- Знаю, что отговорить тебя от этой затеи не удастся, поэтому прошу только об одном - поберегись. У тебя уже есть хороший опыт, так что держи ушки на макушке.
- Постараюсь…
На том они и попрощались: Глеб - с чувством неудовлетворения, что не смог рассказать своему самому дорогому человеку на этом свете всю историю в деталях, а Николай Данилович - с обычными страхами любящего отца за свое малое и неразумное, как всем родителям кажется, дитя (даже если ему за тридцать).
Приняв холодный душ, чтобы немного освежиться, Глеб прошел на кухню, сварил кофе (чтобы перебить отвратительный вкус того напитка, которым его потчевали в кафе и который будто застрял в горле), сел за стол и включил телевизор. У Тихомировых телевизоры стояли почти во всех комнатах. Когда отец находился дома, практически все они были включены.
Николай Данилович, размышляя над очередной сложной проблемой, часами расхаживал по дому, словно привидение. При этом, думая, он умудрялся смотреть фильмы, новостные передачи и всю ту чушь, которая изливается на бедного обывателя из голубых экранов сутки напролет.
Но самое интересное: иногда нечаянно оброненная одним из героев бесконечных сериалов фраза или обрывок сюжета какого-нибудь документального фильма вдруг оказывались ключом к решению задачи, и торжествующий Николай Данилович устраивал, как он говорил, "половецкие пляски" - прыгал козликом едва не до потолка и пел дикие варварские песни на неизвестном даже Глебу языке. А иностранных языков Тихомировы знали немало.
Передавали городские новости. Обычно Глеб слушал их со скепсисом. Что интересного может сказать дикторша местного телевидения, если оно куплено с потрохами мэром города? Ничего. А то, что он вор и христопродавец и что по нему давно плачет тюрьма, знают все горожане. Когда на экране появлялась его рожа, Глеб обычно плевался, с чувством говорил "Козел!" и переключался на другой канал.
Но на этот раз мэр был занят чем-то другим и не явил миру свою физиономию прожженного проходимца. Поэтому дикторша благополучно и без помех добралась до криминальных новостей: "… В своем доме убит известный меценат и коллекционер, почетный гражданин города Ципурка Вацлав Станиславович".
Когда была названа фамилия, Глеб от неожиданности дернулся и пролил кофе на скатерть. Однако он даже не обратил на это внимания, хотя коричневая жидкость тоненьким ручейком начала стекать на пол.
Убит дед Ципурка! Это было настолько невероятно, что Глеб поначалу посчитал, что ослышался, но девушка на экране еще два раза повторила фамилию старого кладоискателя, и все сомнения отпали. Тихомирова-младшего будто обухом хватили по голове.
Убит… А как же псы, эти неподкупные и страшные зверюги, охранявшие его дом? Или их тоже?.. Почему убит, кто его убил?!
Ответом на эти вопросы для Глеба неожиданно стал следующий сюжет, который поставили после новостей. В нем говорилось о неразгаданных исторических тайнах, в том числе и о поисках утерянных сокровищ.
Тихомиров-младший просмотрел сюжет до конца. И не потому, что ему было интересно. Он просто оцепенел. До него наконец дошло, какую эстафету он получил от деда Ципурки. Старый кладоискатель немного притемнил, сказав, что видел вещий сон. Он ЗНАЛ, что за ним придут, и предполагал, чем этот визит закончится. Наверное, в своих попытках разгадать таинственный план, выгравированный на пластине, он где-то прокололся.
Неожиданно Глебу пришла на ум известная стихотворная строка великого Гомера: "Бойтесь данайцев, дары приносящих…" И он горько улыбнулся.
Глава 9
1915 год. Пристав Семиножко
Шиловский рвал и метал. Участковый пристав Семиножко, коротконогий, грузный, с бычьим загривком и длинными запорожскими усами, стоял перед ним пунцовый, как рак.
- … Тупицы! Болваны! Биндюжники вы, а не облеченные высоким доверием государевы слуги! - закончил свой достаточно длинный ругательный монолог надзиратель и без сил рухнул в кресло.
Семиножко виновато молчал. Он, конечно, мог стать в позу: не шибко велика шишка - надзиратель сыскной полиции, чтобы перед ним чересчур низко прогибаться; к тому же у свояка Семиножко чин повыше, чем у Шиловского, и служит он в жандармерии, поэтому всегда может замолвить за него слово.
Но пристав, служака до мозга костей, хорошо понимал, что именно он дал маху. А значит, ему и принимать все удары на себя. Тут уж никакое заступничество не поможет. Разве что государя императора. Однако у него сейчас много других забот - война…
С усилием отогнав дурацкие мысли, Семиножко встрепенулся и снова принялся преданно "есть" надзирателя своими блекло-голубыми воловьими глазами. Шиловский мрачно глянул на него исподлобья, налил из графина воды в высокий стакан, жадно выпил до дна и немного успокоился. Закурив папиросу, он сказал:
- Садись, Петро Мусиевич, в ногах правды нет. И расскажи мне толком, что там у вас случилось.
- Да вот какая незадача… - Семиножко достал носовой платок и вытер им потное лицо. - Ждали мы безобидного мазурика, а попался нам вооруженный жиган. Вот мои орлы и сплоховали. Здоров, как бык… его надо было сразу глушить, как сома, но кто же знал?
- Кто таков?
На какое-то мгновение Семиножко замялся, будто не решаясь сказать то, что у него на уме, но потом быстро ответил:
- Не распознали. Но мы поспрашиваем на Шулявке, на Подоле, потрясем содержателей притонов, гляди, что-то и нарисуется.
- И что вы будете спрашивать? - насмешливо поинтересовался Шиловский.
- Ну, изображение его наружности у нас имеется. Это уже хорошо.
- Откуда? - удивился надзиратель.
- Есть у меня один новенький… очень я им доволен. Глаз у него востер, как казацкая шашка. Вот он с помощью одного шаромыжника, спившегося художника, и состряпал портрет. Говорит, очень похож.
- Портрет при тебе? - черные глаза Шиловского вспыхнули.
- А как же… - Семиножко полез в папку, которую прижимал к груди, словно самую большую драгоценность, достал оттуда кусок картона и положил его на стол перед надзирателем. - Вот он… с-сукин сын! - не удержался пристав от крепкого выражения, вспомнив свой изгвазданный мундир.
Портрет явно кого-то напоминал, но кого именно, Шиловский вспомнить не мог.
- Добро, - сказал он, задумчиво покусывая нижнюю губу. - Портрет скопировали?
- Не успели, Евграф Петрович… - Семиножко виновато опустил глаза. - Как только художник закончил работу, я сразу же побежал к вам на доклад. Сделали всего одну копию - для вас.
- Тогда займись этим делом. И проследи, Петр Мусиевич, чтобы копии раздали городским приставам, а также околоточным Подола, Куреневки, Шулявки, Липок… В общем, всем. Думаю, ему на свободе долго не гулять… если только он не залетный. И еще - найди мне Ваську Шныря! Достань его из-под земли!
- Достанем, Евграф Петрович, не беспокойтесь. У меня к Шнырю свой счет… - начал было пристав, но тут же закрыл рот.
Не хватало еще, чтобы начальство узнало, как приставу Семиножко, грозе подольской босоты, почистил карманы какой-то шклявый мазурик. При этом Шнырь украл не только кошелек с деньгами, но и дорогую серебряную зажигалку, подарок свояка. О том, что это Васькина работа, пристав узнал от своих осведомителей.
Семиножко ушел. Раздосадованный Шиловский курил папиросу за папиросой. Он так надеялся, что сегодня на месте пристава будет сидеть Васька Шнырь…
Но что нужно было вооруженному бандиту от карманного вора? Надзиратель знал, что мазурики и жиганы нечасто контактируют между собой. Воры сторонились убийц и налетчиков. Одно дело - сидеть в теплой тюрьме, другое - попасть на каторгу, в холодную Сибирь, и носить кандалы.
А дружба с жиганами была прямой дорожкой в Нерчинские рудники - за компанию. Царская Фемида долго разбираться не будет. Ткнет пальчиком наобум - и суши сухари для длинной дороги по сибирскому тракту.
Шиловский сидел и думал, что Ваську Шныря теперь найти будет трудно. Чересчур шумной получилась баталия с засадой возле хаты вора. Стрельба, крики… А слухи в Киеве распространяются молниеносно, будто по телеграфу. Сиди теперь на Гончаровке, не сиди, все равно толку от этого не будет.
Надзиратель был далеко не глупым человеком. В свое время он стажировался под началом самого Кошко и считался подающим большие надежды. Но из Москвы его перебросили на усиление в Киев, а в провинции не только камни мхом обрастают, но и люди, в особенности чиновного звания.
Нет, Шиловский не поглупел. Отнюдь. Но и звезд с неба не хватал. Хотя бы потому, что в Киеве негде было применить его таланты в полной мере. Шла обычная рутинная работа, на которой даже медаль не заработаешь. Он уже давно мог бы стать чиновником особых поручений сыскной полиции, но на верхних этажах власти шла постоянная чехарда, и по этой причине не имеющий больших связей Шиловский никак не мог попасть в рапорт на повышение.
А тут еще война… Народ начал роптать. Так недолго и до революции. А что такое революция, Шиловский знал не понаслышке. В декабре 1905 года, спустя два месяца после того, как его зачислили в штат московской сыскной полиции, ему пришлось с оружием в руках штурмовать баррикады, сооруженные восставшими пролетариями. Классовая ненависть рабочих к власть имущим поразила молодого полицейского агента до глубины души.
Уже тогда Шиловский решил, что в случае очередной революционной заварухи, только обширнее по масштабам, а значит, более кровавой и непредсказуемой по последствиям он постарается остаться в стороне от этого процесса; а в том, что народ взбунтуется, Шиловский был уверен. Но как тогда ему, сыну небогатого мещанина, у которого за душой только жалованье надзирателя сыскной полиции, не остаться на бобах, вдруг придется оставить службу-кормилицу?
Когда Шиловский узнал от Остапа Кучера о тайном захоронении на Китаевском погосте, надзирателю вдруг подумалось, что судьба предоставляет ему шанс. И грех было им не воспользоваться. Но как найти ту могилу? В этом мог помочь только Васька Шнырь.
Увы и ах, их встреча теперь откладывается на неопределенное время…
Шиловский, раздосадованный до глубины души, снова начал рассматривать портрет неизвестного жигана, который ранил одного полицейского и едва не отправил на тот свет пристава, верного помощника надзирателя. Семиножко, конечно, был хитер и сам себе на уме, но отличался повышенным служебным рвением и исполнительностью. Поэтому Шиловский доверял ему серьезные дела и откровенно обсуждал с ним различные проблемы.
"Может, взять его в долю? Если в том ящике и впрямь что-то есть… - думал надзиратель. - Надо ведь кому-то довериться. Самому мне не удастся сделать все тайно и скрытно. Но где взять верных людей? Петр Мусиевич, пожалуй, лучшая кандидатура. Но он хитер… очень хитер. Сам себе на уме. Поди, знай, что там у него под черепушкой творится. Нет-нет, не торопись! Нужно все как следует обмозговать, подумать без спешки…"
А в это время "лучшая кандидатура" сидела в таратайке извозчика и держала курс на Шулявку. Семиножко соврал Шиловскому. Да, действительно, он по запарке поначалу не узнал жигана, который появился перед ним внезапно - выскочил откуда-то как черт из табакерки. Пристав вообще его не разглядел, если по правде. Но потом, когда ему принесли портрет, Семиножко едва не охнул - это был Серега Матрос!
Художник выделил главное - глаза. На них-то как раз пристав, в отличие от своих подчиненных, и не обратил должного внимания, потому что успел заметить только макушку жигана, который боднул его, словно бык, головой в грудь. Глазищи у Матроса были как у сумасшедшего - большие, круглые и какие-то отмороженные. Поговаривали, что Серега Матрос балуется марафетом.
Семиножко уже доводилось встречаться с Матросом. Мало того, в юные годы жиган был его личным тайным агентом. Пока не сел. А когда он вернулся с каторги, Семиножко счел благоразумным прекратить с ним все контакты.
При первой же встрече Серега сказал приставу: "Все, мы друг друга не знаем. Начнете доставать или заложите братве - убью". Семиножко почему-то сразу поверил этим суровым словам и пообещал забыть прошлое.
Каторга здорово изменила Матроса. Он закалился, стал очень сильным и, главное, бесшабашным. Наверное, ему была только одна дорога - на тот свет. Он мог погибнуть в любой момент - и во время разборок с жиганами, когда подтверждал свой высокий статус в бандитской среде, и когда шел на дело. После 1905 года полиция особо не миндальничала и пускала в ход оружие, долго не думая.
Но тут Серегу Матроса заприметил Федька Графчик и приблизил к себе, сделав его и своим телохранителем, и своего рода "начальником контрразведки". Матрос вычислял полицейских агентов и добровольных стукачей в воровской среде и вершил над ними суд.
Поскольку у него теперь была солидная "должность", Серега Матрос поневоле остепенился и очень редко попадал в поле зрения сыскной полиции. И тем более странно, что он так среагировал на попытку полицейских произвести арест. Ведь за ним ничего серьезного уже давно не числилось. Что касается нагана, то Семиножко не сомневался, что благодаря опытным адвокатам, состоящим на содержании у Графчика, Серегу выпустили бы на другой день.
Тогда почему такая бурная реакция? Что за этим кроется? Семиножко всеми фибрами своей хохлацкой души чувствовал, что наклевывается какое-то большое дело. Ведь не зря же Шиловский просил его не распространяться перед полицейским начальством, когда приказал без шума взять Ваську Шныря и доставить не в участок, а лично к нему. Похоже, надзиратель хочет все победные лавры приписать себе.
"Ну, нет, - думал Семиножко. - Так дело не пойдет. Не век же мне в приставах ходить. Может, я тоже хочу в высоком кресле сидеть, попивать шампанское и кофий и отдавать приказы нижним чинам, а не бегать, как пес, по участку, высунув язык…"
Пристав хорошо понимал, что до Васьки Шныря ему в скором времени не добраться. Васька был ловким и хитрым, как змей. Он теперь ляжет на дно, и попробуй его оттуда выковырять.
Но что касается Матроса, то здесь у пристава был хороший шанс. Несмотря на то что Серега отказался сотрудничать с полицией, Семиножко при помощи своих тайных осведомителей вел за ним негласное наблюдение. Он все еще не терял надежд, что Матрос снова начнет доносить на своих дружков. Хотя бы из-за корысти или чувства мести. Мало ли какие расклады могут случиться среди мазуриков и жиганов. А Серега Матрос много чего знал.
Семиножко был мудр и терпелив. Несмотря на категорический отказ иметь дело с полицией, Матрос все же был на крючке. Пристав не стал его подсекать только потому, чтобы он и впрямь не сорвался окончательно, а попустил леску, дабы создать у Сереги ощущение полной свободы. Но Семиножко был уверен, что в нужный момент он всегда сможет совладать со своим бывшим агентом и заставит его делать то, что требуется.
Похоже, это время наступило. Семиножко нащупал в кармане револьвер и с удовлетворением ухмыльнулся. Он успел переодеться в штатское и теперь, как ему казалось, ничем не отличался от мещан, фланирующих вечерней порой по Крещатику и Прорезной.
Увы, пристав не заметил недобрый взгляд, которым одарил его извозчик. Видимо, он считал Семиножко даже не чиновником в штатском, а неудачно замаскировавшимся полицейским филером, коих после 1905 года расплодилось великое множество.
Пристав был уверен, что сегодня Серега Матрос ни в коем случае не будет гулять в одной компании с Графчиком - чтобы не подставить своего хозяина. Он должен какое-то время отлеживаться в своей "норе". А где находится эта нора, Семиножко знал.
Двухэтажный дом на Шулявке принадлежал одной купеческой вдовушке. Чуть поодаль виднелась церковь Марии Магдалины. Дом был ветхим и неказистым с виду. Ему здорово досталось в 1905 году, когда шли бои за Шулявскую республику. Деревянная обшивка дома была сплошь иссечена пулями, а беседку во дворе разворотило гранатой. Ремонтировать ее никто не стал, благо беседку густо обвил дикий хмель и скрыл следы разора.
После смерти мужа все его дела пришли в расстройство, поэтому вдова некоторое время терпела большую нужду, и только связь с Серегой Матросом не позволила ей выйти на панель и попасть в руки какой-нибудь "мамаши", содержательницы дома терпимости, наподобие Камбалы. Она безропотно выполняла все прихоти своего сожителя и была предана ему до мозга костей.
Семиножко потоптался немного у входа, а затем решительно дернул за короткую цепочку с медной шишечкой на конце. Где-то в глубине дома раздался мелодичный звон. Спустя какое-то время женский голос по другую сторону входной двери спросил:
- Кто там?
- Мне нужен Серега Матрос, - ответил Семиножко.
- Здесь… нет такого, - не очень уверенно сказала вдова.
Матросу казалось, что никто не знает, где находится его "нора". По этой причине он, похоже, не удосужился как следует проинструктировать свою пассию на предмет конспирации. Это Семиножко сразу сообразил, уловив волнение в ее голосе. Значит, Матрос дома.
- Кончай травить, тетка, - сказал он намеренно грубо, подделываясь под наглое высокомерие жиганской речи. - Меня прислал к нему Федька Графчик. Срочное дело. Открывай!
Наверное, вдова, забитое, хотя и довольно симпатичное существо, отодвинула засов чисто инстинктивно. Она привыкла, что ею всегда кто-то командует или помыкает, и грозный голос незваного гостя включил рефлекс повиновения.
Увидев Семиножко, от которого за версту перло казенным полицейским духом, вдовушка мигом сообразила, что опростоволосилась. Она тихо охнула и хотела закричать, чтобы предупредить своего возлюбленного, но не успела. Пристав закрыл ей рот своей широкой потной ладонью и ловко нажал на сонную артерию. Спустя считаные секунды вдова потеряла сознание, и Семиножко осторожно усадил ее на пол.
Достав револьвер, пристав начал подниматься по лестнице на второй этаж, стараясь ступать как можно тише. От агентов ему было известно, что Матрос выбрал себе комнатку повыше: и обзор оттуда лучше - вся улица видна - и окна выходят на обе стороны дома. В случае необходимости он мог бежать через сад.
Этого-то Семиножко как раз и боялся больше всего. Он знал, что Серега Матрос очень осторожен и застать его врасплох трудно, если не сказать - невозможно.