Дальнейшее напоминало компьютерную "ходилку-стрелялку", только без звука. Глеб видел, что на подворье дядьки Гната забралось человек пять или шесть. Почти все они заходили со стороны сада, который вытянулся в длину на добрую сотню метров. Хороший сад…
Но что еще больше поразило и удивило Глеба, так это молчание Рябка. Он что, обиделся на хозяина и объявил забастовку? Или у него со слухом и обонянием не все в порядке? Глеб посмотрел на монитор, где была видна будка, и увидел пса, который сладко спал и даже не шевелился. "Тоже мне, сторож", - подумал негодующе Глеб".
События разворачивались стремительно. Нападавшие быстро рассредоточились и двинулись вперед с намерением окружить дом. Неожиданно один из них упал, будто споткнулся, затем второй… И все это происходило в полной тишине. Глеб глазам своим не верил. Казалось, что бандитов прибирает нечистая сила - невидимая и беспощадная.
И только когда в группе незваных гостей осталось всего двое и когда рядом с ними беззвучно свалился их товарищ, они наконец поняли, что попали в смертельную западню. Один из парней сломя голову побежал к забору, чтобы покинуть сад, а второй - наверное, чересчур тупой, чтобы грамотно соображать в критической ситуации, - дал очередь из автомата, целясь только в ему видимую цель.
Теперь уже Глеб услышал выстрелы. В ночной тишине они прозвучали так, будто какой-то великан разорвал огромное парусиновое полотнище. Но это длилось от силы две-три секунды. В следующее мгновение стрелок последовал за своими товарищами - пуля попала ему точно в лоб…
Ошеломленный Глеб сидел, тупо пялясь на экраны до тех пор, пока не отворились ворота и во двор не въехал джип… в котором сидел дядька Гнат! "Это когда же он успел смайнать?!" - подумал Глеб. Чудеса…
Став перед видеокамерой, Игнатий Прокопович включил свое переговорное устройство, и Глеб услышал:
- Усё, сынку, отбой. Спускайся до нас.
Когда Глеб вышел во двор, вся команда уже была там. Из пятерых бойцов лишь один был ранен, но не очень сильно. Его тут же перевязали. Присмотревшись, Глеб понял, почему он не слышал выстрелов, - оружие у всех пятерых имело глушители.
- Ну, шо там? - спросил дядька Гнат старшего группы.
- Шесть человек. Из них пять - "груз 200". Один ушел.
- Цэ нэ зовсим хорошо, ну та шо поробыш…
- Что делать со жмуриками?
- Тоби подсказать или сам сообразишь?
- Уже сообразил. Сделаем…
- А ну достаньте мне из машины еще одного гаврика. Мы трохы с ним побалакаем…
Парни вытащили из джипа отчаянно брыкающегося бугая. Его голова была рассечена, и кровь все еще продолжала сочиться, а руки были связаны за спиной. "Неужели дядька Гнат взял его самолично?! - подумал удивленный Глеб. - Вот тебе и пенсионер…"
- Оставьте его, - приказал Игнатий Прокопович. - Он уже неопасен. Ну шо, сынку, сильно помогли тебе твоих ляхи? Звыняй - французы. А? Чого мовчыш? Стыдно? Та ни, у тэбэ, Вовусик, николы совести не было. Такый уродывся… Беда… И шо мне теперь с тобой делать?
- Виноват… Игнатий Прокопович. Сильно виноват. Каюсь. На большие деньги позарился… дурак! Все было как в тумане… Подкупил меня этот гад. На мякину повелся. Трижды дурак! Простите меня.
- Цэ точно, шо дурак. Бо умни люды приходят до мэнэ с добром, а я им отвечаю тем же. Мало я с тобой возился? От ментов раз десять спасал. И оцэ така благодарность…
- Простите! - бугай вдруг упал на колени. - Я молиться за вас буду!
- Вишь, якый богомольный… Хибы ты не знав, шо я в церковь, конешно, хожу, а вот заповеди церковные не исполняю. Якшо меня бьют по левой щеке, то я даю сдачи с правой руки. Не, Володька, надо отвечать. Горбатого тилько могила исправит. Заберите его!
Парень упал на плитки двора и завыл словно волк-подранок. Старший группы подошел к нему и одним точным ударом автоматного приклада по голове бугая погрузил его в беспамятство. Тем временем дядька Гнат подошел к Рябку и, поднатужившись, поднял пса на руки. По щекам Игнатия Прокоповича потекли слезы.
- Убылы песика… - он всхлипнул. - За шо?! Така гарна була собачка… Лучший друг. А воны убылы… Як можна после этого простить?! Жаль, шо один сбежал…
Спустя полчаса парни завершили "зачистку" территории и уехали. Убитых и все еще пребывающего в беспамятстве бугая они положили в фиктивную "скорую", которая последовала за ними. Подворье опустело. Дядька Гнат сидел в беседке какой-то опустошенный и жалкий. Глеб маялся неподалеку, не решаясь с ним заговорить. В том, что случилось, он винил только себя.
Игнатий Прокопович будто подслушал мысли Тихомирова-младшего.
- Ты, Глебушка, сильно не переживай, - сказал он и начал раскуривать свою люльку. - Ты тут практически ни при чем. Махно давно думал свести со мной счеты, шоб прорваться на мой рынок. Мне уже не раз докладывали. А тут пидвернувся такый удобный момент - замочить меня та щэ й за вэлыки гроши. И вин его не упустыв… Дурень!
- Так это был Махно?
- Ага… а то хто ж. Собственной персоной. Гроза Подолу… хе-хе… Ладно, первый бой мы выиграли, а сражения пока нет. Надо быть ворога, шоб вин не опомнился. Завтра… - шо я кажу?! Уже сегодня - идем на Китай-гору. А чего оттягивать? Як ты, готов?
- Я как пионер - всегда готов.
- От и добрэ. А теперь пойдем трохы покемарим. Бо я шось став як та перестоявшая квашня.
Глеб немного поколебался, но все же спросил:
- А вы не думаете, что нас могут взять тепленькими? Прямо во сне? Охрана ведь уехала…
Дядька Гнат скупо улыбнулся и ответил:
- Ты меня недооцениваешь, Глебушка. Я уже вызвав смену. Тилько воны будут охранять нас снаружи по периметру. Спи спокойно…
Едва голова Глеба коснулась подушки, как он тут же уснул. На этот раз без сновидений.
Глава 21
1918 год. Иона Балагула
В один из теплых весенних дней по улицам Подола вышагивал скверно одетый гражданин босяцкой наружности. Из разбитых ботинок выглядывали большие грязные пальцы, изрядно потрепанный и пыльный пиджак был одет на голое тело, а матросские брюки-клеш едва доходили до щиколоток. По всему было видно, что гражданин носит одежду с чужого плеча.
Большинство улиц Подола не были вымощены брусчаткой, и гражданину то и дело приходилось обходить большие лужи, в которых плескались домашние утки. Присутствовала на улицах и другая живность - козы и куры. Причем подольские козлы явно обладали бандитским характером. Они провожали гражданина какими-то нехорошими взглядами, а самый старый из них, здоровенный черный козлище, вдруг безо всякой причины больно боднул его рогами.
На углу одной из улиц гражданин остановился, прочитал табличку с ее названием - "Ул. Александровская", - удовлетворенно хмыкнул и направился к дому № 91, на котором висела изрядно выцветшая вывеска: "Центральный магазинъ и мастерская часовъ Л. Я. ШАПОВАЛА".
Дверь магазина была заперта. Подергав ее за ручку, гражданин почесал в раздумье нос, а затем, неожиданно рассердившись, пнул дверь несколько раз ногой. При этом он умудрился разбить большой палец правой ноги, который не ко времени выскочил наружу, и начал тихо материться, морщась от боли.
На его удивление за дверью послышался шорох, и чей-то голос робко сказал:
- У нас закрыто.
- Вижу, не слепой… - буркнул гражданин. - Это ты, Лёва?
- Допустим, это я. А кто спрашивает?
- Не узнаешь?
- Прошу пардону - нет.
- Да-а, давно я не был в Киеве. Забыли старые друзья Иона Балагулу, забыли…
- Балагула?! Тебя же убили.
- Где, когда?!
- Намедни - третьего дня - я разговаривал с Гершком Лейбовичем, так он сам мне это сказал. То ли тебя немцы застрелили, то ли добровольцы из команды охраны Киева. И в газетах будто бы было написано.
- Контора пишет… Вот он я, живой и здоровый. Ты долго будешь держать меня под дверью?! Открывай.
- А ты точно Балагула?
- Вот те раз… Гумажку показать, что дали мне вместо пачпорта? Али так обойдемся?
- Ты лучше подойди к окошку. Хочу тебя видеть.
- Ладно, смотри… чтоб тебя!
Балагула подошел к витрине, которая теперь была забита деревянными щитами, и стал перед крохотным оконцем, прорезанном в нестроганых досках. Снаружи послышался возглас удовлетворения, и спустя минуту, прогрохотав засовами, дверь магазина отворилась.
- Вы что тут, совсем сбрендили?! - возмущался Балагула. - Попрятались все, как крысы, и сидят, нос наружу не кажут.
- Здравствуй, Иона, - сдержанно сказал хозяин магазина, протер очки и снова водрузил их на нос.
- Ну, здорово, Лёва…
Они обнялись. Ни Шаповал, ни Балагула не были друзьями. Их объединяло анархистское прошлое. Шаповал поддерживал группу анархистов, в которую входил Ион, материально.
- Ты голоден?.. - спросил Лёва.
- А ты как думаешь?
- Думаю, что надо тебя покормить… да вот чем?
- Ну-ну, не прибедняйся.
- Эх, Иона, ты сильно оторвался от реалий жизни. У нас почти каждую неделю то погромы, то конфискации. Живем одним днем. Ты посиди, я сейчас…
Помещение магазина выглядело каким-то серым и запущенным. О былом процветании напоминали лишь таблички на стенах: "Продажа часов: карманныхъ, золотыхъ, серебряныхъ, стенныхъ и будильниковъ. Постоянно большой выборъ". "Принимаю заказы на починку часовъ, золотыхъ и серебряныхъ вещей".
Шаповал принес миску говяжьих мослов, горбушку ржаного хлеба и кувшин молока.
- Козье, - сказал он с гордостью. - Очень пользительное. С деревни привозят. А знаешь какие теперь кордоны? В город не пробиться.
- Благодарствую, - ответил Иона и жадно вгрызся в остатки мяса на большой желтоватой костомахе. - А что касается кордонов, то я знаю о них не понаслышке. Как собаки цепные. И не только лают, но еще и кусаются. Германцы едва не пристрелили меня…
Пока он насыщался, Лёва рассказывал:
- …Просто какой-то последний день Помпеи. Все грабят, пьянствуют и везде сплошной разврат. Командующий войсками генерал Келлер издал приказ: "Если не можешь пить рюмки - не пей; если можешь ведро - дуй ведро". Каково, а?
- Правильный приказ. Для кого и лафитника достаточно, а кому и четверть принять, словно раз плюнуть. А у тебя есть что-нибудь?..
- Ой, забыл! Извиняюсь… - Шаповал снова исчез в глубине магазина и возвратился с бутылкой самогонки.
- Тоже привезли из деревни? - поинтересовался Балагула.
- Привезли. Но местные тоже гонят. Самогон нынче в цене. Это главный конфискант. Все могут оставить, а водку заберут.
- Да уж… главный наш продукт. Выпьешь со мной? За встречу.
- А, наливай! - махнул рукой Лёва. - Все равно работы никакой.
Они чокнулись и выпили. Балагула снова принялся за еду, а Шаповал лишь погрыз сухую хлебную корку.
- В газетах пишут, что союзники уже близко, - меланхолично продолжал рассказывать Лёва. - Союзники в Жмеринке! В Бирзуле! На Черном море показались вымпелы! Немцы готовы поддержать гетмана и добровольцев! Это все заголовки газет. И все они брехливые. Никому мы не нужны. В Киеве голодно, а по селам продуктов - завались. Знакомый офицер рассказывал, что захватили обоз, в котором граки везли петлюровцам яйца, сало, хлеб, мясо, масло, водку… Крестьяне окрестных сел откровенно поддерживают Петлюру, надеясь с его помощью отвести и большевистскую угрозу, и Добровольческую армию, и, разумеется, немцев, в которых видят не союзников, а врагов.
- Ну и что стало с крестьянами, сопровождавшими обоз?
- Расстреляли, - ответил Шаповал и вздрогнул. - По законам военного времени…
- Знаем мы эти законы… - Балагула поискал глазами какую-нибудь тряпку, не нашел и вытер жирные пальцы о свои брюки. - Лёва, ты деньжат мне не подкинешь? На первое время. Я отдам…
- Что ты, Иона?! - замахал на него руками Шаповал. - Откуда у меня деньги? У меня почти все забрали. Немного осталось на жизнь, но это так, слезы. И кто бы ты думал меня ограбил? Наши, местные босяки. Пришли, приставили нож к горлу: давай, говорят. Иначе будет с тобой то, что с Дехтеревым. Помнишь, у него магазин был на противоположной стороне улицы? Ночью всех сторожей и двух приказчиков зарезали. А магазин ограбили и подожгли. Ах, какой был магазин!.. Пришлось отдать. Жизнь дороже денег.
Балагула не поверил ни единому слову Шаповала. Чтобы у Лёвы не было денег… нет, это невозможно! Сокрушенно вздохнув, - увы, номер с заимствованием денежных средств на халяву не выгорел - Иона полез в карман и достал оттуда узелок. Положив его на стол среди хлебных крошек, он развернул тряпицу, и взору заинтригованного Шаповала предстали украшенные рубинами золотые часы фирмы "Павел Буре" в отличном состоянии.
- Часы купишь? - спросил он, наблюдая за реакцией Лёвы.
И не ошибся в своих предположениях. Часы для Шаповала - это было все. Вся его уже немолодая жизнь. Он жадно схватил часы и начал их рассматривать с таким трепетным обожанием, с такой любовью, что словами не передать.
Смотрины несколько затянулись, и Балагула нетерпеливо сказал:
- Если берешь, гони деньгу. Ежели нет, тогда покеда. Мне бы приодеться по-человечески да в баньку сходить…
- Сколько? - не спросил, а выдохнул Шаповал; и тут же, спохватившись, продолжил: - Если сговоримся, попрошу у кого-нибудь взаймы. Если, конечно, дадут…
Балагула мысленно заржал - узнаю Лёву! хитрован… - и сказал:
- А сколько дашь? - Иона слабо представлял, какую цену в новых деньгах, отпечатанных в Германии по заказу Центральной рады, просить за часы.
Они торговались больше часа. Балагула, хорошо зная бывшего однопартийца, предложенную Лёвой цену умножил на десять. После длительных препирательств сошлись в цене, которая превышала первоначальную в пять раз. Шаповал куда-то сбегал и принес толстую пачку новеньких дензнаков.
Иона с удивлением рассматривал сторублевку Центральной Рады. На невзрачной голубовато-серой банкноте были изображены женщина в национальном костюме с хлебным снопом в руках и рабочий. Внутри большого венка, по бокам которого стояли человеческие фигуры, было напечатано "100 гривень" и нарисован трезуб.
- Что, карбованцы уже не ходят? - спросил Балагула.
- В Украине сейчас что только не ходит: гривни, рубли, карбованцы, шаги, немецкие рейхсмарки и остмарки… - мрачно ответил Лёва; он мысленно ругал себя за то, что пошел на поводу у Ионы и заплатил ему за часы больше, чем планировал изначально. - Теперь банкноты печатают все кому не лень, в том числе Бердичевское общество поощрения коннозаводства, фирма "Одесский трамвай" и даже екатеринославский кооператив с удивительно "денежным" названием "Долой хвосты".
- Да-а, отстал я немного от жизни…
- Еще как отстал. В центре не был?
- В таком-то виде… Не смеши меня. Я не дошел туда. Но побываю.
- Посмотришь на Крещатик - многое поймешь. Извини за вопрос… - Шаповал замялся. - Где… э-э… где ты взял эти часы?
- Там их уже нет, - коротко ответил Иона и поднялся. - Не волнуйся, никто их у тебя обратно не потребует. Прощевай, Лёва. Может, уже и не свидимся. Спасибо, что накормил.
"Где взял, где взял… - мысленно брюзжал Балагула. - Где взял, там их уже нет. И хозяина тоже…" Тут он невольно вздрогнул, вспомнив, как толстый помещик, которого он задушил и ограбил где-то под Киевом, хрипел и дергал ногами. "Сволочь! - с ненавистью думал Иона. - Хоть бы пару тыщ положил в портмоне".
Действительно, "улов" бывшего каторжанина, отпущенного революцией на свободу, был бы совсем мизерным, - всего две сотенных бумажки, правда "катеньки", - не окажись в жилетном кармане помещика золотых часов фирмы "Павел Буре" на цепочке.
Одежду помещика Балагула побоялся присвоить, так и продолжил свой дальнейший путь в рванине. А ну как прищучат? У помещика был отряд вооруженных до зубов казачков, которые, как потом человеческая молва донесла до ушей Ионы, перешерстили в поисках убийцы хозяина весь уезд. Хорошо, что он вовремя смекнул податься на железку. Ночью на одной из станций Балагула запрыгнул на ходу в пустой товарный вагон и доехал в нем до грузовой станции…
Оказавшись на улице, Иона сразу же зашел, как гласила вывеска, в "Магазинъ и спецiальное заведенiе шляпъ, шапокъ и фуражекъ И. КОЗЛОВА". "Специальное заведение" находилось совсем рядом с магазином Шаповала, в доме Попова под № 87. На удивление магазин функционировал, и Балагула вскоре оказался обладателем английской фуражки с клапанами, которыми можно было закрывать уши в холодные дни.
Дальнейший его путь лежал на Фундуклеевскую, в мастерскую мужских платьев братьев Крыжановских. Там ему не без некоторых препирательств (из-за его непрезентабельного вида) подыскали вполне приличный и недорогой костюм и рубаху. Новые ботинки он купил у какого-то кустаря, когда шел на Фундуклеевскую. Они были пошиты из хорошей кожи, на толстой подошве и, главное, не скрипели на ходу.
Балагула не любил лишнего шума…
Закрыв за собой входные двери мастеркой Крыжановских, Иона направил свои стопы в самое вожделенное для него на данный момент место - в недорогие бани Бубнова на Жилянской улице, которые находились неподалеку от Еврейского базара. К радости Балагулы, бани работали в обычном режиме. Разные революционеры и демократы, а также борцы за самостийность, как и нормальный люд, тоже были не прочь постирать свои изгвазданные подштанники и погонять в парной пот вместе со вшами.
Балагула не стал скупиться и купил билет в "дворянское" отделение бани. Дело в том, что бичом бань, особенно простонародных, были кражи у моющихся белья, обуви, а иногда и всего узла с одеждой. Существовали даже корпорации банных воров, выработавших свою особую систему. Они крали белье и платье, которое сушилось в "горячей" бане. А Ионе очень не хотелось оказаться без порток.
В "дворянских" отделениях бань за пропажу одежды отвечали "кусочники". Эти служащие платили аренду хозяину бани, набирали и увольняли персонал (кроме парильщиков). Моющийся сдавал платье в раздевалке, получал жестяной номер, иногда надевал его на шею или привязывал к руке, а то и просто цеплял на ручку шайки, и шел мыться и париться.
Вор, выследив жертву в раздевалке, ухитрялся подменить его номерок своим, быстро выходил, получал чужие вещи и исчезал с ними. А неосторожный посетитель бани вместо дорогой одежды получал рвань и опорки. Иона знал, что банные воры были сильны и неуловимы.
Некоторые хозяева, чтобы сохранить престиж своих бань, даже входили с ними в сделку, платя ворам ежемесячно отступные, и "купленные" воры сами следили за чужими мазуриками. Если же кто-то попадался на воровстве, ему приходилось очень плохо. Пощады от конкурентов ждать не приходилось; если и не убивали совсем, то калечили на всю оставшуюся жизнь.
Лицо "кусочника", который принял одежду Балагулы, показалось Иону знакомым. Приглядевшись, он радостно воскликнул:
- Привет, Шнырь! Какая нелегкая занесла тебя в баню?
Балагуле хорошо был известен род занятий Васьки Шныря до революции. Друзьями они не считались, но пребывали в приятельских отношениях, так как часто посещали одни и те же злачные места.