Тревога ни на минуту не оставляла домуллу. Он понимал все предстоящие трудности, но надеялся на Мирза Джалала, на его опыт, знание гор. Конечно, есть у него причуды. Порой неожиданно во время их совместных поездок Мирза Джалал принимался отговаривать их, когда им следовало менять большую дорогу на проселочную или на степную верблюжью стежку. Тут Мирза Джалал вдруг произносит целые речи об осторожности, предусмотрительности, о том, что заблудиться ничего не стоит и что, по слухам, в степи или на перевалах полно разбойников и басмачей. Он не стеснялся показать, что трусит. Однако, когда домулла оставался при своем, мнении, Мирза Джалал покорно проводил ладонями по своей великолепной бороде, тяжко вздыхал и, воскликнув "тауба!", дергал узду и поворачивал голову своего буланого в сторону непроторенных троп: в горы, в пустыню, в дебри.
И он не пытался потом уверять, что вот если бы послушались его предупреждений и советов вовремя, то не произошло бы того или иного происшествия, той или иной неприятности.
И сейчас он, по-видимому, и не вспомнил бы про вчерашнего "албасты", если бы не горькие упреки маленького назойливого самаркандиа. Тут трудно удержаться, чтобы не дать сдачи.
- Верите ли вы, друзья, в переселение душ? Несомненно, я существовал в образе барса, ибо уже в детские годы я поражал всех своим бесстрашием.
- И вы не боялись рыжих пятен на шкуре теленка? - не утерпел Ишикоч.
- А вы, Открой Дверь, в прошлом своем существовании якшались с джиннами, хозяевами подземного мира, ради того, чтобы вымолить у них что-либо из сокровищ. Уж определенно они угощали вас частенько поганым свиным салом.
- Что ж! Жареная свинина - отличное блюдо!
- Минуточку!-вмешался домулла, видя, что от такого святотатства у Шо Мансура округлились глаза.- Мы, кажется, хотели выяснить кое-какие важные обстоятельства и приехали за этим сюда, в Афтобруи.
До сих пор Шо Мансур прыгал, суетился, угощал. Он от души верил, что племянник приехал с друзьями просто навестить его по-родственному, осчастливил его дом. По обычаю предков. Мирза Джалал сам не заговаривал о делах и не позволил неугомонному Ишикочу задавать вопросы. За завтраком говорили о дядюшках, братьях, дедушках. Родственные поминания угрожали затянуться. Мирза Джалал, сам горевший нетерпением, понимавший, что дорога каждая минута, не хотел перебивать дядю. Боялся спугнуть его.
Но он был прав. Наивный, простодушный Шо Мансур сразу же потемнел лицом, едва домулла коснулся дела. Куда девалась его жизнерадостность. Шо Мансур просто трусил.
Оглянувшись на дверь, на окна, прикрытые от прямых лучей солнца резными ставнями, он подсел вплотную к гостям. Заговорил очень выразительно, обращаясь к сановитому племяннику, но не сводя трусливо-тоскливых глаз с домуллы. Тихий, трудолюбивый ремесленник, Шо Мансур, видимо, любил покой и боялся кого-то и чего-то. Он никак не мог начать сразу с того, что так интересовало, оказывается, приезжих, и повел рассказ издалека и иносказательно.
- Мой почтенный племянник, вас неспроста нарекли в младенчестве Мирза Джалал, то есть принц Джалал. Вы не простой кожевник, чья доля мять кожи, ибо ваша матушка взята вашим отцом, моим братом, - мир их душам - не из простой семьи, а из волшебного рода огненных пери. Из тех самых, которые в ночь на пятницу слетаются на наш плоский камень мугов, где мы отбиваем кожу. Там ни один наш мерген, охотящийся в окрестностях на кекликов, не дерзает проходить близко от камня после заката. Огненные пери - отличные наездницы, летают на крылатых конях золотой масти. И ваша маменька посещала тот камень.
- Мир и покой над матушкой, и перейдем к сути, - нетерпеливо оборвал горца Мирза Джалал. Он остался очень недоволен разговорами о пери.
Горец снова засуетился. Еще тише он пробормотал:
- Вы, мудрый мой племянник, постигший тайны познания мира существующего и таинственного, сами понимаете, что наш солнечный Афтобруи привлекает на плоский камень самых прекрасных пери...
- И к вам в Афтобруи приехала одна такая пери? Вчера? Вечером? Когда стемнело? И вы ее видели? Где она? Где она сейчас? Где люди, которые ее привезли? Что с ней?
Зажмурив глаза, кожевник вздрагивал при каждом вопросе, но молчал. После долгой паузы Мирза Джалал заговорил:
- Я ваш гость, дядя Шо Мансур.
- И мы не хотим быть назойливыми,- вмешался Ишикоч.- Но неужто в Афтобруи такие дикие правы? Неужто юных прекрасных девушек по-прежнему приносят наравне с баранами в дар ишанам?
- Я не знаю про ишана, - сдавленно произнес Шо Мансур.
Он выглядел совсем несчастным.
- А про Кумырбека вы знает
- Нет.
Он сказал это "нет" таким тоном, что сразу же сделалось ясно, что Кумырбека он прекрасно знает.
-Что ж, - заметил домулла,- остается выяснить, здесь ли, в Афтобруи, Кумырбек и его банда? И где они прячут девушку? Или их уже нет? Что, товарищ Мирза Джалал, на сей счет скажут ваши игральные карты? Или уважаемый Шо Мансур просветит нас сам на сей счет?
- Заступитесь, племянник! Скажите ему,- ужаснулся Шо Мансур, - скажите этому человеку, кто я такой. Увы, я темный, уязвленный жизненными несчастьями бедняк. Для женитьбы мне не хватало денег, что я выручал за кожи. Я имел один-единственный танап поля и каждый год засевал его красной свеклой. Осенью я загружал взятую у бая арбу бураками и вез за десять ташей в Самарканд. Поселялся в холодной кладовке одного медника. Запекал бураки в золе очага, шел на обочину Афрасиабской дороги и кричал: "Кому сладкой свеклы? Кушайте сладкую свеклу!" На гроши покупал лепешку и ели, запивая кипяточком без заварки. А деньги копил на калым за невесту. Вот и все мое знакомство с просвещенными самаркандцами.
- Мой дядя Шо Мансур очень уважаемый, но неученый. Что с него спрашивать? - с какой-то тоской сказал Мирза Джалал.
- И очень умело тянет время,- пробормотал Ишикоч в отчаянии.- Его неученость, вернее трусость, боком нам выйдет.
Весь горя нетерпением, он надел свои кожаные кавуши на мягкие ичиги н, ни слова не говоря, исчез.
Вынув из планшета карту области, домулла долго разглядывал горные районы. Наконец он сказал:
- Зачем они увезли девушку? Почему она им понадобилась сейчас? Конечно, они ее не тронут. Она в безопасности.
- Я тоже так думаю, - согласился Мирза Джалал.
- Они составляют сейчас миф, легенду. Им нужна эта девушка. Дочь бухарского эмира, невинная, непорочная - жертва жестоких большевиков. Затея хитроумная, но наивная. Чем тащить такую принцессу через Памир, Гиндукуш, за тридевять земель, черт знает по каким оврингам, перевалам, буеракам, запросто могли подыскать подходящую девушку у себя в европах, надрессировать и выпустить на арену. Нет, Сеид Алимхан - хитроумный тип.
- Он хочет заполучить настоящую дочь. Сеид Алимхан растерял в революцию своих потомков, а он, как все мангыты, чадолюбив,- заметил Мирза Джалал,- а нам надо,- он встал и подошел к окну,- нам надо вон туда.
И он движением головы показал на зеленое пятно садов и виноградников Пенджикента, расплеснувшееся за Зарафшаном по склонам красных гор по ту сторону долины. Домулла подошел и с восхищением смотрел на великолепный вид.
- А Моника действительно дочь эмира, - заметил он. - Но таких дочерей, я полагаю, у него наберется целый институт благородных девиц.
- Сеид Алимхан хочет, чтобы все считали Монику его дочерью.
- Что ж, вы правы. Нам надо туда и поскорее. - И домулла снова посмотрел на Пенджикент, казавшийся отсюда сказочным городом.
- Видно, наш Турабджан Рыболов замешкался, застрял на переправе. Комендант не подает и признаков жизни. Так, пожалуй, мы и провороним её высочество.
Его уже перестал интересовать живописный вид. Весь он напрягся, весь рвался вперед, к действию. Он круто повернулся к собеседнику и сказал:
- Седлать так седлать.
Но никто не пошел седлать. Мирза Джалал не двинулся с места и все так же задумчиво любовался горами. Хозяин михманханмы куда-то запропастился.
Вошел Шо Мансур и принес с собой все для дастархана и в таком изобилии, что угощения хватило бы и на двадцать гостей. Домулла застонал и схватился за голову, но хозяин извинился.
- Ваш слуга говорит, что вы проголодались и что силы ваши иссякли от лишений и дурной пищи в дороге.
- О боже! Ишикоч мне не слуга, но... он в своем репертуаре.
- Нельзя покинуть дом без плова. Обида! - настаивал Шо Мансур.- И куда вы спешите? Не отпущу. И лошади ваши еле на ногах стоят. И покормить их надо. И вы устали. Вы не можете переправиться через Зарафшан. После полудня вода прибывает. Воды уже по брюхо коню. А пока вы съедете вниз, и до седла дойдет. Нет, через Зарафшан переправляются утром. Тогда воды мало. Женщина пойдет вброд и даже вышивки на своих "лозими" не замочет.
Они действительно устали. Кони действительно вымотались... Да и переправа через ледяной Зарафшан просто была опаспой. А плов и все прочее в доме Шо Мансура готовили на славу.
И они остались.
- Пока наш "Боже правый" не придет, все равно ничего не решим, - заметил домулла.
Микаил-ага сам себя успокаивал, но досада на задержку все росла. Он нетерпеливо поглядывал на дверь и почти не слушал тихий спор, который вели хозяин и Мирза Джалал. Шо Мансур все надоедал:
- И что вам до той девушки? И взаправду она дочка эмира?
- Говорят.
- Что ж, у эмира сыновей нет?
- Нам неизвестно.
- Почему же у эмира нет сыновей?
- По заказу сына не сделаешь,- с несвойственной ему резкостью ответил Мирза Джалал,- даже если ты могущественный тиран, держащий в руках жизни миллионов душ.
Мирза Джалал Файзов явно сердился, а в гневе, говорят, он был несдержан. Домулла поспешил утихомирить страсти.
- А что вас, достопочтенный, так беспокоит девушка? - Вопрос относился к хозяину, и тот не замедлил ответить:
- Да мы просто... Да все же девица царской крови, благородного происхождения. Из династии мангытов, так сказать. Из белой кости.
- Удивительно, почтенный, сами вы из трудового рабочего племени, а пресмыкаетесь даже перед именами царей, шахов, эмиров? Что, ежели в свое время заменили бы, к примеру говоря, на бухарском троне эмира обезьяной? Народ бы и не заметил. А? И ничего бы не изменилось. Пользы от обезьяны столько же, а расходов на нее было бы поменьше.
- Но, - с испугом проговорил хозяин, - повелитель был и остается наместником аллаха.
- Намотай, дядюшка дорогой, на голову обезьяне чалму и...- захохотал вдруг Мирза Джалал. Хохотал он долго, закашлялся, лишь тогда смог продолжать: - Отличный бы правоверный шах получился. Обезьяна - она веселая. Незлобивая. А вот эмир - из царского рода, жестокого, коварного, злобного. От его поступков не очень-то развеселишься... На! Смотри!
Резким движением он скинул с плеч камзол и закатал на спине куннак. Даже видавший виды хозяин михманханы, а что уж говорить про домуллу, ужаснулись. Вся спина была покрыта рядами продолговатых, толщиной в большой палец, бугров. Сине-фиолетовые, они чередовались с ровно уложенными плетью палача белыми валиками омертвевшей кожи. От вида их муть поднималась к сердцу. Вся кожа, мускулы от основания шеи до поясницы представляли зрелище оголенного зарубцевавшегося мяса. И в первое мгновение до сознания не доходило, что все эти рубцы, ныне уже зажившие, не кровоточат, не саднят, не нарывают, не обжигают болью...
Прервал молчание сам Мирза Джалал. Он оправил куйнак, криво усмехнулся и проговорил:
- Жаль, свою спину не увидишь. Спины друзей я видел. Да, об аромате духов судят по запаху, не правда ли, достопочтенный дядюшка, а не по речам продавца. Ну, теперь вы убедились, что такое эмир из рода человеческого...
- М-да, оставить на память подобный букет розовых бутонов.
Воспоминания взволновали Мирза Джалала. Он резко поднялся и вышел в соседнюю комнату. Все помрачнели. Изувеченная, покрытая рубцами спина стояла перед глазами. Сидели, опустив глаза и не произнося ни слова.
Почти тотчас в мнхманхану неслышно вошел новый гость. Держался он с исключительной скромностью и, войдя, пробрался к паласу и присел у самого краешка, где обычно сидят приживальщики и старые слуги.
- Что ж, зобы у вас опустели? - сказал неожиданно вновь пришедший. - Что это словесный дар иссяк, а?
Домуллу словно горячим обдало от этого грубого голоса. Он вздрогнул. Что до хозяина дома Шо Мансура, то он просто онемел и никак не мог даже выговорить подобающие слова приветствия.
Новый же гость бесцеремонно придвинул к себе початое блюдо с пловом и, выдохнув "бисмилло", запустил пальцы в рис и принялся есть.
Из окон михманханы на палас и кошмы падали полосы послеполуденного света. Со двора доносился хруст клевера на зубах лошадей. Далеко в недрах долины шумел Зарафшан.
"А я его знаю... - старался припомнить домулла. - Надо вспомнить. Это чрезвычайно важно и... неприятно".
Только теперь он почувствовал, что день совсем уж не такой мирный, спокойный. Что тихие звуки, доносящиеся со двора в михманхану, где подано такое прекрасное угощение, чередуются с тревожными шумами и голосами. Заржала сердито лошадь. По камням улицы застучало множество копыт. Задребезжало стекло в оконной раме, заскрипела лестница, свет загородила чья-то бородатая физиономия, и голос спросил:
- Вы здесь, бек?
Не отрываясь от блюда, гость что-то проурчал и мотнул утвердительно головой.
И тут по манере мотать головой и по жадности, с какой гость ел, домулла наконец вспомнил... нищего, которого он накормил в станционной чайхане.
Теперь оставалось дождаться, когда тот повернется к нему правой щекой: правый глаз нищего, того нищего, закрыт бельмом.
Снова топот копыт донесся со двора. В михманхану вошли четыре усача с неприветливыми лицами, грузные, неуклюжие от многих напяленных на них халатов. В ответ на робкое приглашение хозяина все они уселись к дастархану, нимало не поинтересовавшись присутствием домуллы.
"Грубы, невежливы, - подумал с тоской домулла. - Ясно, кто такие. Они люди войны. У пророка сказано: "Будьте вежливы с гостеприимными, однако не на войне".
У Шо Мансура дрожали руки, когда он придвигал к усатым другое блюдо с пловом. Первый гость, "нищий", как все еще мысленно его называл домулла, пригласительно зарычал на своих спутников, когда они потянулись к его блюду. Он все еще ел жадно и, видимо, никак не мог насытиться. Про таких говорят: ест по-собачьи, смотрит по-волчьи.
Все ели торопливо, громко чавкая. Домулла оставался мрачнее тучи, но внешне держался спокойно, по обыкновению. Он медленно переводил глаза с перекрещенных под чапанами пулеметных лент, с кобуры на шпоры на сапогах, и его поджатые губы говорили: понятно, все понятно.
Домулла волновался не из-за того, что попали так глупо впросак. Его бесила беспомощность. Вот так и обрываются все нити.
"Нищий" ел все медленнее. Он повернулся лицом к домулле. Сомнений не оставалось. Он - тот самый одноглазый "нищий", или дервиш, который один "усидел" в чайхане на станции целую глиняную миску жареной баранины, макарон, моркови. Вот кого он тогда накормил и привечал у себя за дастарханом! Ничего себе.
Белые шрамы на щеке покраснели, посинели, сделались фиолетовыми по мере того, как росло удивление и разочарование "нищего". Зрачок единственного глаза бегал меж веками.
Обтерев сальные ладони о голенища своих дорогих хромовых сапог. - вот почему его не сразу узнал домулла - сапог тогда тоже не было. - дервиш демонстративно позевнул и сказал:
- Все! Эй вы, кому я говорю. Все! Хватит. Читайте фатиху!
Неохотно "усатые" отодвинули блюдо, вытерли ладони о голенища сапог и пробормотали благодарность аллаху за пищу.
- Хватит жратвы, - сказал дервиш и начальнически огляделся, - разговаривать буду!
Дервиш поглядел на до муллу и сказал:
- А разговаривать хочу с тобой. Или тебе неохота? Ничего, захочешь, потому что знаешь, кто я. Не знаешь? Ну и ладно. А я такой. Хотел, насладившись пищей, насладиться зрелищем "кок-бури". Вот одного безбожного идолопоклонника уруса сейчас по рукам-ногам свяжем и вместо козла на дворе этого дурака-кожемяки и разыграем. Нравятся, а? А теперь, вижу, у меня с развлечением-наслаждением ничегоо не выходит. Постой-постой, не радуйся раньше времени... Ты чего здесь, в Афтобруи, урус-домулла, делаешь? Все из мусульман колхозников делаешь? Безбожников делаешь? А? Говори!
- А мне говорить с тобой не о чем, - сказал тихо домулла.
Больше всех удивилсяя "нищий". Он обратился к своим "усачам":
- Видали петушка? А его можно и поджарить. Какие слова говорит! И все потому, что вы в вашем Кухистане все - бабы и нюни. Вот в нашей Фергане мы с такими не разговаривали. Бац - и готово. Ты, значит, не боишься? - снова повернулся он к домулле. - Напрасно. Я еще не решил, что с тобой делать.
- А меня твое решение не интересует, - сказал домулла.- Не знаю, кто ты, но нечего тут хорохориться, над людьми изголяться.
- Смотри! И впрямь домулла. Так говорит! Красиво говорит! Но ты меня, домулла-урус, послушай. И вы, эй, мужланы, послушайте. Я говорить буду, а вы все слушайте. Жил один, ну, барс, а еще жил жук. Один заяц убегал от барса и прибежал к жуку. И просит: заступись, а то меня барс задерет. Жук и скажи барсу, когда он прибежал: "Не трогай зайца, он мой гость". Барс посмеялся, жука поддел лапой и так, что отбросил его за две версты, а зайца взял и слопал. Обиделся жук. Нарушил-де барс обычай гостеприимства, и задумал месть. Тут пришла судьба барсу заболеть, а тот жук табибом был. Вот приказал жука позвать. А жук знал, зачем его барс зовет. Скатал из навоза шарик, пилюлей по-вашему называется, и понес барсу. Поклонился и сказал: "Болезнь твоя вылечится от моих пилюль". И дал ему проглотить навоз. Барс проглотил и подох. Что такое царь зверей и что такое жук? А вот видишь, что получилось.
- Вижу, ты вырос в невежестве, - сказал сурово домулла. - Только о навозе и говоришь. Давай начистоту. Чего тебе от нас надо? У тебя свои дела - у нас свои.
- Хоть ты и домулла, а ничего не понял. А?
Он протянул над дастарханом руки, прочитал фатиху и встал. Домулла весь напрягся, сердце сжалось. Шо Мансур тоже встал и сделал шаг, чтобы загородить "нищему" дорогу.
Одноглазый тогда зычно воскликнул:
- Обычай!
Помолчал и заговорил:
- Слушай, урус! Я был твоим гостем. Я был в лохмотьях и грязи. Ты не погнушался посадить меня рядом с собой. Накормил меня, когда я был голоден. Да. Я был твоим гостем, урус!
Тяжело сопя, он ушел. За ним выбежали "усатые". Тишина вечера наполнилась стуком копыт.
На пороге соседней комнаты стоял строгий, невозмутимый Мирза Джалал. Откинув полу халата, он засовывал в кобуру маузер.
- Какое великодушие! - восхитился Шо Мансур.
Насупившись, Мирза Джалал проговорил:
- Проклятый добр потому, что устал от зла.
- Ему невыгоден шум, - проговорил домулла. - Он занят одним - ищет девушку, и времена не те. Знает, что ему несдобровать, если нападет на нас. Пенджикент-то вон - напротив. А иначе разве он вспомнил бы о благородном обычае?
"Похож на языческого идола, - думал домулла, невольно прижав руку к груди. Сердце все еще ныло. - Надо быть превосходным физиономистом, если хочешь прочесть что-нибудь под маской непроницаемости у нашего Мирза Джалала".