Пока Алик Пани размышлял об архитектуре дворца, другие вожди сплотились в два круга. Справа стояли те, кто задумал мятеж, влево отошли те, кто, как и Персаух, не желал принимать в этом участия. Вождь племени Белого Верблюда не успел примкнуть ни к кому. Дворецкий, шагнув к ним из-за колонны, назвал его имя. Довольный таким вниманием, он гордо поднял голову и прошел в следующий зал мимо расступившихся воинов. У самого выхода из зала его ждал Силлум.
– Верховный жрец желает говорить с тобой! – негромко, но торжественно сообщил он и жестом пригласил следовать за ним.
Они вышли в узкий коридор, освещаемый лампами, установленными на пол. В стенах коридора Персаух разглядел несколько дверей. Углы дверных проемов напоминали направленный внутрь наконечник стрелы. "Словно указывает, куда идти", – отметил про себя Персаух, сравнив углы этих дверей и световых ниш. Те же крылья ласточки, но как бы перевернутые. В конце коридора, освещаемый двумя лампами, угадывался выход, но двери были наглухо закрыты. По ярким световым ручейкам между створками дверей Персаух догадался, что этот выход ведет наружу. Но обдумать, куда именно, он не успел. Силлум, идя слева от вождя, остановился у открытой двери, по обе стороны которой стояли охранники с пиками. Пятно света облизывало порог и звало последовать туда, откуда оно выползло. Сердце Персауха вдруг зачастило. Волнение, которое охватило свободного вождя, испугало его.
"Что это я, будто нашкодивший пес… ни в чем я не виноват перед Шарр-Амом, нечего мне бояться!" – мысленно урезонил он себя, но тут же в ушах будто зашуршал тростник и раздался голос жены: "…иди к царю, скажи, что заговор готовят, иди к царю…" Персаух скрипнул зубами.
– Входи, Алик Пани! – Силлум ехидно улыбнулся, словно и он слышал трескучий голос Цураам.
Персаух подтянулся, задрал подбородок. Борода приподнялась, обнажив худую шею. Пластины бронзового ожерелья на груди расправились, и четко проступили выгравированные на них символы орла и барса. Персаух потянулся правой рукой к поясу, намереваясь для пущего достоинства сжать рукоять кинжала, но не нащупал его. Вспомнив, что он оставил его брату, заправил большой палец за пояс и ступил на порог тронного зала.
Сразу же на широком пороге Персаух оказался в облаке света, падающего из-под притолочного проема над нишей. Свет соскальзывал по углам и растекался по широкой полке ниши, доходящей вождю до пояса. Остановившись, вождь сощурился и, не поворачивая головы, осмотрелся. Тронный зал оказался больше, чем предыдущий, но света в нем было куда меньше. Освещались только углы зала через такую же нишу, как и та, возле которой он стоял. Вдоль стен вытянулись в струну воины. Персаух заметил в их руках копья, а на плечах тетиву лука и ремень колчана для стрел. Над широкими кожаными поясами торчали рукояти кинжалов. "Умен Шарр-Ам! – подумал Персаух. – Знал, наверняка знал о заговоре и подготовился!".
– Алик Пани! – голос Силлума отвлек вождя от раздумий. Он вгляделся в дальний угол зала и вдруг увидел в полузатененной нише Верховного жреца. Тот ожидал его, сидя на троне.
Персаух приосанился и решительно двинулся прямо к царю.
Трон – широкая деревянная скамья с загнутыми, как высохшая скрученная кожа, краями – возвышался на невысоком постаменте. Ноги царя упирались в единственную ступень над полом. Справа на более узкой нише лежали яркие подушки. Этот маленький уголок рядом со строгим царским троном казался уютным и словно звал присесть и отдохнуть. "Для кого это место? – вечное любопытство Персауха перебивало тревожные мысли.
Остановившись в нескольких шагах от трона, старый вождь склонил голову в знак приветствия.
– Будь славен, Шарр-Ам! – произнес он громко.
– Приветствую тебя, Алик Пани! – так же громко ответил царь. – Ты пришел как друг или как враг? – его слова прозвучали вызовом.
Персауха не смутила прямота Шарр-Ама. Он смело посмотрел на него и ответил:
– Как друг!
Вождю показалось, что по залу пролетел ветерок. Шарр-Ам выпрямился, уперся в трон скипетром, верх которого венчал увесистый мраморный цилиндр с волнистыми, как зыбь Мургаба, краями. На фоне белой стены, украшенной красно-черной мозаикой с изображениями крылатых львов, оскалившихся друг на друга, Шарр-Ам выглядел величественно. Золотая тиара мерцала на его бритой голове ровной гладкой поверхностью. Только посередине, надо лбом, можно было разглядеть выпуклые изображения таких же львов. Их разделял овальный камень, мерцающий разными оттенками желтого – от светлого, прозрачного, до темного, почти коричневого. Обнаженный торс царя украшало ожерелье из крупных сердоликов и лазурита, разделенных узкими золотыми пластинами. Богатый каунакес, в шерстяную вязь которого умелые руки швеи вплели множество пушистых хвостиков сусликов, закрывал ноги царя до ступней. На обеих запястьях Шарр-Ама поблескивали широкие золотые браслеты. "Богат!" – невольно позавидовал Персаух и пожалел, что не надел на себя всех своих украшений, которые жена доставала ему из сундука только для ритуала общения с богами.
– Что ж, я рад, Алик Пани, но, скажи честно, ты знал о заговоре?
– Знал, – Персаух сжал кулаки, догадываясь, к чему клонит царь, – и что с того? – бросил он с вызовом. – Уж не хочешь ли ты сказать, что я, свободный вождь, должен был стать доносчиком?
– Но ты мог предупредить, послать своего человека, – вмешался в разговор Силлум.
Персаух обернулся. Тощий жрец стоял чуть позади него и все так же ехидно улыбался.
– Кто этот человек, который считает для себя уместным встревать в разговор вождей?! – Персаух окинул Силлума презрительным взглядом.
– Прости, господин, – обращаясь то ли к царю, то ли к высокомерному вождю, сказал жрец. Согнувшись, он очень быстро подошел к трону и шепнул царю: – Пора…
Почти сразу в зале потемнело. За стенами послышались крики. Персаух прислушался. Он силился понять, откуда доносятся голоса – снаружи или из дворцовых покоев. Но гул бури заглушил все звуки. Вождь бросился к дверям. Два воина преградили ему дорогу. Персаух разглядел несколько теней, мелькнувших за их спинами. А демоны уттуку все громче завывали за стенами, сотрясая их. Песок прерывистыми волнами влетал в отверстия под потолком и с шуршанием расползался по белому полу. Зал наполнился пылью. Она резала глаза, забивала нос. Воины закрыли лица платками, но все же успели вдохнуть пыли и теперь чихали и кашляли, схватившись за горло. Опытный вождь, как ни тяжело ему было дышать, рта не открывал. Ему нечем было защититься от вездесущего песка, кроме как своими ладонями. Он сел на пол, опустил голову на колени и закрыл лицо.
Буйство демонов достигло предела, они свирепствовали за стенами дворца, а внутри него шла битва людей. Персаух слышал крики. Он хотел выбраться из тронного зала, но двери оказались наглухо закрытыми. В кромешной тьме вождь не мог разглядеть вокруг себя ничего. Он потерял счет времени. Колючая мысль свербила мозг: "Как там Ахи, мои воины, как мой верблюд?.." Персаух воочию представлял себе, что делается за стенами цитадели, на открытом пространстве, куда обрушилась буря. Он уже видел такую.
На горизонте, в звенящей тишине пустыни, вдруг выросла черная стена. Она приближалась со скоростью бегущего джейрана, поглощая на своем пути и дома, и людей, и скот, и деревья. Демоны ревели внутри нее, разрывая на части все, что попадало в их алчные пасти. Много бед принесла тогда буря: пал скот, погибли люди. Спаслись только те, кто успел забежать в дома или спрятаться в ложбинках, за кустами саксаула, укрыв лицо от всепроникающего песка. Лишь верблюду, казалось, буря нипочем. Песок оседал на его длинных ресницах, не вредя глазам, да и нос горбача защищали густые волоски. Верблюд мог не только стоять, но и идти в бурю. Не под силу было демонам опрокинуть такую громадину! За это Персаух еще больше ценил своего любимца, на него рассчитывал он и сейчас. "Защитит!" – уверовал вождь.
Буря не прекращалась. Казалось, мир навсегда погрузился в пучину песка или еще глубже – в самое сердце владений Эрешкигаль – бессердечной царицы подземного мира. "Нет! У нее тишина! Это Энлиль – всесильный бог воздуха, злобный ненавистник людей, посылающий мор и засуху, обрушил на нас свой гнев!" – понял Персаух и, воздев руки к небу, воззвал к владыке ветров, прося о пощаде и обещая принести богатую жертву за прекращение бури.
Но и другой глас понесся к богам из дворца. То Верховный жрец Шарр-Ам клял заговорщиков, обвиняя их в гневе богов.
– Вы, пыль на земле, жалкая травинка, поднявшаяся из ее чрева, вы, кто не ведает воли Всемогущего Ану, кому закрыты знаки, посылаемые Энлилем, кто прячет свои глаза от света Шамаша, вы осмелились вмешаться в дела, творимые богами, осмелились подать голос возмущения их деяниям! По воле богов построен этот город-храм, руками всемогущей Иштар водружена тиара царя на мою голову. Но вы, жалкие насекомые, выпустили свой яд, одурманили головы жителей Маргуша, вы пришли сюда за моей гибелью, но нашли свою, ибо только мне ведома воля богов, ибо только я могу слышать их и знать, чего они желают! Покайтесь во имя спасения своих людей! Ваша же участь незавидна! Слышу я, как взывают ко мне посланники Ану, как жаждут они крови – вашей крови, изменники!
Главные зачинщики мятежа были схвачены сразу, как только буря обрушилась на Маргуш. Пятеро вождей, бессильно опустив головы, повисли на крепких руках стражи дворца. Все остальные сбились в кучу и пали ниц, то ли от страха, то ли защищаясь от песка и пыли. Но они услышали глас царя и взмолились о пощаде.
– Ради народа Маргуша, ради нашей плодородной земли, буду просить я Ану успокоить бешеных демонов! – снисходительно согласился Шарр-Ам. Ему приходилось кричать, чтобы быть услышанным. Тонкая ткань, которая защищала лицо от песка и пыли, не мешала этому, но вот увидеть своего помощника в этом спектакле, оказалось не так легко. Все воины охраны стояли в таких же накидках, Силлум был среди них. Каким-то чутьем понял он, что царь ищет его. И кивнул, привлекая внимание. Шарр-Ам принял кивок за знак, говорящий, что буря идет на убыль, и удалился в свои покои, где в наглухо закрытой от ветра и людей комнате, обратил свой разум к богам.
Долго призывал он своих покровителей Иштар и Шамаша помочь ему, донести его глас до ушей Ану и усмирить гнев Энлиля. Демоны уттуку никак не унимались, кружась на просторах Маргуша в бешеной пляске. Но вот гул их голосов стал отдаляться. Песок больше не влетал в световые отверстия, тьма отступила, и лучи, посланные богом Солнца, пробрались сквозь завесу пыли и осветили растерянных людей в еще недавно казавшемся мирном и чистом зале для приемов.
Силлум тенью шмыгнул к уединенной комнате, где ждала царица, и сообщил, что буря уходит. Тотчас слуги поспешили к царю, понесли чашу с водой для омовения, чистую одежду, начищенные до блеска украшения.
За пределами дворца хозяйничал ветер. Люди попрятались за высокими стенами цитадели, спасая не только себя, но и свой скот. Кому-то повезло – они вошли внутрь и укрылись там между домами. Когда буря пошла на убыль, на башню у ворот поднялся Силлум. В защитной накидке, стоя в облаке пыли, он выглядел, как дух. Но никто и не смотрел на жреца до тех пор, пока он не заговорил. Гул бури постепенно стих и высокий голос Силлума достиг ушей каждого, кто находился недалеко от стен. Жрец вещал о гневе богов, пославших бурю, о заговоре против царя, о его великом служении ради жизни и процветания народа Маргуша. Буря уходила с каждым словом жреца, и люди уверовали в великую силу своего царя – избранника богов, царя, которого слышат и которому внимают боги.
Когда от бури остался только песок на зубах и лежащие в беспорядке с вывороченными деревьями погибшие овцы, среди которых оказались и несколько человек, на башню вышел Шарр-Ам. Его тиара сверкала в лучах вновь появившегося на небе солнца, кожа царя в отличие от всех людей, смотревших на него снизу, была чиста, белоснежный полотняный конас свободно свисал с широких плеч.
– Алулу! – воскликнул один человек, и тут же все подхватили приветствие, и гул голосов пронесся над Маргушем.
Только горстка обезоруженных воинов, взятых в кольцо стражей Наркаба, молча стояла в стороне, ожидая своей участи. Но Шарр-Ам не стал вершить суд сразу. Людям хватило бури, и теперь им нужен был праздник. Царь приказал принять дары богам и принести богатые жертвы, а потом устроить пир прямо на такыре. Народ легко забывает о бедах в ожидании сытного и хмельного застолья.
Вскоре ото всех печей ввысь поднялись струйки дыма, а аппетитные запахи жареного мяса поползли по городу, размягчая сердца даже тех, кто сочувствовал заговорщикам.
Пока народ готовился к празднику, Шарр-Ам устроил прием в тронном зале. Слуги очистили его от песка, и теперь от бури остались только воспоминания, да пыльная одежда на вождях.
Персаух как никогда жаждал воды, ему хотелось окунуть голову в прохладные воды Мургаба, вдохнуть ее, чтобы она смочила и нос, и рот, очистив их от пыли и песка. Но вместо этого вождю пришлось стряхнуть пыль с волос и бороды, похлопать себя по бедрам, очищая каунакес. Никто не подал вождю воды. Но, как только закончилась буря, его вывели из тронного зала и проводили в зал для приемов, где остались другие вожди.
Как только Персаух вошел туда, все взгляды обратились на него. Вожди смотрели с осуждением. Никто не заговорил с ним, никто не спросил у старика, как он пережил бурю. Колкие взгляды буравили его и достигли самого сердца. В нем родился протест. Персаух понял хитрый ход Шарр-Ама, и теперь ему хотелось кричать, что он ни в чем не виноват. Но разве может свободный вождь позволить себе мальчишеские выходки?! А Шарр-Ам нашел способ и время, как поставить строптивого вождя на место. Всего-то одного позвал к себе, а вот результат: теперь его считают доносчиком! Былое уважение к вождю племени Белого Верблюда потеряно, улетучилось вместе с бурей. С этого дня каждый, кто решит пообщаться с Алик Пани, сначала подумает о доверии. А без доверия какие дела сделаешь? Персаух вспотел. Да, он с самого первого дня общения с Шарр-Амом поставил себя, как вождь свободного племени, племени, которое первым получило право на плодородные земли долины Мургаба, тем, что они первыми пришли сюда, первыми построили свой город, первыми начали сажать ячмень, пасти скот на заливных лугах. Тогда Шарр-Ам согласился с гордым вождем, не стал требовать подчинения. Но, когда начали строить город, он потребовал рабочих рук, прислал своего тощего жреца с требованиями податей. Персаух наполовину выполнил те требования, сделав жест доброй воли – выдал и ячменя, и овец, но людей своих не дал. Не забыл Шарр-Ам об этом. И вот теперь отомстил. Персаух остался один. Теперь никто не поддержит его, теперь его свобода и свобода его людей зависит от царя Маргуша! А он обязательно поставит условия. В этом Персаух не сомневался. Он не знал, что делать. А когда дворецкий позвал всех вождей в тронный зал, заметался. Его руки задрожали, и он никак не мог справиться с ними. Заложив их за спину, Персаух нарочито гордо поднял голову и пошел первым.
На этот раз в тронном зале горело множество напольных светильников. И только сейчас, когда из стражи царя осталось лишь несколько воинов рядом с ним и у входа в зал, Персаух увидел, что по низу белоснежных стен проложена яркая полоса мозаики. Такие же львы, как над троном царя, умелый зодчий расположил по периметру зала, добавив две полосы рисунков из трилистника и бронзовые пластины между львами, напоминающие чешуйчатый рыбий бок. Тонкие детали мозаики из красного, белого и черного камня составляли богатую композицию рисунка, имеющего особый смысл. Лев и орел, объединенные в мифическое существо – львиного грифона, являли собой символ власти и божественного покровительства. Персаух тоже носил подобные знаки отличия, дающие каждому вождю право власти. Но сохранит ли он теперь такое право?..
Все остановились у полосы длинного пестрого ковра, в пяти шагах от трона, на котором торжественно восседал Шарр-Ам. Рядом с ним, опершись локотком о подушки, сидела царица. Ее голову украшал золотой обод, волосы двумя волнами ниспадали на него по бокам, прикрывая уши, и уходили назад, сколотые булавками в валик. Такие прически носили почти все женщины Маргуша, да и многие мужчины скалывали свои кудри булавками, разве что не так богато украшенными. Царица была одета в белую рубаху из тонкой ткани и расшитый узорами конас, подпоясанный плетеным шерстяным жгутом, концы которого венчали золотые головки джейранов.
Вождям племен предложили присесть на ковер. Шарр-Ам ликовал в душе! Его план удался, и теперь ему незачем тревожиться: все жители Маргуша признали в нем царя. Он укрепил свою власть, прогнав бурю и пленив врагов. Его дворец поражает великолепием и надежно укреплен. Ни люди, ни бури не страшны за его стенами. Теперь он без труда завершит строительство, достроив все храмы, возведя еще одну стену вокруг дворца, оградив и место для трапез народа, дабы имел он защиту от всех опасностей и каждый шел бы в город-храм, как в надежное и безопасное место. Мечта Шарр-Ама почти сбылась. Оставалось немногое. Услышать от вождей всех племен клятву служить ему и разослать гонцов по всему свету с вестью о том, что есть теперь город, окруженный милостью богов, город-храм, где каждый возжелавший быть услышанным богами может принести жертву любому из них и получить благословение. Он, Шарр-Ам, царь Маргуша, тому опора!
Глядя на сидящих у его ног растерянных, грязных людей, называющих себя вождями племен, Шарр-Ам решим проявить свою милость и снисхождение.
– Готовы ли вы дать клятву верности Верховному жрецу и царю Маргуша? – высокопарно спросил Силлум, стоя по правую руку от царя.
Вожди оживились, зашептались. Но Силлум возвысил голос, назвав имя ближайшего к нему:
– Ты, Шаду!
– Клянусь! – гордо ответил вождь.
За ним клятву повторили все остальные, включая и Персауха.
Силлум призвал в свидетели Шамаша, как бога, вершащего правосудие, и, встав между троном и сидящими вождями, обратился к царю:
– Господин, твои верные слуги ждут твоего слова.
Шарр-Ам крепче сжал скипетр вспотевшей ладонью и сказал:
– Ваша преданность не будет забыта. Двери моего дворца всегда открыты для вас. Мои воины станут вашей защитой, мои жрецы будут служить каждому из вас, взывая к нашим богам о милости для ваших племен, – он перевел дух и другим голосом, без ноток возвышенности, а как равный равным, пригласил на пир.
Все последующее стало для Персауха пыткой. В каждом слове царя он слышал издевку над собой, в каждом взгляде Силлума он видел смешинки, бьющие по его гордости. Кусок не лез в горло, обожженное песком и обидой. Горький комок стоял в нем, и невозможно было свободному вождю проглотить его. Персаух опорожнил полную чашу воды и не притронулся к мясу. Он сидел, с нетерпением ожидая возможности уйти с этого позорного для него пира. Все вожди, казалось, забыли о своих страхах, выпив хмельной сикеры и набив живот сочным мясом. Сначала они шептались меж собой, а потом и вовсе балагурили, но никто не обращался к Персауху, его словно не замечали. Дождавшись, когда царь вышел, оставив пирующих веселиться в обществе музыкантов и танцовщиц, Персаух тут же покинул дворец.