- Мой кузен, - сказал она, - мы отправимся вместе. Но наши добрые парижане должны видеть вас во всем вашем великолепии, они не должны считать вас слишком покорным. Вы обязаны сохранить свое высокое положение.
- Сударыня, - ответил польщенный Гиз, - я восхищаюсь глубиной вашего гения. Все будет сделано так, как вы сказали. Я поеду за королем как предводитель Лиги… а не…
- А не как простой подданный! - закончила Екатерина с тонкой улыбкой. - Только будьте осторожны: вам предстоит встретиться с подозрительностью и недоброжелательством… Кстати, - добавила она, кашлянув, - вам совершенно необходимо заручиться поддержкой Рима…
Герцог де Гиз пожал плечами.
- Рим! - глухо сказал он. - Видите ли, сударыня, пора папе побольше заниматься делами Церкви и поменьше - делами Франции. Ваш сын проявлял невероятную слабость перед Сикстом…
- Король Франции - это младший сын Церкви…
- Согласен! Но при условии, что папа выказывает себя добрым отцом. Сикст - захватчик. Этот мрачный, лицемерный и крайне властолюбивый старик мечтает завоевать наше королевство. Мы должны рассчитывать…
- Берегитесь, сын мой… Сикст могуществен…
- Он был таким, сударыня! Сегодня мы можем пренебречь им. Своим деспотизмом он навлек на себя ненависть кардиналов. Пусть он сам остерегается! Свинопас надоел князьям, и я знаю, что тайный конклав…
Гиз внезапно замолк.
- Что же? - спросила Екатерина. - Договаривайте, герцог, ведь мы союзники!
- То, что я скажу Вашему Величеству, настолько невероятно, что я сам с трудом решаюсь в это верить. Знайте лишь, что, помимо Сикста, у Церкви есть другой глава, тайный. Это ему подчиняется Лига, сударыня!.. Сикст обещал мне два миллиона. Где они? Сикст обещал мне поддержку Филиппа Испанского, а Филипп меня не признает. Сикст ведет двойную игру. Когда я захочу, я смогу…
- То есть, когда вы получите корону?
- Да, сударыня! - сказал Гиз. - В этот день Сикст увидит перед собой другого папу, более могущественного.
- Это невозможно! Это раскол! Неужто вы хотите раскола?!
- Почему бы и нет, сударыня! Такой раскол обеспечит главенство королевской власти!
- Увы! - сказала Екатерина, качая головой. - Я совсем не хочу этого. Я хочу одного, чтобы мой сын прожил более или менее спокойно те несколько месяцев, которые ему остались… После этого я уйду, не имея больше дел на этой земле.
Гиз поклонился. Потом он подошел к двери и сам открыл ее. Королева увидела его свиту - четыре десятка вооруженных дворян, готовых выполнить любой приказ своего повелителя.
- Господа! - произнес герцог де Гиз. - Ее Величество дала мне обещание использовать свое влияние, чтобы прекратить войну, приносящую столько бед Парижу и королевству… Господа! Да здравствует королева!
Сказав это, Гиз властно взглянул на свою свиту, и изумленным дворянам ничего не оставалось, как воскликнуть в один голос:
- Да здравствует королева!
- Королева, господа, - снова заговорил Гиз, - обещала уговорить Его Величество принять основные принципы нашей Священной Лиги. Мир, который предлагает королева, почетен и выгоден для нас.
Дворяне, пришедшие с Гизом, чтобы арестовать Екатерину как заложницу, в оцепенении слушали эти слова.
- Господа, - сказала королева, - соблаговолите составить перечень ваших пожеланий: я ручаюсь, что они будут выполнены королем. Я так же ручаюсь, что Генеральные Штаты будут созваны в ближайшее время.
- Да здравствует королева! - повторил герцог.
- Да здравствует королева! - закричали его люди, отступая к двери.
Королева-мать, улыбаясь, смотрела на удаляющихся. Когда они вышли, она опустила глаза на свой браслет и пробормотала:
- Руджьери не обманул. Эти дьявольские камни вдохновили меня в нужную минуту… Мой сын будет жить! Мой сын будет властвовать!.. А ты, презренный Лотарингец, умрешь!..
Затем она направилась в комнату, где находился господин Перетти. Она нашла его сидящим в том самом кресле, куда его усадил Руджьери. Екатерина Медичи встала перед этим человеком, как Гиз стоял перед ней.
- Ваше Святейшество все слышали? - спросила королева.
- Да, дочь моя, - ответил господин Перетти, - я все слышал…
Глава 14
СИКСТ V
- Господин герцог де Гиз, - продолжал римский папа, - напомнил вам, что в ранней молодости я пас свиней. Действительно, хозяин, у которого я был в услужении, считал, что я столь слаб умом и столь мало способен, что мне нельзя доверить даже коров. Он заставил меня пасти свиней. Именно с ними, дочь моя, я научился руководить людьми…
Сикст V на мгновение задумался.
- Став священником, - продолжал он, словно говоря с самим собой, - а затем и кардиналом, я убедился, что люди - это свиньи, которых надо подгонять ударами хлыста. Когда умер Григорий XIII и встал вопрос о том, кто его заменит, я вдруг вспомнил, как один из боровов, которых я пас в деревне Гротт-а-Мар, подчинил себе все стадо. Он вовсе не был самым сильным в стаде. Напротив, он старался быть незаметным и даже прикидывался слабым, но, пока остальные дрались, он занимал лучшее место. А когда его хотели оттуда прогнать, он так страшно скалил зубы, что никто не осмеливался приблизиться к нему. Вот так я и стал папой, дочь моя!
Он добродушно посмеивался, потирая руки.
- Хотите знать, как меня звали кардиналы конклава? Они меня называли ослом… Да, дочь моя, вьючным ослом. Именно поэтому они меня и избрали… И потом, они думали, что я скоро умру, ведь я был слаб и сгорблен. Судите сами, как они ужаснулись, когда после избрания я вдруг выпрямился!.. Это была хорошая шутка, дочь моя. Один лишь Каэтан разгадал меня: "Клянусь кровью Христовой, - вскричал он, - осел, наклонив голову, искал на земле ключи Святого Петра!.." Поэтому я люблю Каэтана. Ваш Гиз - трус, сударыня! Ваш Гиз - боров!
Сикст V поудобнее устроился в кресле и проворчал:
- Боров…
Он говорил без гнева, без обиды и даже без презрения. Он констатировал факты.
- Кардиналы, - продолжал он, - это стадо. Знаете, за что они меня ненавидят? За то, что я захотел им напомнить учение Христа, за то, что сказал священникам, что Петр был беден. Я плохой папа, потому что не хочу, чтобы Христовы слуги жили, как свиньи…
В глазах старика зажглись озорные огоньки.
- Этим свиньям, - сказал он, - нужна Цирцея: вот они ее себе и выбрали! Глупцы! Они воображали, что я ничего не знаю! Они мне желают смерти, но ни один из них не отваживается открыто ненавидеть меня; ни один из них не осмеливается бороться с Сикстом V! Им понадобилась женщина, чтобы начать битву.
Угрожающим тоном он произнес:
- Я ничего не боюсь, потому что со мной Бог!
С этими словами Сикст поднялся - на этот раз без помощи трости. Прямая осанка, твердая поступь. Он медленно ходил по комнате, заложив руки за спину. Екатерина смотрела на него с благоговением, но на ее губах мелькнула - и тут же исчезла - скептическая улыбка.
- Одна из причин ненавидеть меня, - продолжал Сикст, - это то, что я вышел из самых низов. Ведь я из тех, кого любил Христос. А мир ненавидит бедность. И так будет всегда. Христос родился в хлеву. Он выбирал своих апостолов среди рыбаков и сапожников. А толпа, дочь моя, жаждет богатых хозяев. Они меня упрекают, что я был работником на скотном дворе… Как будто есть разница между свинопасом и пастырем!..
Сикст добродушно засмеялся, но даже в его добродушии сквозило величие. Екатерина, вопреки своему желанию, преклонялась перед ним. Вдруг папа обернулся к ней:
- Ваш сын Генрих, сударыня, совершил ошибку. Когда Гиз, несмотря на запрет, явился в Париж и не побоялся показаться в Лувре, король должен был воспользоваться случаем и избавиться от опасного человека. Королю следовало…
Он внезапно умолк… Слова, которые прямо одобряли бы убийство Гиза, не были произнесены, но Екатерина поняла, что Сикст благословляет это убийство.
- Гиз, - проговорил папа, - просил у меня денег, чтобы истребить ересь во Франции. Эти деньги я доставил, сударыня; Каэтан скажет вам, что тридцать груженных золотом мулов прибыли в Париж!
Королева вздрогнула.
- Я вам признателен за то, - продолжал Сикст, - что вы показали мне Гиза, которого я не знал. Золото вернется в Рим.
Королева вздохнула.
- Это правда, - говорил старик, - что я боюсь Генриха Беарнского. Я боюсь ереси, которая может воцариться во Франции. Я видел, что ваш сын, погрязший в разгуле, был не в состоянии бороться с гугенотами. Потеря франции для Церкви - это, сударыня, катастрофа, которую папа должен стремиться предотвратить. Несмотря на все мое расположение к вам, я вынужден был отречься от Генриха III. Я сделал это, сожалея об огорчении, которое причинил вам. И я обратил свой взор к Гизу… Признаю, герцог с его Лигой казался мне борцом за идеалы Церкви. Я ошибался… Вы только что это подтвердили… Что я должен делать теперь? Ваш сын слаб… Кто спасет нас от ереси?..
Екатерина подняла голову и ответила:
- Я! Я! Меня страшило, Ваше Святейшество, то, что вы не были с нами. Более того! Вы были против нас! Вы были вместе с врагом моего дома, с Гизом!.. Если я теперь буду уверена в вашем нейтралитете, я не стану просить большего, и вы увидите, на что я способна!.. Разве мой сын на что-то годится? Это я все решаю, я! У меня есть деньги: я найду людей. Я берусь одна начать истребление ереси, восстановить полностью власть Церкви и укрепить королевскую власть… Клянусь кровью моего отца, моя рука не дрогнет… Что касается Гиза, то я выполню свой долг!
- И что для этого нужно? - спросил Сикст с улыбкой.
- Прежде всего ваш нейтралитет!
- Обещаю - я не буду вмешиваться в дела Франции, пока вы сами меня не призовете… Что еще?
- Поддержка Филиппа Испанского!
- На днях я отправлю Каэтана к королю Филиппу и потребую, чтобы тот пришел к вам на помощь… Что еще?
- Ваше благословение, Святой отец! - сказал Екатерина, опускаясь на колени.
Сикст V поднял правую руку и благословил королеву. Стоя на коленях, она не могла видеть его улыбки.
- Святой отец, - сказала королева, поднимаясь, - на время вашего пребывания в Париже мой дворец в вашем распоряжении. Не соблаговолите ли вы воспользоваться смиренным и благоговейным приглашением самой ревностной и послушной из ваших дочерей?
- Охотно, - радостно отозвался Сикст. - Я слишком стар, чтобы пускаться в обратный путь, не передохнув несколько дней. Но я буду вашим гостем только при условии, что вы сами тоже останетесь во дворце. У вас довольно апартаментов для всех.
Екатерина удалилась, чтобы отдать необходимые распоряжения. Когда она вышла, Сикст V сел за стол, некоторое время размышлял, а затем принялся писать. Закончив, он вызвал Каэтана - единственного кардинала, которому полностью доверял.
- Каэтан, - сказал он ему, - вы сейчас же отправитесь в путь. Выехав из Парижа, вы прочтете эту бумагу, которая содержит точные инструкции; выучив их наизусть, вы ее уничтожите…
- Куда я должен отправиться, Святой отец? - спросил кардинал.
- Вам придется, мой дорогой Каэтан, употребить все свое искусство, всю силу и проницательность ума, которые мне хорошо известны… Надо будет привлечь на нашу сторону единственного человека, который способен все понять, способен спасти Церковь и восстановить авторитет королевской власти во Франции…
- И кто же этот человек, Святой отец?
Сикст V в упор посмотрел на кардинала и ответил:
- Это один гугенот. Его зовут Генрих Бурбон. Он король Наваррский и мечтает стать королем Франции… Идите же, Каэтан!
Глава 15
САИЗУМА
Три дня шевалье де Пардальян и Карл Ангулемский прочесывали Париж, чтобы найти хоть какой-нибудь след маленькой цыганки. Но все было напрасно. Даже Пипо, за которым шевалье сходил в "Ворожею", ничем не смог им помочь.
- Все кончено, - сказал Карл в унынии. - Я ее больше не увижу.
- Почему же? - возразил Пардальян. - Женщина всегда отыскивается, можете мне поверить.
- Пардальян, я в отчаянии, - продолжал молодой человек, пытаясь скрыть слезы.
Пардальян взглянул на него с братской нежностью. Он вздохнул, словно желая вернуться в тот счастливый возраст, когда плачут из-за любви.
- Эх! - воскликнул он. - Хотел бы я понять вас! Когда ваша матушка оказала мне честь, попросив быть вашим опекуном, я считал, что вы направляетесь в Париж, лелея честолюбивые планы… На холме Шайо я предложил вам захватить трон…
- Трон! - прошептал герцог Ангулемский.
- Ну да, тысяча чертей! Почему бы вам не стать королем? Или в вас нет королевской крови? Чего вам не хватает, чтобы быть монархом? Всего лишь короны!
Пардальян в тревожном ожидании смотрел на своего юного друга.
- Нет! - твердо сказал молодой человек. - Нет, Пардальян, не для этого я явился в Париж!
Лицо шевалье просветлело.
- Так вы не мечтаете о королевской власти?
- Нет, мой друг…
- Право! Неужели вам никогда не снилось, что вы король?
- Возможно и снилось, Пардальян. Но я всегда просыпался.
Шевалье принялся расхаживать по комнате. Он улыбался.
- И все-таки! - вдруг заговорил он. - Чего вы ищете в Париже?.. Только ли возможности мщения?
Юный герцог вспыхнул и ответил дрожащим голосом:
- Я не хочу казаться вам сильнее, чем я есть на самом деле. Вы можете презирать меня, Пардальян: я не тот человек, кого ведет в Париж честолюбивое желание властвовать, я не стремлюсь к борьбе, и у меня нет тех качеств, которые вы мне приписали. Пардальян, я восхищаюсь вами и именно поэтому не хочу вам лгать, я все расскажу откровенно. Пардальян, вы должны понять меня.
Шевалье сел в кресло и приготовился слушать.
- Шевалье, - произнес герцог Ангулемский, - я должен вам признаться. Когда вы мне сказали, что я тоже мог бы вступить в борьбу за трон, у меня был миг ослепления. Я на мгновение уверовал, что я действительно принц, и забыл, что я просто-напросто незаконный сын.
Пардальян всем своим видом показал, что ему это безразлично.
- Вы сын короля, - сказал он. - Господин де Гиз не может против этого возразить: на его щите дрозды, а на вашем - лилии.
- Сын короля - да, - ответил Карл, помолчав, - но не сын королевы… Мне не нужно говорить вам об этом, не правда ли? Вы меня понимаете? Я восхищаюсь своей матерью, почти боготворю ее; я скорее умру, чем позволю себе причинить ей горе. Мне нравится, что моя мать зовется Мари Туше, и ей не нужен титул королевы. Я не могу себе представить матери более нежной, более самоотверженной, чем моя. Но Мари Туше не была женой Карла IX, и я, сын короля, не могу быть наследным принцем… Вот о чем вы заставили меня забыть, когда завели свои пылкие речи… Но я опомнился и понял, что мои усилия будут тщетны.
- И из-за этого вы отказываетесь от борьбы? - спросил шевалье, не отрывая взгляда от молодого человека.
Карл опустил глаза. Румянец вспыхнул на его щеках.
- Позвольте мне продолжить, - сказал он, - а потом вы будете судить, каков я есть… До того, как мы встретили короля, моего дядю, я думал, что жажда мести переполняет меня. После разговора с ним я понял, что это не так. Пардальян, я должен вам объявить: я считал бы себя трусом и предателем, если бы не стремился наказать тех, кто убил моего отца. Но месть для меня - лишь сыновний долг, а не потребность души…
- А когда вы столкнулись нос к носу с господином де Гизом? - спросил Пардальян с лукавой улыбкой.
Юный принц побледнел.
- Да! - глухо сказал он. - Тогда я действительно был в ярости. Я ненавижу де Гиза! Пардальян, я хочу настичь Генриха III, настоящего убийцу Карла IX, который своими интригами вверг моего отца в безумие… но я не испытываю ненависти к нему! Да, я хочу наказать Екатерину Медичи, мою бабку! Зловещий умысел ускорил падение Карла IX в пропасть отчаяния… Но я не испытываю ненависти к ней! А Гиза, чья вина не столь велика, я ненавижу! Я возненавидел его, шевалье, в одно мгновение, и это было то самое мгновение, когда он с наглой торжествующей улыбкой говорил с бедной цыганочкой, которую я люблю!.. Теперь, Пардальян, вы знаете все. Не жажда мести и не честолюбие в моей душе - в ней царит любовь…
Герцог Ангулемский подошел к окну и настежь распахнул его.
- Здесь можно задохнуться, - сказал он. - Теперь, шевалье, я скажу вам еще одну вещь: когда я покидал Орлеан, я действительно думал, что Виолетта не целиком заполняет мою жизнь, что есть другие, более серьезные заботы, другие, более важные, дела. Я обманывал себя, Пардальян, я теперь ясно вижу, что только одно для меня имеет значение - это моя любовь. Вы видите, что я совсем не тот, кем вы меня считали, и лучшее, что вы можете сделать - это покинуть меня…
Последние слова Карл произнес очень тихо. В его глазах блеснули слезы.
- Бедный малыш! - прошептал Пардальян, глядя на Карла с восхищенным умилением.
Ему казалось, что он вновь видит самого себя в юности. Нежная улыбка блуждала на его губах. Он вспоминал свою первую любовь.
- Вам стыдно за меня, не так ли? - проговорил Карл робко.
Пардальян поднялся, подошел к молодому человеку и взял его за руку.
- Нет, дитя мое, - сказал он. И в этих словах было столько доброты и силы, что Карл едва не расплакался. - За что мне презирать вас? Из всех земных забот любовь - самая благородная, самая человечная. Она причиняет меньше всего зла другим людям. Честолюбец - животное. Придет день, когда люди осудят честолюбие, как сегодня они осуждают убийство или воровство…
- Пардальян! Пардальян! - воскликнул растерянный Карл. - Я вас не понимаю…
- Что же до мести, - продолжал шевалье, - я признаю, что она может принести некоторое удовлетворение. Но любовь, мой принц, это сама жизнь. Остальное - или вредно, или ничтожно. Черт побери, завоевать любимую женщину столь же почетно, как завладеть троном! Живите своей жизнью, тысяча чертей! Жить! Это значит любить все, что радует. Радуют солнце и дождь. Чистый воздух на просторных равнинах, зеленые леса летом, заснеженные поля зимой, пробегающий олень в чаще… Я люблю все это! Любите и вы жизнь во всех ее проявлениях и любите свою Виолетту. После моей любимой она - прекраснейшая из женщин, которых я когда-либо встречал.
Карл был взволнован. Его сердце переполняли любовь и отчаяние. Он был истинным сыном своего отца - немного поэта, немного музыканта, немного безумца, самым большим счастьем для которого было сбежать из Лувра и склонить свою голову на грудь Мари Туше.
- Бедный малыш! - повторил Пардальян. - Не огорчайтесь. Только одно на свете непоправимо - смерть. Все остальное так или иначе образуется! Если вашей Виолетты нет в живых, я пойму ваше отчаяние, но…
- Вы думаете, ее нет в живых? - глухо сказал Карл. - Пардальян, а вдруг она во власти этого человека?
- Допустим! Что ж, можете мне поверить, женщина, которая любит, способна на любую хитрость, способна на геройский поступок, чтобы соединиться с возлюбленным. Если Виолетта вас любит, вы можете быть уверены, что увидите ее вновь…
Долго еще Пардальян говорил с Карлом. Тому, кто его не знал, кто видел его только в бою, его успокаивающий тон, его ласковые слова, способные утешить, показались бы удивительными.
Наконец Карл устало опустился в кресло. Его глаза закрылись. Наступила ночь. Пардальян тихо затворил окно и, взглянув на спящего юношу, прошептал:
- А кто утешит меня? Но нет, я не нуждаюсь в утешении!..
И он покинул комнату.