. - Отвечайте сейчас же, не то я вас убью, как унитария, лишь они расставляют сети защитникам святого дела федерации!
Ответа не было.
- Кто вы такой? Отвечайте скорее, не то я убью вас, - продолжал он, не делая, однако, ни шагу вперед, а осторожно пробираясь к двери, вытянув перед собой руку с ножом.
- Я ваш покорнейший слуга, мой уважаемый и дорогой сеньор, хотя и не имею чести знать вас, но все же глубоко вас уважаю! - вымолвил дон Кандидо таким тоненьким и дрожащим голоском, что сразу внушил Пришедшему смелость, которой тому явно не доставало.
- Кто вы такой?
- Я ваш покорнейший слуга.
- Как ваше имя?
- Будьте добры, прекраснейший сеньор, отоприте дверь и позвольте мне уйти.
- А, вы не называете вашего имени, значит вы унитарий, шпион!
- Нет, уважаемый сеньор, я был бы рад, если бы меня повесили за славного восстановителя закона, губернатора и генерала провинции Буэнос-Айрес, уполномоченного во всех внешних сношениях федерации, дона Хуана Мануэля Росаса, славной сеньоры доньи Энкарнасьои Эскурра, которая покоится теперь на кладбище, отца федеральной сеньориты, доньи Мануэлиты дель Росас и Эскурра, отца славного федерального сеньора дона Пруденсио, дона Эрвасио, дона…
- Да скоро вы кончите, черт вас побрал?! Я спрашиваю ваше имя.
- Я рад бы также умереть за вас и вашу уважаемую семью. Есть у вас семья, мой дорогой сеньор?
- Вот я вам дам сейчас семью! Увидите!
- Что я увижу? - спросил дон Кандидо, едва живой от страха, с трудом держась на ногах.
- Ну, хлопайте в ладоши.
- Мне хлопать в ладоши?
- Ну живо, живо, не то я убью вас!
Дон Кандидо не заставил дважды повторять угрозу и принялся хлопать в ладоши, не понимая смысла этой пантомимы.
Как только мужчина убедился в том, что его противник безоружен, он тотчас же наскочил на него и, приставив нож к его груди, сказал:
- Признавайтесь мне сейчас же, ради которой из них вы ходите сюда, не то я пригвозжу вас к этой стене!
- Ради которой из них?
- Ну, да, ради Андреа?
- Ради Андреиты?..
- Да перестаньте! Может, вы ходите сюда ради Хертрудис?
- Но, сеньор, я не знаю ни Андреа, ни их уважаемой семьи, ни…
- Ну, признавайтесь, не то я убью вас!
- Нет, признавайтесь сами, ради которой вы пришли сюда, не то я размозжу вам череп! - произнес над самым его ухом звучный мужской голос, в то же мгновение чья-то сильная рука схватила правую руку незнакомца, и он почувствовал легонький удар в голову каким-то очень тяжелым оружием.
Человек, так неожиданно явившийся из мрака, был не кто иной, как дон Мигель, который оставался безмолвным свидетелем этой комичной сцены до тех пор, пока он счел нужным положить конец этому представлению.
- Караул!
- Молчать, или я тотчас отправлю вас ко всем чертям! - повелительно произнес молодой человек, нанося своим оружием удар более сильный.
- Ах, пощадите! Пощадите! Ведь я священник, я лучший федералист, священник Гаэте! Не совершайте святотатства, не проливайте мою кровь!
- Ваше преподобие, бросьте ваш нож!
- Отдайте его мне! - воскликнул дон Кандидо, отыскивая ощупью нож, который так напугал его.
- Отдайте нож!
- Я его отдал, - отвечал Гаэте, - пустите же меня, я вам сказал, что я священник!
- Так для которой же из них вы ходите сюда, преподобный отец? - передразнил его слова дон Мигель.
- Я?
- Да, вы! Дурной священник, поганый федералист и подлый человек, которого мне следовало бы сейчас же раздавить, как гада, но чью кровь я не хочу пролить, чтобы не почувствовать ее гнусного запаха. Дрожишь, подлец, а завтра ты, как змея, подымешь свою голову, чтобы узнать лицо того человека, который заставил тебя дрожать сегодня, ты в своей церкви Святого Духа проповедуешь лишь зло, призывая народ к убийству унитариев!
- О, пощадите! Пощадите! Пустите! - вопил монах, обезумев от страха.
- На колени, мерзавец! - крикнул дон Мигель, застав священника стать на колени.
- Стой так! - приказал он. - Апостол нового культа крови и убийства, которым вы теперь так нагло оскверняете священные слова - братолюбие, свободу и справедливость! Стой так, священник-убийца! Стой на коленях и кайся!
И он с силой потряс почти бесчувственного от испуга священника.
- Теперь ты можешь встать! - сказал дон Мигель.
- Нет, нет, пощадите меня!
- Пощадить?! Да разве вы признаете пощаду, вы, проповедники кровавой политической ереси, называемой святой федерацией?
- Пощадите!
- Вставай, мерзавец!
- Сеньор!
- Отдай мне ключ от двери.
- Вот он! Только не убивайте меня.
Не отвечая, дон Мигель втолкнул его в комнату и запер за ним дверь.
- Ну, скорее теперь! Где вы, дон Кандидо?
- Здесь! - отозвался со двора старик.
- Пойдемте!
- Уйдем, уйдем скорей из этого дома! - воскликнул профессор чистописания, хватая под руку дона Мигеля.
Но опять в тот момент, когда он собирался вставить ключ в замок, кто-то опередил его снаружи.
- Силы небесные! - испуганно воскликнул дон Кандидо.
- Оставайтесь на улице и не входите в дом! - шепнул дон Мигель почти что на ухо той, которая только что открыла дверь и которую он сразу же узнал, как, впрочем, и троих других следовавших за ней.
Вытащив на улицу бедного дона Кандидо, который едва держался на ногах от страха, он запер дверь и, вручив ключ той особе, с которой говорил, прибавил:
- Для меня очень важно, чтобы вы не возвращались раньше чем через четверть часа: священник Гаэте в доме.
- Священник Гаэте! О Боже! Какой ужас!
- Не бойтесь, вам ничто не угрожает, но если вы теперь отворите дверь, то он последует за мной, а это нежелательно для меня. Вернувшись, убедите его в том, что совершенно не знаете кто я такой. Поняли меня?
- Да, да, я понимаю, сеньор…
- Ни слова! - поспешно прервал он. - Знайте, что одно неосторожное слово обо мне будет дорого стоить вам, донья Марселина. Я уверен, что вы будете молчаливы, как могила, и мы всегда будем с вами друзьями, а потому, пока священник Гаэте отдыхает от волнений, вы с вашими племянницами вернитесь в лавки и купите там что-нибудь. С этими словами он сунул в руку донье Марселине сверточек банковых билетов. Перейдя через улицу, дон Мигель отыскал дона Кандидо, который дрожа всем телом ожидал его, прислонившись к стене красивой дачи, взяв под руку, он поспешно потащил его за собой - вскоре оба скрылись во мраке безлюдной улицы Кочабамба.
Глава XVII
ТРИДЦАТЬ ДВА РАЗА ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ
Несмотря на свой страх, почтенный профессор чистописания принужден был попросить пощады у своего смелого спутника: он едва держался на ногах и никак не мог отдышаться. - Помедленнее, Мигель, - сказал он, когда они дошли до поворота улицы Кочабамба, - я падаю, задыхаюсь!
- Вперед, вперед! - сказал дон Мигель, увлекая за собой старика. Наконец они добрались до улицы Отцов.
- Теперь, - сказал дон Мигель, убавив шаг, - мы прошли четыре улицы, а добрейший монах так толст, что, без сомнения, не догнал бы нас даже если бы дьявол выпустил его в замочную скважину.
- Какой монах, Мигель? Какой монах? - встревожено воскликнул дон Кандидо, едва дыша.
- Ах, мой добрейший друг, вы все еще не понимаете?
- Нет, Боже меня упаси!
- Да тот монах с ножом!
- Да, да, но ты согласись, Мигель, - мы ведь вели себя геройски!
- Гм!
- Я сам себя не узнавал!
- Да почему же, вы всегда ведете себя точно так же!
- Нет, милый друг мой, мой спаситель и покровитель, при других обстоятельствах я умер бы от одного сознания, что к груди моей приставлено лезвие кинжала. Поверь мне, Мигель, уж такова моя натура, чувствительная, впечатлительная, нежная, я боюсь крови, а этот чертов монах…
- Потише.
- А что? - осведомился дон Кандидо, оглядываясь по сторонам.
- Ничего, но только не надо забывать, что улицы в Буэнос-Айресе имеют уши.
- Да, да, поговорим о чем-нибудь другом, я только хотел сказать тебе, что ты причина всех опасностей, которые грозят мне теперь.
- Я? Но я же ведь и спасаю вас!
- Конечно, и с сегодняшнего вечера ты - мой друг, мой покровитель, мой спаситель…
- Аминь.
- А как ты полагаешь, этот монах…
- Молчите и идемте.
Они продолжали свой путь и наконец дон Мигель остановился на углу улицы Каналья, здесь, взглянув на бледное лицо дона Кандидо, освещенное уличным фонарем, дон Мигель расхохотался.
- Что тебе кажется забавным?
- Что вам приписывают любовные похождения.
- Мне?
- Ну, конечно, разве вы уже забыли вопросы вашего соперника?
- Но ты же знаешь…
- Нет, сеньор, я ничего не знаю, вот потому-то я теперь и остановился здесь.
- Как! Ты не знаешь, что в этом доме я положительно не знаю ни души?
- Это я знаю.
- Чего же ты не знаешь?
- Того, что вы сейчас должны сказать мне! - вымолвил дон Мигель, забавляясь недоумением дона Кандидо.
- Что мне сказать? Спрашивай, я отвечу.
- Я хотел бы знать, на какой улице находится ваш дом.
- Неужели ты окажешь мне честь посетив мой дом?
- Да, именно это я намериваюсь сделать.
- О как прекрасно! Мы находимся всего в двух кварталах от моего дома.
- Я знал, что ваш дом где-то поблизости.
- Да, это улица Кусо.
Несколько минут спустя они постучались в двери старинного и почтенного вида дома. Женщина лет пятидесяти на вид, которую каждый добрый испанец назвал бы просто экономкой, а более вежливые аргентинцы именуют sennoraMayor, отворила им дверь и пропустила дона Мигеля и хозяина, окинув первого любопытным, но добродушным взглядом.
- Есть свет в моей комнате, донья Николаса? - спросил хозяин.
- Да, огонь зажжен уже с вечерни! - ответила старушка. Донья Николаса отворила дверь в зал, куда и вошли дон Кандидо и его гость. Вымощенный кирпичом пол этого зала, живо напоминал, правда в миниатюре, горы и обрывы, вследствие чего дон Мигель раза два основательно споткнулся, хотя его ноги были привычны к неровным мостовым гордой "освободительницы мира" .
Обстановка зала соответствовала призванию владельца: столы, стулья и библиотечный шкаф, наполненный книгами в кожаных переплетах, свидетельствовали о том, что ремеслом хозяина было преподавание детям, которые прежде всего приобретают навык отрывать щепки у стульев и столов, и писать на них чернилами или вырезать что-нибудь перочинным ножом.
Даже стол дона Кандидо обличал в нем человека, который любит заниматься делом: на столе лежали листы бумаги, наброски и огромный словарь испанского языка, тут же стояла и оловянная чернильница с такой же песочницей - все это в почтенном беспорядке, обычном у литераторов.
- Садись и отдохни, мой милый Мигель! - произнес дон Кандидо, опускаясь в кресло огромных размеров, унаследованное им от своих предков.
- С великим удовольствием, сеньор секретарь! - ответил Мигель, садясь на стул, стоявший по другую сторону стола.
- Почему ты называешь меня секретарем?
- Да потому, что вы теперь занимаете эту почтенную должность.
- Это меня приводит в бешенство, но все же в этом мое спасение, легкие у меня здоровые и сеньор доктор дон Фелипе Арана…
- Министр иностранных дел Аргентинской конфедерации.
- Именно так, ты знаешь наизусть все титулы его превосходительства.
- Да, память у меня, как видно, лучше вашей: за восемь дней вы состоите секретарем его превосходительства, а показали мне всего лишь две заметки сеньора дона Фелипе, да и то очень незначительные, а по уговору…
- Я в этом не виноват, я говорил тебе, что дон Фелипе заставляет меня переписывать начисто отчеты о расходах своего министерства, которые он обязан представить правительству. А политического ничего не было, кроме тех двух записок, которые я показал тебе под величайшим секретом. Кстати, Мигель, почему ты так интересуешься политикой и государственными тайнами? Будь осторожен, в наше время заниматься политикой очень опасно - с тобой может случиться то же, что было со мной в 1820 году: я вышел из дома одной из моих кумушек родом из Кордовы, где пекут лучшие в мире пироги и варят лучшие варенья и где мой покойный отец обучался латыни. Ах, каким ученым человеком был мой отец! Он знал на память всю грамматику, Квинтилия, Овидия, которого я однажды, будучи ребенком, бросил в чернильницу. Свою исключительную память отец мой унаследовал от одного из своих предков родом…
- Ну, все равно от кого!
- Ну, хорошо, я вижу, ты не хочешь, чтобы я продолжал, я тебя знаю, скажи, однако, почему ты так интересуешься секретами дона Фелипе.
- Да просто любопытство праздного человека и больше ничего!
- И больше ничего?
- Конечно, но меня так сильно раздражает, когда не удовлетворяют моего любопытства, что я могу забыть все дружеские связи и отношения. Впрочем, услуга за услугу, этого требует справедливость.
- Да, конечно, - робко заметил секретарь министра.
- Я очень рад, что вы со мной согласны, - сказал дон Мигель, - ив доказательство нашего прочного союза вы потрудитесь взять перо, а мне дайте листок бумаги.
- Мне взять перо, а тебе дать листок бумаги?
- Ну да, мы будем писать!
- Писать? Да как же, если между нами стоит стол, бумага будет у тебя, а перо у меня?
Дон Мигель едва заметно улыбнулся, взяв лист бумаги, он сложил ее так, что образовались квадраты каждый величиной с обыкновенную визитную карточку; вынув перочинный нож, он разрезал лист по сгибам на мелкие квадраты.
Отсчитав тридцать два квадратика, он дал восемь из них дону Кандидо.
- Что должен делать я с этим?
- А вот что: возьмите лучшее ваше перо и напишите на каждом из этих квадратов номер двадцать четыре, английским почерком.
- Номер двадцать четыре - дурной номер! - сказал старик.
- Почему же, сеньор?
- Да, потому, что это наибольшее число ударов розгой, которое мне приходилось давать ленивым детям, а теперь эти дети - весьма влиятельные особы и могут пожелать мне отомстить. А впрочем…
- Пишите, сеньор, двадцать четыре.
- И больше ничего?
- Ничего.
- Двадцать четыре, двадцать четыре, двадцать четыре… Готово!
- Прекрасно, теперь пишите на обороте каждого квадрата: Кочабамба.
- Кочабамба!
- Что с вами, сеньор?
- Это слово мне постоянно будет напоминать тот дом и по ассоциации того монаха ренегата, безбожника, убийцу и…
- Пишите: Кочабамба! - прервал его дон Мигель.
- Кочабамба, Кочабамба… Вот все восемь.
- Теперь возьмите самое толстое перо.
- Вот это, этим я линую.
- Прекрасно, напишите на этих бумажках тот же номер и те же слова испанским почерком! - при этом он передал еще восемь квадратиков бумаги.
- Значит, ты хочешь, чтобы я изменил свой почерк?
- Да.
- Но, Мигель, ведь это воспрещается.
- Сеньор дон Кандидо, сделайте одолжение, пишите то, что я вам говорю.
- Ну, хорошо… Готово.
- Есть у вас цветные чернила?
- Да, у меня есть красные высшего сорта, блестящие, яркие, густые.
- Пишите ими на этих бумажках.
- Все тот же номер и то же слово?
- Да.
- А каким почерком?
- Французским.
- Самый поганый почерк… Готово.
- Ну, вот последние восемь бумажек.
- Какими чернилами писать?
- Обмокните перо, которым вы писали красными, в банку, где черные.
- А каким почерком?
- Похожим на женский почерк.
- Все то же самое?
- Да, то же.
- Готово, тут тридцать две бумажки.
- Так, так, тридцать два раза двадцать четыре.
- И тридцать два "Кочабамба"! - добавил дон Кандидо.