Не все присутствующие в зале проникали в тайный смысл речи Зяблика: противопоставляя Галкина Филимонову, он принижал роль последнего, вбивал клин между учёными. Ипатьев слышал ядовитый подтекст, - обхватив голову руками, качался из стороны в сторону. Многие члены совета - из нейтральных, не посвящённых в закулисные тайны института, насторожились, завертели головами, точно глухари при звуках шагов охотника. Филимонов как-то незаметно для себя отвлёкся от речей и думал уже о другом импульсаторе - о таком, который бы изменил сетку молекул не одних только чёрных металлов, а и полиметаллов - то есть цветных сплавов разных специальных соединений. И, как всегда, далеко ушёл в своих мыслях. Над ухом прозвенел голос Ольги:
- Говорите по делу! Зачем отвлекаетесь!
Зяблик покачал головой и проговорил благодушно:
- Вас не затем пригласили на учёный совет, чтобы выслушивать ваши поучения. Да-с, товарищ…
Частицу "с" произнёс, подражая Ипатьеву.
Как раз в этот момент Филимонов отвлёкся от своих дум, поднял голову и - увидел, да, увидел обращённые на него не глаза, а жёлтое свечение. Точно фары поместились на месте глаз Зяблика и льют мерцающий, зеленовато-жёлтый свет. Излучают волны, импульсы. Филимонов отвернулся. "Не человек он, робот! Система, приспособленная для жизни в нашей среде. Одолеть его будет трудно.
Пелена едкого, душного тумана ползла в душу, становилось зябко, не по себе. Не робкого был десятка Филимонов, но как учёный он знал силу неразгаданных тайн природы. Кто знает, какая программа, какие возможности вложены в это существо, принявшее облик человека. Вон ведь как он быстро усваивает всё наше, человеческое: Ипатьев произносит слово с частицей "с", и он тут же перехватил. Какой же совершенной должна быть его приспособительная система! И что там у него внутри: саморегулирующийся набор электронных перфокарт или биолазерные, фотонные блоки?
- Меня прервали, - продолжал Зяблик. - Ах, вот… выявлять учёных подлинных. Галкина мы проглядели. Я в том числе. Столичный снобизм помешал нам вовремя разглядеть в провинциальном учёном серьёзного теоретика, чистого математика, в которых у нас такая большая нужда. Но мы исправим ошибку - создадим ему условия для спокойного плодотворного труда. Надеюсь, проголосуем за присвоение Галкину степени доктора наук.
Галкин приосанился, нервно повёл плечами. Зяблику возразил Ипатьев, на этот раз заговорил спокойно:
- Уважаемые члены совета! Вы, очевидно, помните высказанное мною мнение по поводу математических исследований Василия Васильевича Галкина при первом обсуждении диссертации. Внимание уважаемого собрания и тогда, и теперь обращаю на новизну, оригинальность многих разделов исследования, в особенности же того места, где наш коллега даёт новые способы определения положения оси собственного вращения в пространстве. Можно выделить особую ценность новых и простых способов определения оси тела, вокруг которой оно закручено с большой скоростью, - очень большой, настолько большой, что появляются величины, характерные для движения электронов и протонов, - и тут-то, дорогие коллеги, работы товарища Галкина могут нам дать ключи к познанию тайн, интересующих в наши дни мировую науку. Весь раздел с расчётами о вращении весьма ценен в диссертации уральского учёного, и приходится только сожалеть, почему мы с вами прошли мимо него во время наших первых дебатов и тратим теперь время на поправление своей ошибки. Это одна сторона дела, есть и другая - чисто этическая, нравственная, навязанная нам здесь неизвестно по каким причинам. Видно, по мотивам, далёким от науки, некоторые ораторы сочли возможным использовать совет учёных в целях дискредитации инженера Филимонова. Иные даже не утруждали себя в подыскании благовидных предлогов для умаления научной репутации руководителя группы Импульса.
Раздались возгласы:
- Неправда!
- Ну это уж слишком!
- Из мухи делаете слона!
Кто-то из дальних рядов процедил:
- Кухонный разговор!
Учёные задвигались, тишина нарушилась. И на этот раз активность проявляли люди Зяблика. Председатель дремал. Не переменил полусонной позы и во время шумного оживления совета.
Ипатьев продолжал:
- Не желая умалить заслуг нашего диссертанта, скажу в то же время о познаниях Филимонова; скажу, во-первых, потому, что вы меня к этому вынудили, а во-вторых, долг учёного побуждает меня обратить ваше внимание на необычное, может быть, единственное в своём роде явление. Дорогие коллеги! Наш диссертант и любой из нас с вами, в том числе и я, не можем быть ему помощниками. Филимонов ушёл слишком далеко вглубь от проторенных дорог математики - в дебри, где разум человека ещё не бывал. Не люблю пророчества, всегда избегал категорических оценок и тем более навешивания ярлыков, но здесь хотел бы сказать, и прошу стенографисток зафиксировать мои слова: выйдет у Филимонова Импульсатор - не выйдет, но уже теперь ясно: отечественная математика приобрела в лице Николая Авдеевича серьёзного теоретика.
Ипатьев перевел дух, собрался с силами и в заключение произнёс, уже не будучи в состоянии говорить спокойно:
- Вот на кого вы… - академик обвел взглядом Зяблика, учёных, окруживших его стайкой, - почти прокричал: -…свои козни направили! Да-с, козни! Иначе не назовёшь!
Учёные задвигались, зашикали; в голос выкрикивали слова возмущения; Филимонов, Галкин, Ольга переглянулись в смятении. Ипатьев вскинул, как ружьё, руку:
- Вы теперь к власти пришли, вам неймётся потеснить неугодных, строптивых, и первой жертвой вы избрали Филимонова!
Осёкся старик Ипатьев, левой рукой схватился за грудь. И уже громко, с надрывом проговорил:
- Так исстари повелось в русской науке - со времён Ломоносова. Талантливых теснят! Да-с, видно крупную мишень поразить легче.
- Прожектёр ваш Филимонов, а не талант! - выкрикнул учёный, сидевший слева от Зяблика.
- Прожектёр, говорите! - повернулся на голос Ипатьев. И невольным движением руки тронул руку председателя, покойно лежавшую на столе; и председатель пробудился от дремоты, вправо повернул голову, влево, не понимая, что происходит. - Прожектёр! Да это же оскорбление, милостивый госу…
Ипатьев осёкся, запрокинул голову, стал оседать. Дама подхватила его, опустила на стул. Привстав в кресле, академик Буранов испуганно устремил взгляд на коллегу. И все привстали, застыли в растерянности. Старичок обмяк на руках женщины, рот приоткрылся. По нижней губе поползла струйка крови. Женщина, одной рукой придерживая голову Ипатьева, показывала на дверь, кричала:
- Врача зовите! Врача!..
Ипатьев повернул к ней голову, сказал тихо:
- Поздно, Маша. Спасибо. Ухожу.
И шумно глубоко вздохнул. И голову на грудь уронил. Левый глаз был закрыт, а правым он смотрел кому-то на ноги, и глаз этот нехорошо блестел в лучах света, бившего в окно с полуденного московского неба. В зал вбежали врачи с носилками, уложили на сдвинутые стулья тело учёного, стали массировать сердце, подносили к губам кислород. И когда всем стало ясно, что академик умер, и оживить его не удастся, женщина, хлопотавшая над ним с врачами, указала рукой на Зяблика, и голос её разорвал гнетущую тишину:
- Вы его убили! Вы!..
Галкин, Филимонов и Ольга, потрясённые, выходили из зала. Наутро они узнали: Галкину большинством голосов присуждена учёная степень доктора физико-математических наук.
Академик Буранов после трагического эпизода, происшедшего на учёном совете, занемог, третью неделю лежал с высоким давлением и болями в затылке. Артур Михайлович словно этого и ожидал, развил кипучую деятельность. Спешно создавался сектор особо твёрдых металлов во главе с только что испечённым доктором наук Галкиным. Для сектора освобождались два нижних этажа правого крыла здания. Группа Импульса была включена в сектор, Вася Галкин из подчинённого сделался начальником Филимонова. И как особую милость, в первые же дни выделил для Николая Авдеевича с Вадимом и для Ольги отдельные комнаты.
- Я для вас, Николай Авдеевич, и для тебя, Оля, создам все условия.
Филимонов и Ольга поздравили его с присвоением доктора, с новым назначением. В их положении, конечно, чувствовалась неловкость, недосказанность, однако они искренне радовались удачам товарища. Слышали о предоставлении Галкину большой квартиры с зимним садом в доме первой категории, но Василий молчал, и они на эту тему не заговаривали. Отношения будто оставались прежними; ровный тон старался поддерживать и Галкин, но ни от Ольги, ни от Николая не могли ускользнуть смятение, царившее в душе Василия, буйство радостного возбуждения и налёт печального недоумения, какой-то совестливой, грустной тревоги, сквозившей в его словах и улыбке.
На первом совещании Галкин, обращаясь ко всем сотрудникам - их уже было более половины штатного числа, сказал:
- Группа Импульса на особом счету. Прошу вас, Николай Авдеевич, если можно, не исключайте меня из своих сотрудников. Работайте по собственному распорядку - в институте, библиотеке, дома - где вам будет угодно. Часов ваших считать не станем, будем ждать результата.
В нахлынувшей суматохе последних дней Филимонов как бы забыл о своём открытии, дал увлечь себя вседневной суете. Горько пережил смерть академика Ипатьева, занозой в сердце вонзилась акция с неожиданным возвышением Галкина. Но горизонт прояснялся, он вновь остался наедине с собой, со своим импульсатором, и гулко заплескались в груди волны радости от сознания исполненного долга. Знал Филимонов: дело его выше всяких должностей и званий, вот только бы половчее объявить открытие и не дать в руки бюрократов, не ввергнуть бы в пучину бумаг, словопрений, согласований.
Можно ведь и так пустить дело, что потом его не найдёшь, не докажешь своего авторства, - а того хуже, вынырнет твоё открытие где-нибудь за границей, станешь доказывать, бить себя в грудь, а над тобой ещё и смеяться будут. Да и авторства не хотел бы ни с кем делить. Ни Зяблика, ни Галкина не хотел видеть рядом с импульсатором. "Нет, нет, погоди, успеешь, никто тебя не гонит", - нашёптывал ему разум осторожности. Но не молчал и другой голос: "Мы все под небом ходим, сегодня жив, завтра нет - вон академик Ипатьев: бряк и готов! А ты что, из железа сделан? Пырнут ножом хулиганы - и прощай импульс. Ни себе, ни людям".
Страшно становилось от таких мыслей, хотелось бежать в секретариат учёного совета, отдать чертежи и доклад. В такие минуты говорил себе: "Тянуть не надо. Не имеешь права. Делай заявку".
На следующий день пришёл в институт и в кабинете у себя застал нового сотрудника - Котина Льва Дмитриевича. Котин встал, склонил на грудь, оплывшую жиром, с полусонными глазами голову. Поразительно, как идёт человеку фамилия: Котин. Он и вправду походил на кота. Весь он был круглый, мягкий, с усами - вот-вот замурлычет. Серо-зеленые глаза прятались в нездоровых складках, а при ярком освещении как-то смешливо и загадочно сверкали, пухлая верхняя губа кокетливо выдавалась вперёд; он смотрел и будто бы изумлялся: "Ах, это вы! А я и не ждал вас!.."
Заговорил голосом трубным, хрипловатым:
- Мне бы не хотелось вас стеснять, но… - развёл руками, - Галкин почти силой втолкнул меня в ваш кабинет. Говорят, вы редко тут бываете. Я вам не помешаю.
- Да, да, конечно, сидите, пожалуйста, места хватит. Но каким образом вы…
- Назначен в группу Импульса. Есть приказ. - Говорил льстиво, виновато. - Уж вы меня простите, надо бы с вами наперёд согласовать, да я опасался: отринете, не возьмёте, а хотел только к вам, потому что верю в импулъсатор.
Филимонов хотел сказать, что до сих пор он сам подбирал сотрудников, но промолчал. Котин же продолжал:
- Вы, верно, слышали: родственник остался за границей и будто бы секреты какие-то знает, так меня за него из месткома шуганули.
- Что с институтом происходит? Вы там наверху были, знать должны. Говорят, в секторе Галкина будет ещё и проектно-конструкторский отдел. Всюду сокращают, а у нас штаты раздувают.
- Да, будет ещё и цех экспериментального производства. Сегодня вы придумали приборчик, завтра его в металле сладим. И так весь институт - на хозрасчёт переходит, профиль меняет и название. Был "Котёл" - станет научно-производственным объединением "Титан". Манёвры Зяблика. Он ведь у нас стратег! И не то ещё выдумает! Он уже под новое название и кредит выбил - десять миллионов, а под эти денежки и штат новый, ну, а конечный результат - поживём-увидим. На моём веку много было перестроек, и все они одним кончались: штаты, звания, деньги.
- Вы, помнится, вышучивали импулъсатор. В глаза смеялись.
- Верно, смеялся. Все смеются, и первый - Зяблик, а я что ж, я как все. Однако, верил, всегда верил.
- Да-а, - качал головой Филимонов. - Как все. Хороши же эти самые - все. И ещё подумал: "Ну Галкин! Подкатил мину".
Вспомнил разговор с уральским учёным - тот случайно заглянул в институт, речь завёл о Галкине. Сказал, между прочим: "Парень он хамоватый, охулки на руку не положит". Слова, почерпнутые из глубин народной речи, показались тогда грубоватыми, а сам учёный не понравился. Сейчас Николай вспомнил обронённую на ходу аттестацию. И подумал: "Учёный тот, видимо, знает Василия не понаслышке. В сущности, и эта его операция хамством отдаёт".
Пошёл к Ольге. Она помещалась в маленькой комнате, и тоже к ней машинистку подсадили. Строчит под ухом, как из пулемёта. Но Ольга спокойна. Поднялась навстречу, улыбается. Взяла Филимонова за руку, в коридор повела. Стоят у окна, смотрят друг на друга.
- Получили от дружка любезного? - спрашивает Ольга и смеётся.
- Мда-а… Не ожидал.
- А я ожидала. Я от него всего ожидала. Флюгер он, ваш Василий!
- Почему мой?
- Носились с ним как с писаной торбой.
- Мда-а, пожалуй.
- А знаете, как его на заводе звали? Лакеев-Петушинский. Он то петухом смотрит, то лакеем. Вот теперь из него лакей выпрыгнул. Перед Зябликом на коленях стоит. И что тот прикажет, то Вася сделает. Зяблик повелит - мать родную зарежет.
- Ну, Ольга! В крайности ударилась.
- Ах, вы не верите! Вот станет кусать вас каждый день - поверите. К Зяблику по сто раз в день бегает. А вчера я их разговор по телефону слышала, воркуют, как голубки. "Обнимаю вас… целую", - говорит Галкин. И такая любовь в глазах светится. И трубку телефонную этак бережно на аппарат кладёт, и чуб свой реденький в волнении ерошит. Как же! Благодетель! Царские дары как из лукошка высыпал!
- Будет тебе, Ольга!
- Ах, вы, Николай Авдеевич, блаженный, ей-Богу! Мамонт - одно слово. Уж больно прост и наивен - нет теперь и людей таких. Всем верите, как дитя малое, Ваську за уши тянули, а Васька - вон он, кинули ему кусок жирный - и предал вас. Стоило его с Урала тянуть. Таких-то молодцов и в Москве пруд пруди.
Ольга помолчала, тревожно, с лаской и нежностью смотрела на потерявшегося, не знавшего, что ответить, Филимонова. В характере Ольги заключались бойцовские свойства: не в пример шефу она готова была ринуться в любую драку, быстро разгадывала тактику противника, не смущаясь коварством, подлостью нападающих; казалось, знала, с кем имела дело и не удивлялась приёмам вражеской стороны.
Николай Авдеевич качал головой, разводил руками. Подколодная змея - обида давила грудь; любую напасть готов был вынести, только не предательство товарища. Куда девалась радость от сознания завершённого труда? Дунул ледяной ветер, и всю душу выстудил. Защемило ретивое, заболело, и только Ольга, с её мудрой верой в конечное торжество истины, поддерживала в нём силы жизни.
В комнату к себе идти не хотелось, к Галкину - тоже. Он теперь в большом кабинете сидит, секретарь у него, телефоны. И подумалось: уйду из института! К чёртовой матери!
Была минута, когда Филимонов и вовсе забыл о своём открытии. Чёрная это была минута. Но обыкновенно, чем чернее тучи, тем сильнее их гонит ветер; горизонт перед ним мало-помалу прояснялся. Вспомнил о приборе и невольно сильно стукнул себя кулаком по лбу: голова садовая! Пустякам даёшь себя одолеть!
- Что-то неохота мне торчать тут, в институте. Пойдем, Оля, по Москве побродим.
- А начальник наш, Галкин, не заругается?
- А ничего. Будет гневаться - повинимся, прощения вымолим.
- Вымолим! - согласилась Ольга. И пошла одеваться.
Галкин всё чаще заглядывал в кабинет Зяблика, их беседы становились всё душевнее, - наконец, патрон пригласил Галкина домой. Они сидели в комнате Зяблика в квартире Буранова. Их угощала Дарья Петровна. Не ведая, как чутко и заинтересованно слушает их хозяйка, дружки пустились в откровения:
- Люди неохотно принимают новые имена, - заводил издалека свою главную тему Зяблик. - Нужен авторитет, громкое дело.
- У нас импульсатор.
- Импульсатор у Филимонова, не у тебя. Кстати, ты знаешь, как теперь называют крыло здания, где разместился твой сектор?.. Филимонов отсек! Так-то, милый мой, - Филимонов!
Галкин дёрнулся на стуле, потянул шею. Сухие щёки его покрылись бледностью, ястребиный нос заострился. Он открыл рот и как-то тяжело, со свистом, потянул воздух. Зяблик как опытный боксёр ударил под дых. И продолжал ронять камни-слова:
- Филимонов - имя, за ним импульсатор. Прибора хоть и нет, но звон, однажды раздавшийся, до сих пор отдаётся в ушах. Прибор - мечта, синяя птица. Маячит перед глазами, дразнит, манит. Ты наблюдал ночное небо: одна звезда закатывается за горизонт, другая восходит. Законы одни - и там, в космосе, и у нас, на грешной земле.
- Импульсатор, если он состоится, поднимет всех нас.
- Импульсатор - хорошо, но… без Филимонова.
- Не понимаю вас, - откинулся на спинку стула Василий.
- А я вот понимаю! - пропела, подсаживаясь к столу, Дарья Петровна. - Филимонов с его характером и так-то тебе страшен, - она обращалась к Зяблику, - а сооруди он импульсатор - станет первым человеком в институте. Он всех неугодных передушит, как слепых котят.
Разлила коньяк по рюмкам, отпила глоток. Без особых церемоний продолжала.
- Василия Васильевича, нашего дорогого гостя, ты в свою партию не тяни. Совесть у него - по глазам вижу. Он против учителя не пойдёт.
Умышленно обнажала суть зябликовых планов, хотела знать, чем дышат и к чему придут сообщники. Преследовала и другую цель: демонстративно вторгалась в дела институтские, хотела жить в них, играть роль, и не последнюю.
- Совесть - она, конечно, хорошо, - принимался философствовать Зяблик, - да только в науке побеждают личности. Ты, Василь Васильевич, теперь руководитель, и немалый, а тут в игру вступают свои законы: чем выше поднимешься, тем больше обязательств, тем туже узелки разные. Один развяжешь - другой на очереди, ещё туже. И люди, люди. Нравится тебе собеседник, не нравится - улыбайся, перед высшим ломай шапку. И чем ты выше поднимаешься, тем любезнее со старшими, тем меньше у тебя возможностей возражать, требовать. А уж там, на самом верху, люди, как мне кажется, совсем не возражают; сидят смирненько и друг другу улыбаются.