Но когда девушка опустила глаза к стакану, который держал в своей руке гость, она вся внутренне содрогнулась и рука, державшая бутылку, так задрожала, что, наливая, она часть вина разлила на стол: рукав и рука Китиньо были в крови.
Росас это заметил - луч радости осветил на мгновение обыкновенно мрачное и хмурое лицо диктатора, носившее на себе отпечаток какой-то таинственной, зловещей неподвижности.
Донья Мануэла, побледнев, как мертвец, невольно откинулась назад и опустила испуганный и встревоженный взгляд.
- За здравие вашего превосходительства и доньи Мануэли! - сказал командир, встав из-за стола и низко раскланиваясь, и разом осушил стакан. А мулат тем временем старался дать понять разными жестами, движениями и гримасами, чтобы Мануэла взглянула на руки командира.
- Ну, что вы сделали? - спросил Росас с наигранным равнодушием, не отводя глаз от скатерти и как бы изучая ее рисунок.
- Согласно приказанию вашего превосходительства, я явился сюда, после того как исполнил то, что ваше превосходительство изволили приказать.
- Что я изволил приказать?
- Хм, - откашлялся Китиньо, - ваше превосходительство изволили поручить мне…
- Ах да, помню, я поручил вам делать объезд по Бахо. Кордова сообщал Викторике о каких-то людях, которые намеревались в эту ночь отправился в действующую армию дикого унитария Лаваля; как же, как же, помню теперь, что я предписывал вам немного приглядеть за этими людьми, так как Викторика, вы знаете, прекраснейший федералист, но вместе с тем он немного простоват и часто засыпает в самый важный момент.
- Хм, черт возьми! - пробормотал себе под нос командир.
- Так что же, вы отправились на набережную?..
- Да, я отправился туда, предварительно сговорившись с Кордовой относительно того, что нам следовало делать.
- Вы их нашли?
- Да они были вместе с Кордовой, и по его сигналу я их атаковал.
- Вы захватили их, конечно, в плен и доставили сюда!
- Как, доставили сюда? Разве ваше превосходительство не помните, что изволили мне приказать?
- Хм, черт возьми! - прокашлял опять Китиньо.
- Уж так они мне надоели, что я просто не знаю, что с ними делать! До настоящего времени я относился к ним, как отец к блудным сынам своим: только арестовывал их, пробовал действовать на них увещаниями. Но они неисправимы. Я считаю, что федералисты должны были бы принять это дело лично на себя, так как в том случае, если Лаваль одержит верх, беда обрушится прежде всего на них.
- Caray! Трудно ожидать, чтобы он мог восторжествовать.
- Право, мне оказали бы громадную услугу, если бы у меня отняли власть, и если я не отказываюсь от нее, то только потому, что все вы заставляете меня оставаться у кормила и держать его в своих руках.
- Ваше превосходительство - отец всей федерации.
- Как я вам говорю, вы все должны мне помогать. Делайте что хотите с этими дикими унитариями, которые не страшатся тюрьмы, но только знайте, что если они восторжествуют, то расстреляют вас.
- Они не могут восторжествовать.
- Я говорю вам все это, с тем чтобы вы передали мои слова и остальным моим друзьям. Скажите, их было много сегодня?
- Их было пятеро.
- Что же, отбили вы им охоту возобновить свою попытку?
- Их на тележке отвезли в полицейское управление. Кордова уверил меня, что таково было распоряжение начальника.
- Мне очень жаль, что так случилось, вот до чего эти люди себя доводят! В сущности, вы правы, потому что, повторяю вам еще раз, если им удастся взять верх, то они расстреляют вас.
- Ну уж во всяком случае не эти, - злорадно засмеялся Китиньо.
- Как, разве вы их так серьезно ранили?
- По горлу, да, довольно серьезно.
- Вы не видали, были ли при них какие-нибудь бумаги? - поспешно спросил Росас, будучи уже не в силах сохранять долее эту личину лицемерия, и в чертах его теперь с удивительной яркостью отразилась злобная радость удовлетворенной мести.
- Ни при одном из четырех не найдено было решительно никаких документов.
- Из четырех? Но вы только что говорили, что их было пятеро!
- Да, сеньор, но так как один успел бежать…
- Как бежать! - воскликнул Росас, вдруг выпрямляясь на своем стуле и метнув гневный взгляд в сторону своего приспешника.
Тот, как бы пораженный этим зловещим приковывающим взглядом, опустил глаза, весь дрожа от страха перед этой дьявольской, непреклонной волей.
- Да, он бежал этот последний, ваше превосходительство, - пробормотал нетвердым голосом Китиньо.
- Кто? Кто же он такой, этот?
- Я не знаю, кто он был.
- Так кто же это знает?
- Кордова должен знать.
- Где же Кордова?!
- Я его не видал после того, как он нам подал условленный сигнал.
- Но как он мог бежать, этот унитарий?
- Я не знаю… но расскажу вашему превосходительству… что, когда мы атаковали их, один бросился бежать по направлению к городу… несколько солдат кинулись за ним… они спешились, чтобы схватить его, но, говорят, он имел при себе шпагу, которой и уложил троих солдат… а затем, говорят, что к нему подоспели на помощь… это случилось там… по близости от дома английского консула.
- У дома консула?
- Да, там по близости.
- Ну хорошо, - а затем?
- Один из моих солдат явился донести мне об этом, я разослал за ним в погоню и на розыски людей по всем направлениям… но я не видал, как он бежал.
- А почему вы этого не видали? - воскликнул Росас громовым голосом, обдавая несчастного бандита страшными молниями своего гневного взгляда. Лицо Китиньо выражало приниженность и страх хищного зверя перед своим укротителем.
- Я резал в это время горло другим! - робко ответил он, не решаясь поднять глаз на своего повелителя.
В это время Вигуа, который в продолжение всего этого страшного диалога постепенно отодвигался со своим стулом от стола, при последних ужасных словах вдруг сделал вместе со своим стулом такой скачок назад, что чуть было не размозжил себе затылка об стену, а донья Мануэла сидела неподвижная и бледная, как мраморное изваяние, не смея поднять глаз из страха увидеть или окровавленные руки убийцы или же страшный, вселяющий ужас взгляд отца.
Удар спинки стула мулата о стенку заставил Росаса обернуться в ту сторону, причем взгляд его скользнул по лицу дочери. Этого пустяка было уже достаточно, чтобы дать совершенно другой оборот мыслям генерала, которые в зависимости от обстоятельств менялись буквально в одно мгновение ока.
- Я спрашиваю вас об этом потому, - сказал Росас уже совершенно спокойным, ровным голосом, - что, вероятно, этот унитарий имел при себе все письма и бумаги к Лавалю, а вовсе не потому, что я сожалею о том, что его не умертвили.
- Ах, если бы он только был в моих руках!
- Ах, в самом деле, если бы только он был в ваших руках! - иронически передразнил его Росас. - Надо быть очень ловким и проворным, для того чтобы захватить унитария, - я готов биться об заклад, что его не разыщут.
- Я буду искать его даже в аду, если только это будет нужно! - воскликнул Китиньо. - Прошу извинения у вашего превосходительства и доньи Мануэлы.
- Да, кто его найдет?
- Я, по крайней мере, я на это надеюсь.
- Да, надо, чтобы вы его разыскали мне, потому что бумаги, которые он имел при себе, вероятно, чрезвычайно важны.
- Пусть ваше превосходительство не беспокоится, я его разыщу, и тогда посмотрим, уйдет ли он от меня!
- Мануэла, позови Корвалана.
- Кордова должен знать, как его звали, и если вашему превосходительству угодно…
- Повидайте Кордову, порасспросите его, скажите, не нужно вам чего-нибудь лично для вас?
- Сейчас мне ничего не нужно, сеньор. Я служу вашему превосходительству своей жизнью и рад в любое время отдать ее за вас, когда вы только того пожелаете. Ваше превосходительство нам уже достаточно того, что защищает нас от унитариев.
- Возьмите это, Китиньо, и отнесите вашей семье, - сказал генерал, доставая из кармана своей куртки сверток банковых билетов и вручая их бандиту.
- Я беру эти деньги только потому, что ваше превосходительство заставляет меня взять их, - сказал он.
- Служите верно федерации, друг.
- Я служу вашему превосходительству, потому что федерация - это вы и донья Мануэла.
- Ну хорошо, хорошо, разыщите Кордову. Не хотите ли вы еще вина?
- Нет, благодарю, я уже выпил достаточно.
- Ну, тогда отправляйтесь с Богом! - проговорил Росас, протянув руку Китиньо.
- Она у меня грязная, не совсем чистая! - сконфуженно пробормотал командир, не решаясь дать Росасу свою окровавленную руку.
- Подойдите поближе, друг мой, и не смущайтесь, ведь это кровь унитариев. - И как бы испытывая особое наслаждение от прикосновения к этой руке, Росас удержал ее довольно долго в своей, дружески пожимая.
- Ну, идите с Богом, Китиньо. Тот откланялся и вышел.
Росас проводил его глазами, в которых светилось какое-то странное, непонятное выражение. Он, так сказать, любовался и как бы измерял силу этого человека, который действовал исключительно под влиянием его воли. Все эти грязные подонки общества, выведенные из грязи и трущоб на свет божий этим тираном, чтобы сделать из них орудия своей власти, все они были давно приучены им к безусловному повиновению.
И в страшный час, когда несчастный Буэнос-Айрес переживал агонию своей свободы, прав и законов, Росас, мессия этой подлой черни и яркий представитель самого возмутительного абсолютизма, действительно, был желанным вождем темной черни, фанатичной и невежественной, которую он грозно гнул под свое железное иго, и Китиньо, это чудовище, едва ли имевшее в себе что-либо человеческое, был одним их тех, кто с окровавленными руками воспевал своего вождя и повелителя.
- Спокойной ночи, донья Мануэла! - сказал Китиньо, повстречав ее, когда она возвращалась вместе с Корваланом в кабинет отца.
- Спокойной ночи, - ответила она, прячась за Корвалана и сторонясь как можно дальше от него, как будто она опасалась прикосновения этого чудовища, от которого еще пахло свежей человеческой кровью.
- Корвалан, - приказал Росас, - пойдите и приведите сюда сейчас же Викторику.
- Он только что прибыл и находится в бюро, лишь несколько минут тому назад он у меня осведомлялся, не соблаговолит ли ваше превосходительство принять его.
- Пусть идет.
- Я пойду позову его.
- Нет, подождите. После того как вы пошлете сюда Викторику, садитесь сами на коня и, не теряя ни минуты, скачите к английскому консулу, там вызовите его самого и скажите ему, что мне сейчас необходимо переговорить с ним, что я прошу его немедленно приехать ко мне.
- А если он спит?
- Пусть его разбудят.
Корвалан низко поклонился и вышел, поправляя на ходу свой красный шелковый пояс.
- Чего это вы, ваше преподобие, изволили так сильно испугаться? - спросил Росас, обращаясь к мулату, - придвиньтесь же к столу, вы там точно паук прилепились к стене. Итак, чего вы испугались?
- Его руки, - отвечал падре Вигуа, с нескрываемым облегчением придвигаясь к столу, когда бандит вышел.
- Дурак! - проворчал в бороду Росас. - А ты, Мануэла, ты не совсем здорова, кажется?
- Нет, почему вы так думаете, татита?
- Да питому, что я заметил, что тебе было не совсем по себе, пока здесь был Китиньо.
- Но ведь ты видел?
- Я все вижу, но ты должна уметь скрывать. Для таких людей, как тот который сейчас вышел, нужна здоровая дубина, это их сразу делает приниженными, кроткими, а легкие уколы заставляют их вскочить как от укуса змеи.
- Мне было страшно, сеньор.
- Страшно! - презрительно уронил Росас, - я этого мерзавца одним взглядом могу уничтожить.
- Мне был страшен не он, меня испугало то, что он сделал.
- То, что он сделал, он сделал для твоей и моей безопасности; никогда не истолковывай иначе то, что тебе придется видеть и слышать здесь; я хочу, чтобы эти люди понимали меня и знали, что я хочу чтобы они беспрекословно исполняли то, что я от них потребую, только тогда я буду этим доволен. И ты должна быть этим довольна и стараться приобрести среди них популярность, во-первых, потому, что это в твоих интересах, а во-вторых, потому, что я тебе это приказываю. Войдите, Викторика, войдите, - продолжал он, обращаясь в сторону двери, за которой послышался шум мужских шагов.
Глава IX
ДОН БЕРНАРДО ВИКТОРИКА
Сеньор дон Бернардо Викторика, начальник полиции Ресторадора законов, вошел в столовую Росаса.
Это был человек лет пятидесяти, среднего роста, плотного телосложения. В волосах его было много седины, лицо медно-красного цвета, широкий, очень выпуклый, нависший над густыми бровями лоб и маленькие, темные, чрезвычайно блестящие, бегающие глаза, лукавый бойкий взгляд, да две глубокие борозды морщин от ноздрей до углов рта придавали этому лицу злое, жестокое и притом старческое выражение. Казалось, это лицо состарилось не столько под влиянием страстей, сколько под влиянием прожитых лет, и никогда оно не оживлялось приветливой человеческой улыбкой.
Одет он был в черные брюки, синюю куртку и ярко-красный жилет. Вокруг высокой тульи шляпы обвивалась широкая полоса ярко-красного крепа, знак траура по умершей супруге Ресторадора. В руке у него был короткий, но толстый хлыст с серебряной рукояткой.
Поклонившись почтительно, но без жеманства, Росасу и его дочери, он сел по приглашению хозяина на тот самый стул, на котором раньше сидел Китиньо.
- Вы прямо из полицейского участка?
- Прямо оттуда.
- Случилось что-нибудь?
- Привезли тела тех, которые намеревались отплыть сегодня ночью, вернее три трупа и одного умирающего, который теперь уже скончался.
- А кто он был?
- Полковник Саласар.
- Известны вам имена остальных?
- Да сеньор, кроме Саласара, в остальных признали Пальмеро, Сандоваля и молодого Маркеса.
- А бумаги?
- Ничего не было найдено.
- Вы заставили Кордову подписать донос?
- Да, сеньор, согласно приказанию вашего превосходительства, я заставляю подписывать все доносы.
- Он при вас?
- Вот, извольте, - отвечал начальник полиции, доставая из бокового кармана своей куртки большой кожаный бумажник и, выбрав из множества содержавшихся в нем бумаг одну, он развернул ее и положил на стол перед Росасом.
- Прочтите! - приказал Росас.
Дон Бернардо взял со стола бумагу и стал читать.
"Хуан Кордова, уроженец Буэнос-Айреса, по ремеслу временно мясник, член Народного общества, временно зачисленный в секретную полицию по особому приказанию его превосходительства славного Ресторадора законов, явился к начальнику полиции 2-го числа текущего месяца в час пополудни и сообщил, что, узнав от служанки дикого унитария Пальмеро, с которой он состоял в тайных сношениях, о том, что господин ее имел намерение бежать в Монтевидео, явился в тот же день поутру к вышеупомянутому дикому унитарию Пальмеро, которого он знал вот уже несколько лет, и просил его одолжить ему, Кордове, пятьсот пиастров, так как он якобы собирался дезертировать и бежать в Монтевидео и что без этих денег побег его не мог состояться. Сумму эту, по его словам, требовали те хозяева китобойных судов, которые занимались перевозкой эмигрантов.
Вследствие всего этого Пальмеро, в свою очередь, признался ему, что он и четверо его товарищей также задумали бежать, но находятся в затруднении, не зная ни одного из владельцев китобойных судов; затем Пальмеро предложил Кордове восемь тысяч пиастров, если он поможет им бежать. Торг состоялся тотчас же, и побег был назначен на четвертое число, в десять часов вечера, причем было условлено, что Кордова должен зайти к Пальмеро четвертого числа около шести часов вечера, чтобы узнать, в каком месте и в каком доме должны сойтись все эмигранты.
Все это заявитель сообщил начальнику полиции, чтобы тот уведомил об этом его превосходительство как об исполнении им, Кордовой, его обязанностей как защитника священных интересов федерации, присовокупив, что во всем этом деле он особенно заботился о том, чтобы действовать во всем сообща с доном Хуанито Росасом, сыном его превосходительства, и согласно его совету.
Подписал в Буэнос-Айресе 3-го мая 1840 г.
Хуан Кордова"
Закончив чтение этой бумаги, начальник полиции тотчас же сложил ее и сказал:
- Вследствие этого заявления я и получил от вашего превосходительства те приказания, которые я должен был передать Кордове, с тем чтобы он сговорился с командиром Китиньо.
- Когда вы вновь видели Кордову?
- Сегодня в восемь часов утра.
- Не говорил он вам о том, известны ли ему имена товарищей Пальмеро?
- До сегодняшнего утра он не знал ни одного имени.
- Не произошло ли чего-либо особенного в этом деле?
- Кажется, одному из унитариев удалось скрыться, судя по словам тех людей, которые сопровождали повозку.
- Да, сеньор! Один из них скрылся, и вы должны помочь мне разыскать его.
- Я надеюсь, что это нам удастся.
- Да, сеньор, без сомнения, потому что если рука правительства коснулась какого-нибудь унитария, то весьма важно, чтобы он впоследствии не мог сказать, что рука эта не могла удержать его.
- Ваше превосходительство совершенно правы.
- Я знаю, что я прав, тем более что я слышал, будто этот унитарий долго сражался и, что еще хуже, будто неожиданно к нему пришла помощь, - подобного явления не должно быть, я этого не хочу. Наша родина всегда была анархией, потому что каждый, кому только вздумается, подымал свою саблю против правительства. Горе вам и горе всем федералистам, если я допущу, чтобы унитарий смели противиться вам, когда вы исполняете мои приказания!
- Это совершенно небывалый случай! - заметил дон Бернардо, вполне понимая всю важность в будущем рассуждений Росаса.
Да, это совершенно небывалый случай! И именно потому-то на него и следует обратить особое внимание, - да, подобный случай еще небывалый, но он вскоре сделается заурядным, если не положить сейчас конец таким явлениям.
- Ведь Кордова был с ними и, следовательно, должен знать того, кто скрылся.
- Вот этого-то мы и не знаем.
- Я сейчас же пошлю за ним.
- Не трудись, другой уже отправился разыскивать его, и сегодня поутру вы будете знать, знает ли Кордова того беглеца, которым я интересуюсь. Как в том, так и в другом случае вы примете надлежащие меры для розыска этого унитария.
- Не теряя ни минуты, ваше превосходительство!
- Скажите, если Кордова не знает имени того унитария, - что вы намерены делать?
- Я отдам приказание моим комиссарам и главным агентам тайной полиции, чтобы они усилили бдительность надзора в своих подчиненных, для того чтобы выследить и завладеть…
- Унитариям в Буэнос-Айресе! Довольно забавно! - прервал Росас с насмешливой улыбкой, заставившей побледнеть злополучного начальника полиции. - Э-э… будьте спокойны, вы даже не знаете, сколько этих унитариев в Буэнос-Айресе.